Качели

Ракитин Кирилл (2024)

Егор учится в школе и мечтает стать писателем. Он посещает занятия в литературном кружке, но выполняя задания наставника, в своих фантазиях он настолько оторвался от реальной жизни, что это начинает вызвать тревогу у его родителей. Однажды вечером Егор случайно знакомится на улице с маленькой девочкой, которая, несмотря на дождь и позднее время, отказывается возвращаться к себе домой и просит Егора забрать её с собой. Егор, неожиданно для себя, соглашается. Родители мальчика изумлены его поступком, но узнав историю девочки, решают принять участие в её судьбе, полагая, что это пойдёт на пользу и их сыну. Последовавшие за этим драматические события вынуждают Егора окунуться в настоящую реальность, и меняют его взгляды на жизнь в целом. Через дружбу с своей необычной знакомой, через её талант и собственные размышления происходит взросление мальчика, его становление и как человека, и как писателя.

Глава 1

Несмотря на непозднее ещё время, людей на улице практически не было. То ли промозглая осенняя погода с моросящим дождём разогнала всех по домам, то ли очередной импортный сериал, из тех, что внезапно захватили души и сердца бывших советских граждан, которые теперь с необъяснимой жадностью заглатывали непритязательную, но зато дешёвую продукцию импортных масс-медиа.

Егору дождь не мешал ничуть. Ему последнее время вообще никогда ничего не мешало. «Последнее время» — это с тех пор, как он начал заниматься в литературном кружке. Отведав сладкого яда творчества, Егор теперь не смог бы отказаться от него ни за какие коврижки. А началось-то всё с полной случайности.

Как и все мальчишки в его возрасте, Егор запоем читал всю фантастику и приключения, до каких только мог дотянуться. Новые книги были не всем по карману, поэтому их обменивали, покупали б/у, дарили, и даже воровали. Однажды, после прочтения рассказа, вызывавшего всеобщий восторг у сверстников, Егор выразил публично своё недоумение нелогичностью поступков героя. Был друзьями не понят и осмеян. Тогда же он и произнёс роковую фразу, что смог бы написать вариант событий и получше. Дело дошло до спора, и отец Егора, узнав об этом, коротко сказал: «За базар мужчине надо отвечать; сказал — садись — пиши».

Тогда Егор сел и написал.

К чести спорщиков, противная сторона признала его правоту, а сам Егор, на кураже, отправил свой вариант рассказа в издательство, где был напечатан оригинальный текст. После, когда Егор остыл, и уже даже засовестился своего поступка, неожиданно пришёл ответ, на который, честно говоря, Егор и не рассчитывал-то особо. Печатный текст, на фирменном бланке, да ещё и адресованный ему лично, произвёл на мальчика огромное впечатление. Редактор издательства весьма положительно отзывался о присланном Егором материале, и посоветовал ему не бросать писательство, а развивать свой талант, который лично ему, редактору, совершенно очевиден.

И Егор пропал.

После нескольких неудачных попыток пристроить свои опусы хоть куда-либо и парочки серьёзных разговоров с родителями, Егор осознал необходимость специальных знаний и обучения писательству. Так он попал в литературную студию, или «кружок», как его чаще называли, которым руководил бывший журналист, а ныне пенсионер Владислав Олегович. Сперва Егора смущал возрастной разнобой участников занятий, однако позже он попривык; особенно, когда заметил, что возраст особых преимуществ в собственно литературном творчестве не давал. Это в школе два-три класса — уже непреодолимая пропасть, а здесь этот разрыв был практически не заметен.

Владислав Олегович редко хвалил взыскующих писательской стези, но зато много и охотно их критиковал. Что вскоре вынудило Егора нарастить защитную шкурку потолще, и перестать рефлексировать, когда его позорно тыкали носом в промахи и ошибки. В свою очередь, это оказало влияние и на его обычную, «мирскую» жизнь, формируя у Егора мировоззрение выраженного пофигизма.

— Любая профессия накладывает отпечаток на своего носителя, — учил их Владислав Олегович, — Не только и не столько внешне, сколько на тип мышления, его логику, шкалу ценностей и приоритетов. Полицейский видит улицу иначе, чем художник, военный смотрит на потенциал и перспективы новобранцев не так, как их учителя в школе, а врач совсем иначе оценивает спортивные рекорды, нежели спортивные комментаторы. И это, не говоря об их непосредственно профессиональной деятельности.

— А чем отличается писатель от других? — спрашивали ученики.

— Писатель, — отвечал наставник, — отличается умением наблюдать.

— А разве для этого нужно какое-то особое умение? — удивлялись ребята.

— Ну, разумеется, — немного даже сердился Владислав Олегович их непонятливости. — «Наблюдать» — вовсе не равнозначно «глазеть». Мало смотреть — надо видеть.

— А как это — «видеть»? — вновь чесали затылки будущие светила литературы.

— Писатель должен уметь видеть необычное в обычном. Вот, к примеру, твои рассказы, Егор, постепенно становятся всё лучше в плане композиции, логики, структуры, стилистики. Но остаются по-прежнему совершенно неинтересными, а попросту говоря, скучными. Ты описываешь известные всем действия, но в них нет изюминки; того, что отличало бы их от всех таких же поступков других людей. А читать о том, что и так знакомо всем в их обыденности, никому неинтересно.

— И как же нам это необычное увидеть? — спрашивал наставника, ничуть не обидевшийся Егор.

— Идите и смотрите! Наблюдайте и описывайте то, что видите. Думайте над тем, что увидели и описали, и записывайте свои мысли. Эмоции мимолётны, ассоциации летучи. Не бойтесь записать глупость. Ловите свои мысли за хвост и тащите их на бумагу. Всегда и везде. В транспорте, в школе, ночью, пока не забыли свой сон. Вы должны наблюдать постоянно, каждую секунду. Наблюдение за жизнью должно стать вашей не просто привычкой, а вашей второй натурой. Ищите свою волшебную ассоциацию, а с ней и мысль, и пишите!

— Но за чем же именно нам наблюдать, если ничего интересного вокруг не происходит? — возражали студийцы. — Вот строят дом; что тут описывать, о чём тут писать?

Начинайте смотреть, начинайте думать! Просто наблюдая, как строится дом, вы сможете рассказать об этом, т.е. написать рассказ об этой стройке. Обдумав увиденное, сравнив с тем, как живут разные люди, и вы сами, на что они жалуются, чем довольны, а чем нет, вы поймёте, как надо строить дома. Эта мысль уже потянет на повесть. А вникнув в судьбы людей, которые строили дом, вы сможете рассуждать на тему, зачем люди вообще строят дома, зачем идут в эту профессию, в чём её смысл и отличие от других. А это уже тема для целого романа.

Так наставлял их руководитель студии, так Егор и поступал. И постепенно привычка «наблюдать» действительно превратилось в его вторую натуру. Он вместе со всеми мальчишками бежал на стадион, но сам в футбол не играл, а всегда лишь «наблюдал» как играют другие, и как реагируют болельщики. В театре он смотрел не только на сцену, но и в зрительный зал, а после терпеливо ожидал артистов вместе с их фанатами у служебного входа, но не для того, чтобы подарить цветы или взять автограф, а чтобы посмотреть на артистов в их обычной жизни; понять, где они играют, а где уже нет.

Он ездил к роддому, смотреть, как встречают новорожденных их отцы, и ездил на кладбище, наблюдать, как провожают навсегда. Он научился абстрагироваться от эмоций других людей, и оставаться лишь бесстрастным наблюдателем за ними.

Однако, больше всего Егору нравились вокзалы. Он мог фантазировать о том, куда едут поезда и из каких дальних краёв они возвращаются. Люди, выходившие из них, казались ему носителями новых знаний и тайн; ведь они вернулись из дальних странствий и неизвестных миров. И он завидовал порой тем, про кого сам же только что придумал у себя в голове историю. Впрочем, долго находиться на вокзале одному было нельзя. Его быстро вычисляли местные гопники и местные же стражи порядка. И после того, как родителям пришлось дважды приезжать за ним в местное отделение милиции, они строго настрого запретили ему шляться по вокзалам.

Вместе с тем, эта безобидная, казалось бы, привычка наблюдать жизнь имела и обратную сторону. Реальная жизнь начинала восприниматься Егором как некий спектакль, который он просто смотрит из зрительного зала, но его собственного участия в нём не предполагается. Он порой даже вообще не очень отождествлял себя с окружающими людьми, будучи больше погружённым в миры читаемых книг или свои собственные, создаваемые и стираемые им в уме постоянно. При этом нельзя было сказать, чтобы Егор был таким уж целеустремлённым, что он так уж упорно работал над тем, чтобы стать писателем. Егор был скорее не столь упорным, сколь упрямым. А препятствия на своём пути не столько преодолевал, сколько попросту игнорировал. Он опаздывал на урок, потому что счёл, что ему важнее записать своё наблюдение. Он не дописывал школьное сочинение, потому что вместо школьного задания размышлял над заданием руководителя литкружка. Его ругали, стыдили, ему снижали оценки, а он лишь пожимал плечами. Его это мало волновало.

Родители Егора, вначале весьма одобрительно отнёсшиеся к его увлечению, заметив все эти перемены в сыне, было озаботились ими, но позже махнули рукой; не дворовый хулиган, не криминал, не пьёт, ни курит, учится пусть и средне, но и не двоечник. С родителями вежлив, ничего с них не требует, занят интеллектуальным трудом. По сравнению со многими своими сверстниками — золото, а не парень. И родители оставили его в покое.

* * *

В тот вечер Егор возвращался домой, привычно засунув руки в карманы, надвинув капюшон и глядя лишь под ноги, он пребывал, как обычно в своей параллельной реальности. Однако, внезапно, какой-то противный звук, настойчиво повторяясь, буквальное вонзился ему в мозг, и разорвав все только что любовно сплетённые Егором кружева слов, бесцеремонно и неприятно выдернул мальчика из его уютного мирка в настоящую реальность.

Егор поёжился; в этом мире шёл довольно неприятный моросящий дождь, но ещё большее раздражение у него вызывал этот всё повторяющийся скрипучий звук, который доносился из соседнего двора. И верный своим взращённым принципам не пропускать ничего, что выбивается из привычного ряда событий, Егор поплёлся в этот двор.

Посреди безлюдного пространства детской площадки, в тусклом свете немногих уцелевших уличных фонарей, на качелях, подтянув ноги и обняв колени, сидела, сгорбившись, маленькая фигурка. Источником тягостного и гнетущего звука, который и привёл Егора сюда, служили именно эти качели.

«Девчонка», — с некоторым недоумением подумал Егор, отметив длинные волосы сидящей на качелях. «Что она делает здесь в такую погоду, да ещё одна? Это НЕОБЫЧНО», — вынес он вердикт, традиционно определяющий его дальнейшие действия. Всё необычное в мире Егора подлежало фиксации и изучению. Поэтому он, более не колеблясь, направился прямиком к качелям.

Как-то на одном из занятий студийцы спросили Владислава Олеговича о том, как он относится к стихотворной форме писательства. Некоторые из ребят втихую пописывали стихи, но показывать их и обсуждать избегали. Наставник ответил им в том духе, что в стихах он не разбирается, но полагает их сочинительство полезным, ибо это тренирует ум, ворошит словарный запас, а также позволяет лучше чувствовать ритм текста, в том числе и прозаичного.

— А разве у прозы есть ритм? — удивились ученики, и разговор тогда ушёл в ту сторону. Но совет наставника тренироваться в стихотворной форме Егор запомнил; и теперь, без претензий на полноценное стихотворение, частенько рифмовал на ходу свои мыслеобразы, как называл он сам свои мысли.

–Нарушил скрип качели той

Ночного города покой,

— пробормотал он практически про себя, но сидящая на качелях услышала.

— Что это? — спросила девчонка.

— Ничего, — буркнул Егор, — зачем ты здесь?

— Что ты сейчас читал? Это стихи? Ты сам их придумал? — проигнорировала его вопрос незнакомка.

— Это не стихи.

— Но я же слышала, — возразила упрямица, — ты читал стихи про эти качели.

— Не стихи, — не менее упрямо повторил Егор, начинавший злиться на себя за пустой разговор. «Вот тебе и необычное, вот тебе и тайна», — с разочарованием подумал он. — И стихи не «придумывают»; их пишут, ну или сочиняют.

— Тогда что это, если не стихи? — не унималась спорщица.

— Мыслеобразы. Просто в рифму. Я так мозг тренирую, — вдруг, неожиданно для себя, пояснил ей Егор.

— Мыслеобразы? А что это?

— Это то, что вижу только я. Но я могу их описать. Могу просто словами, могу в рифму. Но это ещё не стихи.

— А, я поняла, — обрадовалась девочка, — я тоже вижу мыслеобразы, которые никто больше не видит. Но я не умею писать стихи, зато я могу их нарисовать.

— Ты умеешь рисовать? — почему-то удивился Егор.

— Да, вот целый альбом есть, — девчонка показала кончик альбома, спрятанного под курткой. — Я прячу его от дождя, — пояснила она.

— Дашь посмотреть? — спросил Егор.

— А ты прочитаешь свои стихи?

— Нет.

— Тогда и альбом не покажу. Не люблю врунов, — отвернулась от Егора девочка, и сильнее заскрипела качелями.

— Почему это я врун? — оскорбился Егор.

— Мальчишки всегда врут. Хвастаются перед девчонками, а сами врут. И когда вырастают — тоже врут! — помолчав, с неожиданным ожесточением добавила девочка.

— Ну хорошо, — сдался Егор, — Я расскажу, что вижу, но если ты меня обманула, я сам тебя вздую! И альбом твой выкину! Поняла?

Девочка молча кивнула, и Егор начал:

Девчонка мокнет под дождём, но дождь ей, словно, нипочём. Среди двора сидит одна, она печальна и грустна. И испытав недоуменье, и сердца следуя веленью, иду вдруг к ней — она в смятенье; вот пальцев нервное сплетенье, и серых глаз тревожный взгляд, и кудрей тёмный водопад. И жест изящный тонких рук. Слова слетают с бледных губ…

— Покачай меня, Большая черепаха! — неожиданно прервала его девочка.

— Никакого чувства рифмы у тебя, — проворчал Егор, с отвращением берясь рукой за мокрую раму качели и раскачивая её. — Ты должна была сказать: «Ты покачай меня, мой друг!». И вообще, правильно «покатай», а не «покачай».

— А разве ты покатал бы меня? — удивилась девочка.

— Ты не попросила, значит теперь уже и не узнаешь, — ехидно сказал Егор, и в этот момент его необычная собеседница спрыгнула с качелей так стремительно, что Егор едва их удержал, чтобы они не ударили бестолковую девчонку в спину.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Егор, а тебя?

— Татьяна. Держи, — и она протянула ему альбом. — Только не раскрывай под дождём. Да здесь всё равно темно; ничего не увидишь.

— Хорошо, — кивнул Егор, пряча альбом под куртку, — посмотрю дома.

— А ты сейчас домой пойдёшь? — помолчав, с какой-то тоской спросила его Таня.

— Ну конечно, — пожал он плечами, — да и тебе, давно пора, думаю. Твои родители, наверное, уже вовсю тебя ищут.

— Не ищут, — ответила девочка. — Они знают где я, но знают, что домой я не пойду. Так что и искать им меня незачем.

— Почему не пойдёшь? — изумился Егор. — Ты что же, будешь здесь всю ночь качаться?

— Егор, а ты не можешь взять меня к себе домой? — спросила внезапно Таня с надеждой в голосе.

— А зачем ты мне нужна? — пожал плечами Егор.

— Ну как зачем? — удивилась девочка, — я вырасту и стану тебе верной женой.

— Я слышал, что сумасшествие заразно, — пробормотал в растерянности Егор, — Осталось только выяснить, кто из нас кого заразил.

Таня хихикнула и…неожиданно заплакала.

— Эй, ты чего? — вконец растерялся Егор. — Ну хочешь, я провожу тебя домой? Прямо до квартиры доведу.

— Нет, не надо ничего. Спасибо, — вытерла глаза Таня. — Просто, — она снова шмыгнула носом, но больше уже не плакала, — просто мне точно также говорят дома, когда… — и она отвернулась.

Егор стоял в задумчивости; он не привык решать проблемы этого мира, что сейчас так бесцеремонно ворвался в его собственный — уютный и закрытый от всех, разрывая его в клочья этой плачущей девчонкой с её альбомом, этими дурацкими скрипучими качелями, этим дождём, под которым он и сам уже почти промок, а его странная знакомая так и вовсе уже отчётливо дрожала от холода. Её «кудрей водопад», — Егор насмешливо хмыкнул, вспомнив свои слова — почти превратился в «водопад» настоящий — в мокрые сосульки, с которых всё быстрее стекали капли. Стоять так дальше было невозможно, и Егор решился;

— Ладно, так и быть; пошли со мной. Мама что-нибудь придумает. Не ночевать же тебе и вправду на улице. Так ты к утру уже воспаление лёгких получишь.

— Нет, так нельзя, — сказала вдруг девочка. — Ну что это за «так и быть пошли»? Пригласи меня как положено! Пожалуйста.

— Да ты, похоже, и впрямь ненормальная! — опешил Егор. — Опомнись! Ты не в сказке, ты — на улице. Под дождём. Ночью. Одна. Давай пошли скорее!

— Нет, — заупрямилась сумасшедшая девчонка. — Пригласи меня нормально. И потом, почему же «не в сказке»? Оглянись и посмотри другими глазами вокруг; ночь, дождь, во тьме скрываются неведомые опасности. Улицы пусты и неоткуда ждать помощи. Маленькая девочка мокнет под дождём, обречённо ожидая наступления ночи, не ведая, встретит ли она рассвет. И тут внезапно появляется благородный путник, герой, который спасает её. — Чем же тебе не сказка? Чем не роман?

Егор ошеломлённо слушал её. Да ведь это же ТО САМОЕ, о чём им постоянно толкует наставник. То, что он сам всё время ищет, и не находит. Он, Егор, занимаясь столько времени, не находит, а эта соплю́шка, видит это без труда, да ещё и тычет его, в это самое носом. Гляди, мол, слепондря́!

Егор откинул капюшон, и сказал со всей вежливостью, на какую был способен:

— Милая Таня! Ты самая необычная девочка, из тех, кого я когда-либо встречал вечером на качелях. Я счастлив возможности предложить тебе ночлег в доме моих родителей, и буду безмерно рад, если ты примешь моё приглашение. Обещаю радушный приём, горячую ванну, вкуснейший ужин и безопасный сон.

Он наклонил голову, и Таня, выждав две секунды, ответила, что уступает настойчивости Егора и принимает его приглашение. Затем оба они рассмеялись, и Егор подхватил девочку под локоть, отчего она вдруг ойкнула, и отдёрнула руку.

— Что случилось? — тут же замер Егор, — я тебя обидел?

— Ничего, — неохотно буркнула Таня, потирая руку. — Упала, ушиблась, болит.

— Извини, — сказал Егор, и уже больше не рисковал прикасаться к своей спутнице.