Трудно быть первыми

Арина Бугровская (2024)

Когда-то они дышали тем же воздухом, каким дышим и мы, ходили по тем же тропам. Ушли… И стёрлись во времени их желания, надежды и боль. Но, может быть, духовная память навеет картины минувших дней.

Глава 36

— Мать, а тебе дарили подарки?

Уше нестерпимо хотелось поделиться своей радостью. Но она опасалась. И вот начала издалека. Во всяком случае, ей казалось, что издалека.

Кама резко мотнула головой, а потом замерла. Задумалась. Как же она это забыла?

Летний солнечный день. Река. Она — юная девушка, почти ребёнок, стирает что-то на берегу. И белобрысый паренёк протягивает руку.

— На, это тебе.

Голос звучит грубовато и резко. Она намахивается тряпкой, думая защищаться. Но замечает красивое ожерелье из ракушек. Тряпка беспомощно повисает в воздухе, голос предательски дрожит:

— Это мне?

— Тебе.

Едва успевает взять, как паренёк отворачивается и скорым шагом уходит прочь.

Кама смотрит ему вслед, переводит взгляд на ожерелье. Ах, какое красивое!

Теперь не замечает, как лёгкая улыбка тронула губы.

— Да… Один раз.

— Кто?

— Тай… Когда он был совсем юным.

— Расскажи. Ты же обещала.

Кама задумалась. Да, обещала. Но страшно. Как дочь воспримет? Не будет страдать? Ну, если только чуть-чуть рассказать, самый краешек.

Они с Ушей сидели у ручья, перебирали и мыли только что собранные корешки. До вечера далеко, не скоро вернётся хмурый отец.

— Мы с Таем росли вместе, рядом. Смутно помню его в раннем детстве. У него брови такие хмурые были, серьёзные. А глаза серые. Красивые.

«Как у тебя», — неосторожные слова едва не сорвались с языка.

— Вот он мне и подарил ожерелье из ракушек. Мы тогда ещё маленькие были. Я почти забыла про это.

— А где оно сейчас?

— Не знаю…

— Ты не сохранила?

— Не сохранила…

— А потом?

— А потом мы выросли, — голос Камы звучал всё неохотней. Дальнейшее не хотелось вспоминать. — Отец был строгий. Твой дед, получается. Он старейшина племени, и в мужья мне присмотрел совсем другого.

— Моего отца? Яху?

— Нет… твоего отца тогда в моей жизни ещё не было… Потом появился.

Уша чувствовала, что речь матери, как обессиленный ручеёк — вот-вот иссякнет. Попыталась хоть что-нибудь вытянуть.

— Ты ничего не могла сделать?

— Мы с Таем однажды решились… бежать из племени.

— Не получилось? — догадалась Уша, и сердечко её заныло от горя.

— Не получилось…

Кама не зря столько времени пыталась это забыть. Потому что с такой болью невозможно жить. И теперь бессмысленно полоскала и полоскала корень рогоза в прозрачной воде, не замечая, что он давно уже чистый.

Уша догадалась каково матери. Она обхватила родное морщинистое, но всё ещё прекрасное, лицо ладонями, повернула к себе:

— Не плачь. Не надо, — а у самой слёзы забрызгали щёки.

С детства остро чувствовала страдания матери, лишь причина неясным мраком туманилась — не разглядишь. И всегда для неё это было самым тяжёлым.

Мать судорожно обняла её, уронив, наконец, в воду рогоз.

— Ты… ты единственное, что у меня есть. Остальное я потеряла… Как то ожерелье.