Без сомнений

Фофан Тюльпан (2024)

В тексте есть жестокость и эротика. Осторожнее! Нелепая смерть имперского колдуна влечёт за собой череду событий, что перекрутит с ног строго на голову чётко продуманный план по свержению герцога Аланделейн. Организованное Империей расследование грозит разоблачением множества тайн. Непреклонно бес сомнений закрадывается в головы каждого и вынуждает заговорщиков терять доверие друг к другу. Они всеми правдами пытаются обратить ситуацию себе на пользу и прибегают к разным уловкам, но несуразные случайности раз за разом воруют шансы на победу. Изменить ход событий может найденная у погибшего колдуна языческая реликвия Ксинаалгат, однако беда в том, что этот таинственный амулет волею злодейки-судьбы меняет текущего хозяина чаще, чем придворная дама — собственные наряды; неизвестно в чьих руках и даже в каком из параллельных миров Ксинаалгат окажется в следующий момент. Кому повезёт в этой битве за ресурсы и власть? Узнаём. Наслаждаемся! Автор обложки ослепительная Вартуш Оганесян

Глава 6. Давайте познакомимся

Узнаем мы друг друга, брат,

хотя ты мне совсем не рад…

Терзаемый вырвавшимися из-под его власти холопами Климент неожиданно вспомнил, что многие столетия назад ему позволило изменить судьбу, отказаться от любимых отца и матери и ступить на длинную тропу к превосходству повелителя волшебного эфира. Воля к победе пробилась сквозь оплывшее от привычной безнаказанности чувство уверенности в себе. И подарила возможность спасения. Без чар, только силой духа погибающий простроил портал душ в стигмат посоха, что служил волшебнику веками сверхпрочной тюрьмой для попранных врагов. И послал внутреннее естество в зеленоватую темноту кристалла.

«Пленение лучше, чем нихи́ль»¹, — здраво рассудил колдун. Атрибут его минувшего могущества приберут чьи-то жадные до чужого руки. «Из Академии! Прокля́тые аборигены!» — возмущение толчками билось о благоразумие. Придётся отрабатывать мерзкие приказы. Делиться нажитыми за множество лет заклинаниями. Но надеясь на чудо освобождения, он останется собой.

Неудачно. В заточение Климент попал. Но не туда, куда полагал. Душа сокрушённого проникла в стигмат, но что-то потащило сильнее. Сила притяжения оказалась столь высока, что пытающийся втянуть развоплощённого чародея магический накопитель не выдержал. Сферический камень раскололся пополам и выпустил находившихся внутри узников на внезапно наступившую волю. Накопленный гавва́х воскурил вверх и расплескался во все стороны. Колдун же очутился, где его не первый год угрюмо терпеливо поджидали…

Внезапно Трофим очнулся, раскрыл глаза. Мохнатая еловая ветка ударила прямо в правое око — удивительно: боли он не ощутил. Впереди маячила знакомая фигура — похоже, Тимофей. Присмотрелся. Одежда на спине порвана. Из прорехи вылезает белая кость лопатки с ошмётками жил. Кровь из ран не течёт: засохла. Пропитала свисающие со спины лоскуты шерстяной ткани. Голова односельчанина неестественно свисает вбок. Трофима передёрнуло — друга изрядно потрепало. Попытка окликнуть ватажника провалилась — раздался непонятный, неразборчивый клёкот. Звук шёл не изо рта, а ниже — из шеи. Идущий Тимофей даже не обернулся.

Трофим стал оглядывать и ощупывать себя. Руки и ноги вроде на месте. «Что с горлом?» — провёл ладонью: рассечение от левой ключицы до правого уха. Армяк в запёкшейся крови и множественных разрывах. Мужчина недоумевал, почему с такой раной он жив и бодро шагает, как в полном здравии. Сосредоточился, закрыл глаза и попытался связаться со своими в нави.² Легче прочих у него получалось пригласить внутрь себя упокоившуюся прошлой осенью матушку. Но нет — только темнота в глазах и пустота на сердце. А теперь разбойничий атаман испугался. Его не страшили ни лишения, ни боль, ни собственная смерть. Но шанс потерять связь с родом приводила храброго воина в ужас.

Неужели из жизни исчезнет накрывающее волнами спокойствия ощущение тепла, когда душа близкого человека вливается внутрь, дарит заботу и понимание. А что будет с его детьми? А с их? Тоже не дозовутся до Трофима в мире мёртвых? И лишаться возможности пользоваться советами познавшего свет пращура, почувствовать радость отеческой любви. Им не поднять стойкость к невзгодам сопереживанием предка восторгам и печалям потомков. Всё время искренности и согласия с родичами сомнётся в мизерный отрезок совместного бытия в яви. Ужас, как тяжёлым бревном, придавил общинника.

«Что, очухался, хохол? Пся крев!» — услышал Трофим внутри себя. «Я тебе не чубатый. Ты что удумал, надутый пшек³? Что бороды не узрел?» — автоматически, по бранной речи, определил он принадлежность говорившего к вреднющему, до скрежета в скулах знакомому племени. Общинник опешил. Беседовать с призванными из нави членами рода у него вошло в привычку, но ныне непрошеный посторонний. Радость от единения душ не спутаешь ни с чем. А этот же, кроме понимания осмысленных слов, ничем себя не выдавал. «Чужой! Кто это и как пролез мне в голову?» — о подобном крестьянский вожак и не слышал.

«Да не вижу я тебя. А глотку сча поправлю», — опять разобрал Трофим неприятно дурманящий скрипучий шепоток. Опытный воин инстинктивно ощупал шею: рана успела затянуться шершавой, бесчувственной плёнкой. Распахнул армяк, исподнее рвать не пришлось: всё в клочья. Через дыры в ткани просматривалось голое тело в многочисленных затянутых чешуйчатыми перепонками ранах — не одно горло заштопал неизвестный.

«Этот незваный чует то, что я делаю, а как ощущаю и думаю — нет: чай, не родич. Тока разумеет, когда слова внутри себя проговариваю. Ну, и пусть слушает! Раз залатал глотку, то получится, с другом обмолвится», — помыслил Трофим. «Тимоха!» — чётко гаркнул атаман, властным покриком шуганув окрест обитателей леса. Испуганно захлопал крыльями, замолк и улетел токующий поблизости глухарь. «Не ответит — «зомбак», сзади ещё один идёт — охраняют нас», — хихикнули у Трофима в голове. «А я?» — отстранённо спросил ватажник, в душе́ содрогаясь от столь печальной участи. И получил многозначительный ответ: «А ты нет. Пока…».

Прекрасный дворец синьора в замке Скрепи́нтер блистал. Взвевались расписные потолки. Свисали в виде фигур причудливых зверей обильно истекающие светом люстры. На стенах — картины с портретами, пейзажами, эпичными баталиями. Громадные узорчатые окна окрыляли цветной моза́икой. Вычурная мебель из благородных пород дерева и слоновой кости поражала изысканностью. Но не роскошь палат впечатлила Эжена. Первое, что отпечаталось у него в мозгах — безобра́зная мерзкая рожа местного шута. Покрытый множеством бубенцов пёстрый полосатый балахон подчёркивал все изъяны физической неприглядности карлика. Зенитом тошноты предстало состоящее из сплошных гримас лицо. Рассмотреть черты и запомнить никак не получалось. «Хватит разглядывать уродца», — решил беловолосый ревизор чужих покоев. Неутомимые дрозофилы понеслись тщательно изучать замок…

Длительное присутствие имперцев в замке вызывало полусонное, раздражённое состояние у герцога. Доклад мага Игна́циуса и «шпика» Любека взбодрил правителя. Взбесило, что жадные бесчестные колдуны вовлекли в собственные дрязги дочурку от прошлого брака. Сердце отстукивало решимость биться насмерть. Кровавой пеной в голову ползла ненависть. К Лили́ единовластный господин здешних земель испытывал особую слабость. Смесь любви, вины и печальных воспоминаний переполняли знатного синьора. Мешали сосредоточиться.

Герцогиня рожала тяжело. Ребёнок шёл ногами вперёд. Роды закончились трагичной смертью матери и травмами у девочки. Череп младенца приобрёл яйцевидную форму. Лекарь-маг исправил внешние проявления. Воссоздал природный облик. Но мозг получил глубокий вред. Развитие психики у ребёнка замедлилось. Состояние дико похожей на в недавнем прошлом пылко любимую супругу дочки удручало невозмутимого волевого мужчину. Он корил себя, что пошёл в поводу традиций и предпочёл естественное разрешение от бремени телепортации плода.

Скрытые смешки над внешностью и поведению чада ранили гордого норави́нга. Это одна из причин, почему синьор предпочёл строгий дворец в замке Скрепи́нтер. И редко посещал шикарные хоромы в столице собственных владений. Глубоко внутри грела призрачная надежда: контакт с именитыми пращурами потихоньку выправит инфантилизм. Феодальная элита общества, норави́нги оставались, как и в древности, ро́довиками. Что не мешало им жестоко насаждать веру в Кемле́я. Религии, чьи обряды изменяли естественный порядок вещей и ставили под церковный контроль контакт с уме́ршими.

Без раздумий пренебрегая прочими родичами, Лили́ взывала к матери. Но не для единения с близкой душой или совета. А для мольбы хоть на часок воссоздать тот уют, что принцесса испытывала во чреве до рождения. О бессилии выполнить бесхитростные просьбы дочери непременно сокрушалась герцогу находящаяся в посмертии и всё ещё горячо любимая предыдущая жена при очередном единении душ. Грозный феодал ощущал себя в плену обстоятельств. Успокаивал расстроенную супругу и мечтал вырваться.

Но в любой печали есть отдушина. До сегодняшнего дня бездетная Элеонора! Прекрасная фигура. Чарующее лицо. Необузданный темперамент. Зато не отличается ни умом, ни тактом. Что может быть смешнее? Герцог получал неизъяснимое удовлетворение от обуревавшей жену неумело скрываемой ярости, когда она наблюдала, как муж балует капризную дочь. Неприкрытая ненависть герцогини к падчерице не раздражала, а веселила склонного к риску благородного господина.

«Гнусные маги, ни слова не сказали про собственный интерес к амулету — решили подло выкрасть руками третьих лиц», — с глухой зло́бой рассуждал оскорблённый в лучших чувствах родной отец Лили́: «Какие негодяи, ради исполнения своих бесчестных замыслов, третируют соблазнами, мою бедную доченьку. Мы всех причастных обязательно найдём и познакомимся поближе…».

Приказы герцога не заставили себя долго ждать:

— Следствие по смерду заморозить до отъезда имперских соглядатаев.

— Повысить уровень защиты до реакции на дрозофил.

— Наглухо опечатать все винные запасы.

— За принцессой обеспечить круглосуточный надзор.

— Выяснить личности, пребывание и состав исполнителей лиходейства.

Эжен уже который день посылал одну партию дрозофил за другой. Подробно обследовал все закоулки в Скрепи́нтере. Пути негласного посещения выстраивались в сознании. Искал сочетание двух необходимых условий.

Присутствие при «приземлении» интерьера с точно известной конфигурацией твёрдых предметов. Случайности — катастрофичны. Передвинутые или вновь поставленные вещички нарушат порядок. Образ в памяти мага перестанет соответствовать действующему расположению. И прокладывающая пространственный коридор волна силы вернётся к чародею в виде болезненного, травмирующего тычка в область сердца.

И наличие сверху свободного объёма, чтоб протиснуться. А влезать придётся целиком. Снять с шеи амулет у вечно бегающей девчонки не получится. А когда спит? Нет уверенности, как долго. В ответственный момент возьмёт и проснётся. Второго шанса судьба для лихих дел не предоставит.

О скрытной переброске в местечко, где шмыгают мышки и тем паче люди, сто́ит забыть. Не мог же Эжен, как давеча наглый Персто́лиус, посредством холопа создать непроницаемый магический шатёр, подготовить под ним нужную обстановку и безопасно простроить коридор пространственного перемещения внутрь. Подобные чары всполошат всех колдунов твердыни. Для них созданная против разящей стали защита, что паутинка перед лошадью. Да и сам Эжен перед герцогской братией — комар под ладонью.

В суматошном быте крепости, не охваченных суетой, мест маловато. Вдобавок стражи цитадели работали день и ночь, как заведённые. Заботились, чтобы вероятность незваных гостей отсутствовала напрочь. По замку шуршали едва заметные волшебные вихри и двигали мебель. На полпальца — и каюк порталу. В «забытых» для посещения уголках непрошенных гостей ждали магические и механические капканы. Одни реагировали на вес и выдвигали острые зачарованные клинки. Другие — на излучаемый гавва́х и окатывали пламенем или молниями…

Прокол в мироздании колышет эфир на обоих концах. Чем шире, тем солиднее. Где не колдуют — спрятать не получится. Разве что окошечко для дрозофилы. Не спасает и то, что в точке выхода колебания слабее. Но во дворце феодала, где в быту ежеминутно ворожат? Для защиты, освещения, комфорта знатных господ…

Аж для канализации, что, как и акведук, основное отличие города от деревни. Споро и вовремя убирать нечистоты, по трубам проталкивать в реку, ниже по течению, самотёком с напорной башни не получится. Без чар крепости пришлось бы вечно вонять.⁴

Специалист, а Эжен им определённо был, непременно изыщет возможность камуфлировать собственные потуги волшебства среди чужих.

Годы обучения помогли упорному воришке справиться с задачей. Точки вторжения нашлись. И не одна. Но…

План соразмерно безопасного пути по дворцу с выходом наружу, а впоследствии за территорию цитадели, не прорисовывался. Мешали разные случайности. Мушек уносило порывами ветра. Их шлёпала мухобойками прыткая прислуга. На малюсеньких летунов срабатывали магические ловушки: «Местные чародеи сбрендили. От излишек бдения контузило на всю голову!».

Когда же Эжен столкнулся с тем, как холопов-разведчиков хотят переподчинить, и во всех пяти парах глаз увидел холёное бритое волевое лицо местного колдуна, то понял, что его разоблачили, и сюрпризы неспроста: ведут не первый день. Сдаваться настойчивый взломщик не собирался — не мытьём так катаньем. «Раз нельзя по-тихому, сделаем по громкому», — портал на пасеку в Дероде́ре, и вместо дрозофил вокруг него вьётся рой монастырских злобных пчёл. «Поиграем?» — азарт окрасил ярким румянцем бледное лицо.

Дворец стоял на ушах. Тысячи мелких полосатых летунов-смертников заполонили комнаты и жалили всех подряд. Досталось и главе комиссии, Романда́нту: тайно обрадовавший подчинённых камергера нос превратился в красно-сизую картофелину. Кроме крылатых насекомых, попеременно в разных покоях появлялись призраки: то зомби, то опасных чудищ… Один раз по залу приёмов⁵ прямо над троном величаво покружил фантом дракона. То за мебелью, то ещё где, колдовские засады фиксировали взлом. По ложной тревоге бегала по всем закоулкам громыхающая латами стража. Игна́циус не успевал выскочить из одного портала, как пора открывать следующий.

Очевидность неудач в борьбе с попытками проникновения вызывала тщательно скрываемые улыбки на губах гостей замка. Имперцы официально предложи́ли помощь. Вопрос о принятии перед герцогом не стоял, но как неприятна необходимость объяснять отказ? Да и кому? Тем, чья злая воля маячит за спиной терроризирующих дворец лиходеев и нагло наблюдает за безуспешными потугами защитников.

Сидящий на зелёной траве среди безмолвных снегов Эжен забавлялся до жгучих ко́ликов. Страх отсутствовал напрочь. Заклятый от таянья прозрачный кристаллик льда с записью напутствий Персто́лиуса безопасно хранится в пустом доме стародавней покровительницы проказника Софы и грел надеждами. «Исполнитель — лишь инструмент в чужих руках, пусть ответственность беспокоит заказчика, а не меня», — наивно полагал молодой человек. Силы охраны Скрепи́нтера истощались. За четыре дня беготня за раздражителями спокойствия превратилась в рутину. «Пора! Каменюка ждёт» — решил продуманный террорист. С неутомимыми пчёлками рекогносцировка пошла эффективней.

Отвечающий за безопасность синьора от урона волшбой Главный маг Аланделе́йн в пьянящем угаре носился по всему немаленькому замку: создавал новые ловушки, настраивал старые. Но как ни парадоксально, он вынужденно осознавал, что его гложет одна мысль: желание удачи противнику. Верный присяге вассал не подыгрывал злодею: все планы по борьбе с во́ром и поимке оного строго выверялись, просчитывались — плодотворность не вызывала сомнений. Душой же двухсотлетний колдун желал себе проиграть.

Игна́циус просчитал логику поведения лиходея. И попытался перехватить у него управление холопами. Победа над шлющим пронырливых дрозофил удалась. Но частично. Тать извернулся и скрылся от прямого контакта. Попытка найти местопребывание не увенчалось успехом. Зато получилось считать слепок а́уры. Проверка преступника по доступным имперским базам результата не дала. «Негодяй — не колдун, самоучка. А по грубой прикидке: за проступки изгнанный из Академии почти готовый профессионал. Обученный и подготовленный маг», — резюмировал Игна́циус на очередном докладе герцогу.

После личного столкновения воль тать изменил тактику. Проникал нагло: насылал холопов-смертников и будоражащих воображение призраков по всему замку. Челядь не скучала. Вызванная им суматоха служила, чтоб отвлечь внимание от истинной цели: похищения Ксинаалга́т. То, что предполагается кража, Любек и Игна́циус не сомневались. И держали нос козырьком. Знали: вскоре вор пожалует сам. Чтобы спровоцировать врага, сымитировали усталость защитников. И как следствие — замедление реакции на шалости негодяя. А сами усердно готовились к встрече.

Роль исполнителя взял на себя карлик. Он превратился в часть волшебной ловушки и спрятался в идущем из спальни Лили́ потайном ходе. Дабы а́уры портретов на стенах сливались по интенсивности с излучаемой сидящим в засаде, чародей погрузил сослуживца в глубокий, летаргический сон. Обусловил пробуждение готового к схватке воина с касанием медальона: любой, кроме принцессы, дотронется и ловушка сработает. Кинжал Любека маг напитал под полную завязку гавва́хом гнева — редкостный волшебник воплотит способный противостоять такому оружию экран.

Инициативно и кропотливо исполнял Игна́циус долг, что не мешало искренне мечтать, чтобы похититель переиграл защитников герцогских владений: умыкнул Ксинаалга́т. Пульс у виска бил и нашёптывал. Кража разрушит привилегии синьора на амулет. А у приёмного сына Клары появится законное право овладеть желанным артефактом самому. С чистым сердцем взгляд на посверкивающий клинок совмещал и гордость за труд, и печаль…

Уважаемых святых отцов не волновала смерть богопротивного мага — атеистам туда и дорога. Земля чище станет. Зато вопрос наследия престола такого благодатного, ёмкого на ресурсы, как Аланделе́йн, беспокоил многих. У владетельного господина нет потомков мужского пола. Единственное дитё — несовершеннолетняя дочь. Нюанс! При смерти феодала до вступления принцессы в супружеские узы, управление землями брала на себя Церковь. А конкретно та епархия, где проживал объявленный жених. А при отсутствии оного: епископ Аланделе́йна брал в собственные ручонки бразды правления.

Традиционно служители веры лицемерно изображали преданность прямым руководителям. и Угодничество и сладкоречие плескалось и жгло слух. Что не стесняло покорных перед одним Папой людей плести сугубо личные интриги и вступать в сговоры. Собственный интерес преобладал. «Уважаемый Романда́нт славен знатностью, благородством и почтенным званием камергера. И не одним величием ума и решительностью характера направляет наши усилия, но вдобавок освещает нам путь в темноте светом прекрасно очерченного носа», — с ангельскою улыбкой произнёс кардинал-священник Бора́тис. Внимательный взгляд пронзил сотрапезников. Шутнику ответили твёрдые взоры двух понимающих с полунамёка немигающих пар глаз: сделка состоялась.

***

1. Нихи́ль — полная смерть: душа безвозвратно разделяется на множество не обладающих сознанием крохотных кусочков, ВАТ

2. Без специальных наведёнными чарами или религиозными обрядами запретов живые, как люди, так и животные, способны усилием воли выстроить итеринме́нт к уме́ршему родственнику. Это позволяет душам слиться в теле вызывающего. ИАП

3. На юго-западе провинции Лит расположилось королевство Пшекия, восточный вассал Империи, ВАТ. Среди простого люда смешались культуры. В стране помимо собственно пшеков живут прочие племена, в частности, резов. Первые обзывают вторых: «пся крев» (пёсья кровь). У части резов мужчины бреются. А на макушке сохраняют один чуб. За что их иронично кличут хохлами (перьями на голове у петуха). ФПИТ

4. В известном нам средневековье ароматы от городских поселений шли знатные

5. Зал приёмов во дворце Скрепи́нтера называется Тронный, ИАП