Тени кафе «Домино»

Эдуард Хруцкий (2007)

1922 год. Москва. В знаменитом кафе «Домино» на Тверской улице собирается самая разношерстная публика: артистический бомонд, поэты и художники, бандиты и бывшие уголовники, новоиспеченные «генералы» Гражданской войны, а так же сотрудники милиции и ОГПУ, которые внимательно наблюдают за всеми посетителями и собирают информацию, помогающую в раскрытии многих преступлений, совершенных в Москве. Не последнюю роль во всей этой криминальной истории играет главный герой романа — талантливый журналист Олег Леонидов, который удивительным образом каждый раз оказывается в самом центре разворачивающихся событий.

Кафе «Домино»

В Кафе «Домино» под потолком висел слоистый дым. На эстраде поэт в бархатной блузе и веревкой вместо банта уныло завывал:

— «Я хочу тебя голую, голую, голую…

Его практически никто не слушал.

Только за одним столом рядом с эстрадой экзальтированная девушка с восторгом глядела на него, да трое в странных блузах с моноклями внимали поэзии.

Один из них вскочил, встряхнул кудлатой головой и крикнул:

— Тихо, хамы! К вам спустился поэт!

Из-за стола вскочил Есенин.

— Ты что, Мишка, с ума съехал, нас хамами называть. Леону разрешили читать, гонорар — бесплатный стол. Вот сидите и пейте.

— Сережа, ты посмотри, люди не любят поэзию!

— Миша, люди поэзию любят, но хорошую.

— Ты хочешь сказать… — поэт Миша угрожающе задвигался.

— Что хотел, то и сказал, а будешь грозить, я тебе ноги вырву и к плечам пришью.

— Да сядь ты, Мишка, — загомонили за столом. — Не связывайся с ним, он же хулиган.

Только девица продолжала смотреть на эстраду влюбленными глазами.

В углу у окна расположилась Баронесса с двумя хорошенькими дамами. Они мило беседовали и пили чай с пирожными местного приготовления.

За соседним столиком гуляли хорошо одетые мужчины, явно провинциального вида.

Один из них повернулся к столу Баронессы:

— Плачу, сколько скажешь за удар. Пошли на лестницу.

— Ты умишко-то совсем пропил, — засмеялась Мария, — а ну, отвали.

— Да ты знаешь, кто я? — крикнул мужик.

— Налетчик ты с гондонной фабрики, сиди тихо, за меня есть, кому слово сказать.

— Ты, бандерша, я тебя… — он вскочил, покатился с грохотом стул.

Из-за соседнего стола поднялись двое крепких ребят, одетых с подчеркнутым шиком.

— Ты у себя в Самаре гуляй, а у нас хороших людей не обижают.

— Да, я что, я ничего, только баба эта меня перед всем кабаком позорит.

— Переживешь. Это наш человек. — Кот взял его за плечо, толкнул и тот уселся на стул.

— Вот и ладушки. — Он повернулся к баронессе, — не прогонишь? Я к тебе на минутку присяду.

— Да хоть на весь день, Спиря, тебе мы всегда рады.

За одним из столов сидела компания молодых людей в кожаных куртках из дорогого хрома. На столе у них было все свое. Порезанный круг колбасы, сало, сыр и спирт.

У стены за тремя сдвинутыми столами сидела шумная актерская компания. Прелестные дамы и мужчины всех возрастов.

На столе — чашки с кофе, тарелочки с котлетами.

Актер с наружностью благородного отца ткнул вилкой в котлету.

— Други, котлетки-то из-под дуги.

Все захохотали.

Он подождал, пока его коллеги утихнут и продолжал:

— Их с водочкой вкушать надо.

— А где ее взять, — вздохнул молодой красавец актер.

— Пойду на промысел, — картинно взмахнул рукой благородный отец.

За столиком, почти у самого входа, сидели Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин, Николай Клюев и Олег Леонидов.

К столу подошел журналист Щелкунов, пожилой человек, знаменитый на всю Москву Книжник.

— Олег, — я достал, что ты просил, — он протянул Леонидову маленькую книжку, завернутую в газету.

— Ой, спасибо, Андрюша, милый ты мой, что я тебе обязан?

— Нет, — замахал руками Щелкунов, — никаких денег. Ты за это отдашь мне второе издание маркиза де Кюстина.

— Это же грабеж, — охнул Леонидов.

— Ну, как хочешь, — Щелкунов протянул руку.

— Нет, нет, — Леонидов закрыл книгу рукой, — согласен, кровопийца.

— Тогда я завтра к тебе зайду. Заодно принесу интересный материал о разграбленных библиотеках.

— Чудно. Жду после одиннадцати. Кстати, Андрюша, ты не знаешь, где Саша Гибер?

— Конечно, знаю. Он из газеты ушел в Кинокомитет. Стал кинооператором, пишет сценарии. Сейчас он в петровском парке на бывшей студии «Талдыкин и Ко», снимает бессмертную картину «Комбриг Иванов».

— Спасибо, Андрюша, огромное спасибо.

Леонидов развернул книгу.

— Иннокентий Анненский, — вслух прочитал Мариенгоф, — «Кипарисовый апрель». Олег, Неужели, ты читаешь эту чушь?

— Не только читаю, но и собираю, Толя.

— А кого ты из поэтов любишь?

Леонидов улыбнулся:

— Сережку люблю, всего люблю, когда плохо на душе, перечитываю, наизусть учу…

— Ах ты мой дружок дорогой, — Есенин обнял Леонидова, положил ему на плечо голову.

— Твои стихи, Толя, тоже люблю, но не все.

— А что именно, — наклонился через стол Мариенгоф.

— «Магдалину» люблю очень.

— У тебя хороший вкус, — довольно улыбнулся Мариенгоф, — а кого еще?

— Владимира Нарбута, Колю Гумилева покойного, жену его Горенко-Ахматову, Мандельштама…

На плечо Леонидова легла рука.

— А меня? — раздался зычный бас.

Олег поднял голову, вскочил.

За его спиной стоял Маяковский, с папиросой в углу рта.

Они обнялись.

— Конечно, люблю всю твою лирику.

— И на том спасибо.

— Ты будешь читать?

— Нет.

— Садись с нами.

Маяковский посмотрел на Есенина и засмеялся:

— Не бойся, Сережа, я по делу.

— А я и не боюсь, — задиристо ответил Есенин.

Маяковский подошел к столу, за которым гуляла компания в дорогой коже.

Навстречу ему из-за стола поднялся человек.

— Ну, что, Глеб? — спросил Маяковский.

— Все в порядке, Володя, извини, когда играли, не рассчитал.

Он протянул поэту деньги.

— Мой проигрыш. Садись с нами, выпей.

— Не могу, у меня через час игра. Серьезная.

Маяковский повернулся и пошел к выходу.

— Вот же устроилась сучка Лилька, — мотнул кудрявой головой Есенин, — с двух мужиков сосет.

— Один — поэт, второй — Брик, в ЧК хорошую зарплату и неплохой паек получает, — уточнил Мариенгоф.

— Да она сама чекистка, — Есенин оглядел стол, — а выпить нечего?

— Сейчас устроим. — Мариенгоф подозвал официанта, зашептал ему в ухо.

Официант сначала отрицательно качал головой, потом улыбнулся, закивал утвердительно.

— Сейчас принесут, — довольно произнес Мариенгоф и оглядел друзей, небрежно улыбаясь.

— Кстати. Олег, — Мариенгоф сел, мы не закончили наш диспут. Значит, ты враг модернизма. А как ты относишься к Мейерхольду?

— Не понимаю и не люблю.

— А что же тебе нравится?

— Декорации на сцене, задники красивые. Нормальные актеры, произносящие нормально замечательные слова. Если увижу Мейерхольда, сам ему скажу. Не трогай классику. Пиши сам пьесы и пусть там на сцене произносят монологи верхом на верблюде.

— Правильно, Олежка, — Есенин стукнул кулаком по столу, — гад этот Мейерхольд, он у меня Зинку увел.

Красавец-актер Павел Массальский подошел к эстраде.

— Слушай друг, отдохни немного. А?

Поэт подавился непрочитанной строкой.

— Почему?

— Устали мы, давай лучше песню послушаем.

— Быдло! — Завизжала влюбленная девица, — мужичье!

— Возможно, — миролюбиво улыбнулся Массальский, — очень может быть, но пусть ваш друг отдохнет.

Поэт поправил галстук-веревку и пошел к столу.

— Таня! — крикнул Массальский, — просим.

Из-за стола встала красивая актриса, с гитарой.

Она поднялась на эстраду и запела.

Романс был грустный и незнакомый.

Актриса пела о тяжелом времени, о далекой Москве, о любви и тоске, ожидании встречи.

Кафе затихло. Грустная музыка, щемящий нежный голос актрисы плыл над столиками.

Леонидов слушал романс и видел Лену, аллею в Сокольническом парке, по которой они шли, удаляясь от трамвайных путей.

Актриса замолкла.

Зал взорвался аплодисментами:

— Браво!

— Спасибо!

— Еще!

— Молодец!

Двое в коже подошли к актерскому столу.

— Татьяна Сергеевна, — сказал Глеб. Он пристально посмотрел на актрису и усмехнулся. Недобро, со значением.

— Татьяна Сергеевна, господа артисты, вы украшаете нашу жизнь. У нас нет цветов, но примите от чистого сердца.

Он положил на стол круг колбасы и поставил две бутылки с темноватым напитком.

— Это, друзья, спирт. Чистейший ректификат, настоянный на рябине.

— Это лучшие цветы, которые я видел в жизни, — картинно повел рукой благородный отец. Спасибо вам, други.

В кафе появился молодой человек в новенькой темно-зеленой тужурке инженера путейца, на бархатных петлицах были видны следы срезанных знаков различия, остались только железнодорожные эмблемы.

Пальто с дорогим шалевым воротником было небрежно перекинуто через руку, частично закрывая плотно набитую сумку.

Баронесса увидела его и засмеялась:

— Сонечка, твой воздыхатель пришел.

Сонечка, красивая блондинка, замахала рукой.

— Сашенька!

Шикарный железнодорожник подошел, поцеловал дамам ручки, сел за стол.

— Скудно, скудно, — он окинул взглядом чашечки с кофе, пирожные местного производства.

— Что делать, наши угощения не для такого шикарного кавалера.

— Именно, — Сашенька достал из сумки две бутылки вина, высыпал на тарелку изюм, выложил на стол красивые красные яблоки.

— Господи, какая прелесть, — Соня поцеловала его в щеку, — откуда?

— Из далеких теплых краев.

— Шикарно живешь, Александр Дмитриевич.

Спиря Кот откупорил бутылки, разлил вино по бокалам. Пригубил.

— Батюшки, это же натуральный крымский портвейн. Сто лет его не пробовал.

Все выпили.

Сонечка обняла Сашу, тихонько вынула из сумочки футляр, открыла.

На бархате лежал сапфир в бриллиантовой оправе на плоской золотой цепочке.

— Богатая вещь и красивая, — Саша закрыл футляр.

— Я ее безумно хочу, — с придыханием прошептала Соня.

— Я же тебе совсем недавно бриллиантовый перстенек подарил.

— Когда это было — капризно ответила Соня.

— Александр Захарович, — вмешалась баронесса, — вы такой шикарный кавалер, торгуетесь с любимой женщиной.

— Сколько стоит эта красота?

Соня наклонилась и зашептала в ухо кавалеру.

— Ого. Неплохо, — покачал головой Саша, — у меня сейчас таких денег нет.

— Так заработать надо, — наклонилась к нему Баронесса.

— Как?

— Научу. Будешь богатым, очень богатым. Я вам завтра телефонирую на службу, сведу с хорошим человеком.

На эстраде вновь поэт читал нечто унылое.

Его никто не слушал, даже его друзья, которые пили дармовой разбавленный спирт.

Зазвенели шпоры. И в кафе появился Саблин, рядом с ним красивая, прекрасно одетая дама, сутулый человек в коричневом костюме и вездесущий адъютант.

Саблин увидел Есенина и Мариенгофа и пошел к ним, раскинув руки для объятия.

— Вот жизнь, — язвительно сказал Мариенгоф, — еще шесть лет назад командовал книжным складом у папаши, а теперь красный генерал.

— Более того, был наркомом на Украине, по-старому, министром, — усмехнулся Леонидов.

— Юрка!

Есенин обнял Саблина.

— Вот порадовал. Надолго в Москву? Ордена-то за что?

— Не знаю, это решают там, — он ткнул пальцем в потолок, а «Красное Знамя» за Кронштадт.

— Ну, давай садись и дружков своих зови.

— Друзья, — Саблин подошел к столу, — позвольте представить вам поэта, знаменитого боевика-террориста, одного из ответственных работников ЧК Якова Блюмкина.

Блюмкин подошел к столу. Сел без приглашения. Оглядел всех прищуренными глазами.

— Как же, как же, — мило улыбнулся Леонидов, — вы, мне помнится, убили германского посла Мирбаха…

— Я много кого убил.

— Неужели, — ахнул Есенин, ты кончил Мирбаха? Я помню, об этом много писали. А стихи почитаешь?

— Я же поэт…

— Поэт расстрелов, — жестко сказал Леонидов.

— Да, все это было. Я вас помню, Леонидов, вы писали об убийстве Мирбаха, я одному вам дал интервью.

— Я помню и благодарен вам, сделал сенсацию.

— А сейчас я могу сделать так, что вы будете давать мне интервью в расстрельном подвале. Совсем недавно вас задержали в притоне и арестовали, но, к сожалению, выпустили. Так я могу тебя опять туда отправить.

— А ты меня не пугай. Меня охранка пугала, контрразведка штаба императорской армии пугала, а я не испугался, а эти люди были не тебе чета.

Блюмкин полез в карман, вытащил браунинг, положил его на стол.

Все замерли.

Их этого же кармана он достал пачку денег, вперемежку советских и франков, потом вытащил массивный золотой портсигар, закурил.

— Я пошутил, Леонидов, пошутил.

— Я тоже пошутил.

— Испугался?

— Тебя? Нет. Мне на фронте за храбрость Георгия дали.

— Знаю, знаю, — Блюмкин в упор посмотрел на Леонидова, — мне известно, что ты на Кронштадт шел и пулям не кланялся, тебе орден хотели дать, но социальное происхождение подвело, поэтому наградили именным маузером. Где ствол, репортер?

— Я серебряную табличку снял, а маузер отдал в Уголовный розыск.

— Маузер! — ахнул Мариенгоф, — зачем?

— Чтобы от такой жизни не застрелиться. А если серьезно, я не люблю оружие.

— Вот и прекрасно, — засмеялся Саблин, — друзья, я пришел с любимой женщиной и другом к вам, моим дорогим людям. Свирский!

Адъютант подскочил.

— Неси.

Через несколько минут адъютант и шофер вдвоем внесли два ящика.

На столе появилось шампанское, коньяк, ликер и дорогие закуски.

— Друзья, давайте выпьем за встречу, давайте загуляем, как в старые добрые времена.

Он выстрелил пробкой шампанского.

Леонидов подошел к актерскому столу.

— Не приютите?

— Как же ты, Олежка, от такого изобилия сбежал? — засмеялся благородный отец, — от шустова и шампани за наш скудный стол.

Леонидов вынул из кармана бутылку спирта, поставил на стол.

— Моя доля в вашем пиршестве.

— Умница, дай я тебя расцелую.

Благородный отец обнял Леонидова.

— А я, друзья, к вам по делу.

— К нам? — удивился Массальский, — это что-то новое.

— Никак пьесу сочинил? — хлопнул Леонидова по плечу благородный отец, — о делах потом, сначала выпьем.

Все выпили спирт, даже дамы.

— Ну, вещай, что за дело?

— Я получил письмо от Лены Иратовой.

— С Юга? — спросила певица Татьяна.

— Да.

— Как она?

— Много снималась, кажется удачно. Талдыкин выхлопотал ей французский паспорт…

— Париж, — мечтательно сказал один из актеров.

— Она отказалась ехать.

— Дура, — ахнули актеры.

— Так какое дело? — спросил благородный отец.

— Она хочет вернуться к Таирову.

— Зачем? — вмешался Массальский, — Ленка Иратова — талантище. Мы поговорим с Константином Сергеевичем, он ее возьмет в МХТ. Приходи завтра часа в три в театр. Как раз у нас репетиция закончится.

— Олежка! — крикнул Есенин, возвращайся скорее, мне без тебя грустно.

— Иду, — Леонидов выпил рюмку, — спасибо, друзья, вы хорошие люди.

Леонидов подошел к столу.

Блюмкин усадил его рядом с собой.

— Давай, Олег выпьем, станем друзьями. Кто мне друг, у того туз пик на руках.

— Давай, Яша, выпьем.