Секрет кладбищенского дуба

Елена Маркина (2024)

Майя Воробьёва ненавидит свою жизнь — абьюз, наркотики, грязь и бедность. Девушка совершает попытку уйти из жизни, но её спасает… ушедшая из жизни утопленница Кэт. Вместе подругам предстоит разобраться во многом: что произошло с пропавшей матерью Майи? почему девушка начала видеть нежить? как на самом деле погибла Кэт? а что на уме у Влады Морозовой — неформалки, ненавидящей Майю? А ведь никто из девушек не знает, что на каждую из них у Хранителя Дуба свои планы…

Глава 19

‒ Вы отдадите меня им? ‒ Влада всеми силами пыталась удержать страх в себе, но каждая жилка её дрожала.

‒ О чём ты? ‒ спросила Майя.

‒ Попытаетесь обменять меня на Варвару или типа того?

Сухие глаза Влады были испещрены потрескавшимися сосудиками, и она не моргая смотрела на противоположную стену. Биение её сердца с каждой минутой всё учащалось, и Владе стало невероятно душно. Ей хотелось оказаться в своём любимом лесу, что был не так далеко, лечь, распластавшись на хрустящей хвое, отдышаться и заснуть. Никаких леших, пытающихся её поймать, никаких проблем у сестры, никаких похищений учительниц, ничего, ничего, ничего…

Майя осторожно положила Владе руку на плечо, но та этого даже не заметила.

‒ Мы хотим обсудить всё спокойно и мирно, ‒ сказала Берёза, и голос её звучал по-матерински. ‒ И я извиняюсь за то, что наше знакомство началось таким не очень дружелюбным способом.

‒ Ничего страшного, ‒ сказала Влада, стиснув зубы. ‒ Не думаю, что есть смысл, что-либо скрывать от вас. Недавно ко мне являлась мёртвая женщина. Она сказала, что Хранитель Дуба, о котором мы, судя по всему, говорили только что, хочет видеть меня в следующее воскресенье прямо вот в этой квартире. Адрес мне знаком, потому что к Варваре Николаевне я ходила раньше заниматься, поэтому решила сегодня пойти на разведку.

‒ Как же ты связана с Дубом-Квазимодо? ‒ лешая внимательно всматривалась в глаза Влады.

‒ Я всё расскажу. Но сначала мне хотелось бы узнать от вас, почему меня хотели видеть именно здесь? Или всё это всего лишь ловушка?

‒ Это не ловушка. По крайней мере, точно организованная не мной. В этой квартире иногда собираются мёртвые, подопечные Дуба. Они называют это место «белой комнатой». Сам Дуб сюда не является, но возможно в этот раз он хотел явить лично к тебе.

‒ Кто-то из этих мертвецов… сейчас здесь? ‒ сдавленно спросила Кэт. Перспектива встретить множество других враждебно настроенных призраков её испугала.

‒ Нет. Обычно они являются вечером. Нам надо закончить нашу беседу до их появления, иначе они узнают слишком много информации. Им лучше не знать, что мы знакомы.

‒ А ещё им лучше не знать о моём существовании. ‒ сказал дядя Егор. ‒ Иначе они сразу донесут Дубу, что я посещаю особняк Строева с Рудаковой.

‒ Но кто эти мертвецы? Почему они подчиняются какому-то дубу? ‒ снова спросила Кэт.

‒ Все они разные, непохожие друг на друга люди. Почему они подчиняются этому Квазимодо, для меня остаётся загадкой. ‒ Берёза снова посмотрела на Владу. ‒ Нам необходимо услышать твой рассказ.

Влада набралась смелости и начала вспоминать свой предыдущий учебный год, последний год школы.

‒ У меня были очень хорошие отношения с Варварой Николаевной. Она была по-настоящему хорошей учительницей, увлечённой своими предметами.

И, надо сказать…я бы никогда не подумала, что она занимается чем-то настолько… эксцентричным. Тем же, чем занимаюсь и я, скрывая ото всех. Да, признаюсь, Николаевна казалась мне слишком обыкновенной женщиной.

Евгения Родионовна не преподавала у нас в параллели, и я толком не знала, какой у неё характер. Директриса да директриса. Единственное, что мне было известно, так это её родство с Никитой, но об этом были осведомлены все.

Говоря о Никите… мои отношения с ним были странными. Сначала он меня будто бы не замечал, а класса так с девятого сам начал ко мне подсаживаться за парту, разговаривать и всё такое. У него было отвратительно с историей и обществознанием, а это были именно те предметы, которые я собиралась сдавать, поэтому заботилась о них больше всего. Может быть, его единственной целью было списывание. Может быть, я ему нравилась, кто его знает.

Не то чтобы меня очень удовлетворяло присутствие этого пацана рядом. От него всегда очень сильно несло мужским одеколоном, будто он выливал на себя целый флакон. Длинные ноги в дорогущих кроссовках он вытягивал на всю длину, и всегда мешал тем, кто сидел впереди, а если он садился за первую парту, то об его ноги спотыкались преподавательницы, а он тихо смеялся над ними. Я помню, что лицо его было гладко-гладко выбрито, но кроме одного места. На правой щеке, ближе к уху, у него была очень выпуклая родинка, вокруг которой росли волоски, но более того ‒ из самой родинки тоже рос длинный волосок. И эта дурацкая, сраная родинка казалась мне такой отвратительной, и всё время своей отвратительностью привлекала моё внимание!

Но ничего с этим сделать было нельзя. Ухудшение отношений с Никитой было равносильно социальному суициду. Часть людей его искренне обожала, часть ненавидела, но претворялась, что обожала. Другой модели поведения не существовало.

Я закончила художественную школу, о чём все знали, и меня частенько заставляли рисовать плакаты на всевозможные мероприятия и конкурсы. Это я люто ненавидела, как и любую другую школьную обязаловку, а вот рисование во время уроков было для меня делом святым. Больше всего я люблю рисовать насекомых, поэтому собираю их фотографии для дальнейшего использования в качестве референсов. Но рисованием людей я тоже никогда не брезговала.

В октябре того года Никита подошёл ко мне с необычной просьбой. Точнее, с требованием.

‒ Нарисуй мне портрет Ани.

Аня Кабина. Я её особо не замечала до этого, хотя Аня была отличницей и победительницей олимпиад по биологии, но в то же время одной из самых тихих девчонок в нашем классе. Сидела она всегда на первой парте, и тогда я задумалась над тем, что плохо представляю себе её лицо, ведь почти всё время вижу лишь затылок и спину.

Это был не первый раз, когда Никита просил меня что-нибудь нарисовать, но первый раз, когда это было что-то настолько серьёзное, как портрет реального человека.

Тогда сама я впервые пригляделась к этой девочке. Для создания этого портрета я рассматривала фотографии Ани в интернете, и меня довольно затянуло изучение её станиц в социальных сетях и разглядывание её внешности. И в какой-то момент я поняла, что Аня кажется мне довольно симпатичной. Во время рисования мысль эта всё глубже въедалась мне в голову. Поначалу я не слишком старалась над портретом. Чего этот идиот хочет от меня? Я не профессиональная художница и не обязана выдавать ему за бесплатно вещи уровня Рубенса или Рембрандта. Другое дело, что в лицо Никите я такое очевидно никогда не сказала бы. На меня навесили бесплатную работу и приходилось выполнять её с таким усердием и кропотливостью, как будто за неё обещана слава всех художников мира. А ведь мне надо было готовиться к декабрьскому итоговому сочинению.

В общем, работа над этим рисунком не слишком увлекала меня, пока в моём мозгу, казалось бы, случайно не материализовалась мысль о том, насколько Аня красивая на самом деле. Да, не милая, не хорошенькая, не приятная, а именно по-настоящему красивая, какой она мне до этого не виделась никогда. Волосы её были какими-то солнечными, напоминающими белый горячий песок на пляже в полдень, кругленький кончик носа казался мне невероятно мягким, а когда она улыбалась, верхняя губка её как-то особенно приподнималась и обнажала прелестные, как жемчуг, короткие белые верхние зубки с большими розовыми дёснами. И глаза её тёмно-голубые, смотришь в них и тонешь. В тот момент я не была способна заметить, сколько на самом деле в этом взгляде было надменности и хитрости.

Тогда я поняла, что портрет мой совсем плох и никуда не годится. Анна достойна только настоящего искусства, состряпанного не для того, чтобы просто отвязаться, а созданного с вложением всей своей души. Я перерисовывала её несколько раз, изображая её с разных ракурсов, с выражением разных эмоций, меняла ей причёски и макияж, экспериментировала с техниками и стилями. Мне нравилось воображать, что я ‒ Бэзил Холлуорд, а Анна ‒ мой Дориан Грей, источник невероятного вдохновения и художественной энергии, это была чистая романтика, как будто я не помнила, как закончили эти двое.

Я отдала Никите один из первых портретов, выполненный в графике. Конечно же, мне и его не хотелось отдавать, но сделать это пришлось, и Никита, к удивлению, оказался очень доволен. Он подарил Ане этот портрет, и она, кажется, была откровенно шокирована тем, что самый влиятельный парень в параллели (если не во всей школе) оказал ей такую честь. Она обняла его, наговорила кучу приятных слов, комплиментов и благодарностей, а я стояла в другом конце коридора и чувствовала что-то напоминающее зависть. Или ревность.

С той поры Никита начал откровенно клеиться к ней. Мне приходилось тихо наблюдать за этим со стороны. Внутри меня разгоралось естественное чувство несправедливости, которое кричало голосом обиженного ребёнка, готового расплакаться в любой момент: «Этот портрет нарисовала я, а не он!» Но один случай помог мне.

Мы писали тренировочное сочинение по русскому языку, и первыми, кто сдал работу, оказались я и Аня, поэтому мы спокойно сидели за своими партами и ждали конца урока. Никита в тот день не пришёл. Он не задумываясь пропускал дни, если знал, что грядёт контрольная работа, диктант или сочинение. В какой-то момент дверь кабинета отворилась, и тишину контрольной работы нарушил наш старый учитель по биологии. Он спросил у Варвары Николаевны, не найдётся ли у неё пара человек помочь срочно убраться у него в кабинете: к нему должны были приехать люди из Москвы, а в кабинете полный бардак. Варвара Николаевна не любила отпускать кого-либо со своих уроков и сначала хотела отмахнуться, но вспомнила про меня с Аней и послала нас помогать биологу.

Биолог дал нам задание, а сам, естественно, куда-то ушёл, перед этим добавив, чтобы мы дождались его возвращения. В кабинете предстояло разобраться не только с кипами бумаг, но и привести в порядок полки со всевозможными коллекциями биолога: насекомыми в эпоксидной смоле, ракушками, перьями, фоссилиями и костями. Биолог у нас, конечно, в этом плане крутой был. Сначала мы с Аней молчали, но потихоньку завязался разговор на посторонние темы. Общались мы мило и непринуждённо. А закончилось всё тем, что я сказала ей правду насчёт портрета.

‒ Я знала это, ‒ она улыбалась, не смотря на меня. ‒ Он нарисован мастерски, а так рисовать из нас всех умеешь только ты. У тебя есть свой особенный художественный почерк.

Я засмущалась, начала отнекиваться. А про себя думала: Мать-сыра Земля, а она ведь даже не в курсе, что у меня дома по углам валяется с десяток её портретов!

С того дня наши отношения наладились. Точнее, мы просто начали понемногу общаться друг с другом на общие темы: домашняя работа, переживания насчёт ЕГЭ, размышления о поступлении в столицу и всё в таком духе. Мне нравилась её лицо и её голос. И это было чудесное время.

Оставалось совсем немного до новогодних каникул. Все успешно сдали итоговое сочинение и пребывали в хорошем расположении духа, ощущая приближение праздника.

Это была суббота. Грёбаная суббота. После уроков, когда мы уже забрали из раздевалки вещи, Никита настойчиво взял меня за руку и тихо, с противным скрежетом сказал, что ему необходимо со мной поговорить на улице. Мы вышли, и он направил меня куда-то в сторону незнакомых мне дворов, куда я обычно никогда не хожу. Надо было сбежать. Придумать какую-нибудь херню и уйти, но я шла за ним, как дура.

А потом случилось это.

Никита взбесился, всё его лицо покраснело, глаза вытаращились. Он сбросил свою шапку на землю, и начал орать так, что, казалось, его вот-вот разорвёт от крика.

‒ ЗАЧЕМ ТЫ СКАЗАЛА ЕЙ ПРО ПОРТРЕТ?! Решила выставить меня идиотом?!

И крик у него был противный, писклявый, дрожащий. Я стояла и молчала, не понимая, откуда он узнал, что я сказала Ане правду про портрет. Тогда он начал обзывать меня «шлюхой», «ненормальной», «быдлом», «нищенкой», которая не имеет права даже дышать рядом с такой девушкой, как Аня. Слово «нищенка» было одним из его любимых ругательств. Он так называл всех, кто ест фаст-фуд и носит кожзам. То есть почти всех вокруг.

‒ Она любит меня! А ты решила помешать нашему счастью! Думала, она будет общаться с тобой? Но Аня не такая! И она мне всё рассказала, потому что она ничего не скрывает от меня!

Я надеялась, что он поорёт, поорёт и успокоится, а потом мы просто навсегда перестанем общаться, и на этом всё кончится. Но он схватил меня за ворот куртки и ударил кулаком по лицу, толкнул, и я упала в снег, под ветки голых кустов. Если меня кто-то бьёт, я отвечаю не задумываясь. Но как я могла ударить сына следователя и племянника директрисы, который ростом больше меня раза так в два?

Это было безлюдное место, где обитали только пьяницы и бомжи (а где они не обитают в этом городе?), с которыми я обычно не горю желанием сталкиваться, но тогда я взмолилась, чтоб появился хоть кто-то. Я не кричала, а молча и, будто отупев, ощупывала место удара, когда Никита пнул меня ногой со всей силы по животу, мгновенно навалился на меня целиком и заткнул рот своей грязной чёрной перчаткой. Он бормотал какие-то ругательства и мерзости, «хочешь быть шлюхой — будь шлюхой!», а потом неуклюже, свободной рукой, начал расстёгивать мою куртку, стягивать её с меня. Он был слишком тяжёлым, чтобы перевернуться, слишком давил мне на рот своей вонючей перчаткой, чтобы громко закричать.

Куртка не поддавалась, снять её с меня в этом дурацком положении было реально сложно, поэтому Никита решил забыть о ней и приступить к более важной детали. Когда его тяжёлая рука легла на пояс моих школьных брюк, меня наполнила такая ярость, что…

Влада замолчала и прикусила губу.

‒ Говори, что было потом, ‒ сказала Берёза. ‒ Тебе самой станет легче. Да и я не судья.

‒ Что… Я не могла себя сдержать. Я почувствовала себя настолько отвратительно… Мне захотелось, чтобы он почувствовал то же самое.

Тут уже упоминали магию теней. Стоит признать, мои познания в чёрной магии очень и очень невелики. Они ограничиваются всего одним заклинанием, которое я тогда и применила.

Они слетелись за всех сторон, из всевозможных щелей, и слепились в единую мерзкую и липкую стаю. Я и знать не знала, что их будет так много, настолько много… Тени атаковали его. Набросились, как осиный рой, облепляющий сладкий фрукт. Никита не мог их увидеть, в этом плане он был обычным пацаном без всяких сверхъестественных штук. Тени стащили его с меня, я вскочила и начала жадно глотать воздух.

Как пиявки, одна за другой, тени стали присасываться к нему своими мощными челюстями. Я не до конца осознавала происходящее, только смотрела стеклянными глазами на эту авангардистскую картину с сотней чернеющих рук и ног и одной человеческой головой в центре.

Никита недоумённо смотрел на меня и не моргал, молчал, находился в полном шоке, ничего не соображал, но потом ему, видимо, стало настолько больно, а организм в ответ ударил таким количеством адреналина, что он словно опомнился, проснулся и заорал.

‒ ВЛАДА! ЧТО ПРОИСХОДИТ?! ПОМОГИ МНЕ!

Теней облепили Никиту так сильно, что я едва могла разглядеть его лицо, выражавшее полный ужас. Других «чёрных» заклинаний я не знала. Ситуация казалась безвыходной. Я вытянула вперёд дрожащие руки и закричала.

‒ СТОП! Остановитесь! Я ведьма, призвавшая вас на помощь, и я приказываю вам остановиться!

Одна из теней слегка отделилась от общей бурлящей массы, обернулась, посмотрела мне в глаза и раскрыла свою бездонную пасть. Оттуда, словно из глубины колодца, донёсся шёпот, перекрывший для меня все остальные громкие звуки:

‒ Поздно, хозяйка. Его грязная энергия для нас слишком вкусна.

Хруст, лязг, ещё и ещё. Никита застонал, из его красных глаз брызнули слёзы.

‒ ПОМОГИ! ПОМОГИ МНЕ!

Чернота теней поглотила его целиком, они были похожи на огромный шевелящийся комок из страшных насекомых, каждое из которых отчаянно старалось отхватить свой кусочек. Он кричал, кричал так, что ледяной воздух болезненно вибрировал вокруг. Но я знала, что слышать его могу только я, только я и мёртвые, и нежить, и все существа, не принадлежащие миру живых. Этот крик, доносящийся из облака тьмы, был моим наказанием, моим адом.

Я не ощущала течения времени, только стояла и смотрела на копошащихся теней, не замечала ничего вокруг, а меня с ног до головы обволакивал звериный крик. Сколько длилось это мучение? Ни один человек не прошёл мимо нас, ни один не выглянул из окна соседнего дома, мы словно оказались посреди снежной пустыни.

Когда крики стали стихать, в моей опустевшей голове наконец появился вопрос: что предстанет перед моим взором? Что будет лежать на декабрьском снегу, когда эти твари разлетятся восвояси? Разорванный на куски труп в луже крови с месивом из кожи и мяса вместо лица, в котором сохранится только его сраная родинка с волоском? Или же это будет обычный Никита, такой вот повседневный Никитос, просто немного потрёпанный, немного испуганный, может быть, в порванной куртке, но ничего критичного?

Тени начали разлетаться, и я закрыла глаза. Сейчас он предстанет передо мной, стоило лишь подождать. Теперь было тихо, очень тихо, словно я оглохла. Когда я раскрыла глаза, передо мной предстало… ничего. Я сделала несколько шагов вперёд и руками прощупала воздух, не веря увиденному. На снегу не было ни капельки крови, ни волоска, ни клочка одежды. Какое-то время я продолжала стоять на месте, пялясь в одну точку у себя под ногами. А потом решила просто взять и уйти. И я шла с развязанным шарфом, с наполовину расстёгнутой курткой, с болящей от удара щекой и бездонным глухим пространством внутри своей головы.

Я больше никогда не буду прежним человеком. Это главное, что я поняла. О случившемся никто никогда не узнает. Но я больше не буду такой, какой была раньше. Я изменилась навсегда.

Придя домой и сбросив помятую куртку (позже я обнаружила, что она порвалась со стороны изнанки), я сразу же запёрлась в ванной, чтобы никто не видел меня. Сначала я долго сидела на полу, прижавшись спиной к стене, потом умывалась бесконечное число раз, а потом очень долго грела руки горячей водой. Я обжигала руки и заставляла себя формулировать мысль: я убила Никиту. И мысль эта накрыла меня, как цунами, и я начала задыхаться. К вечеру у меня поднялась температура, и всё воскресение я пролежала в кровати, в каком-то неимоверном бреду, и Даше было очень страшно за меня. Но в понедельник мне пришлось как ни в чём не бывало пойти в школу из-за очередного теста.