Куколка

Евдокия Краснопеева (2025)

Элизабет Локкарт и Варенька Коржавина. Что объединяет бойкую английскую лавочницу и юную русскую аристократку? Жизнерадостность, красота или любовь к одному и тому же мужчине? Нет — все глубже и запутаннее. Прочитав, вы узнаете историю жизни обеих женщин.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Глава 1

Ей снилось яркое солнце, летящий по ветру невесомый тополиный пух и звонкие голоса, неясные, но отчего-то дарующие радость и надежду. Во сне она, невидимая, стремилась куда-то, влекомая предвкушением счастья…

— Вставай, Бет! Поднимайся! — пронзительный голос гукнул около уха с едва сдерживаемой злостью.

Она раскрыла глаза, чуть-чуть, полусонной мухой взирая на тётку. Последнее время она научилась бесконечно щуриться, чтобы не выдавать бушевавшую в душе ненависть.

Абигайль Муркок выглядела как всегда: сухое, костистое тело втиснуто в клетчатое платье грубой шерсти; волосы гладко зачёсаны и убраны на затылке в аккуратный пучок. Она ещё не успела нацепить на себя неизменный чепец с неопределённым серым кружевом по полям, и её лицо ещё не приобрело сходство с крысой, высунувшей любопытную мордку из норы.

— Вставай, Бет, — паучьи пальцы ловко ухватили край тонкого одеяла и резко дёрнули, открывая тело в сбившейся ночной сорочке навстречу промозглой сырости осеннего утра, которой пропиталась комната.

Впущенный через открытую створку окна туман пах болотом и, отчего-то, мятой.

— Сколько раз говорила тебе: не смей раскрывать ставни! Сегодня же скажу Джастину, чтобы забил окна дубовыми досками, — лютовала Абигайль. — Сырой воздух вреден для здоровья. Ты простудишься и вновь свалишься с ног.

Хотя её слова и содержали заботу о здоровье племянницы, Бет понимала, что Абигайль, прежде всего, беспокоится о возможных хлопотах по поводу захиревшей родственницы.

— Я не заболею, Аби, — пробормотала Элизабет, а про себя подумала: уж лучше заболеть от свежего воздуха, чем задохнуться от запаха гнилой капусты и подопревшего лука, которым пропиталась вся её коморка, служащая по совместительству кладовой.

— Прошлый раз у тебя тоже не было намерения болеть, — сухо поджала губы госпожа Муркок. — Однако ж, ты провалялась в горячке целый месяц.

Бет поморщилась, натягивая подол холщёвой рубахи на колени. Она не любила вспоминать время своей болезни. Да и вспоминать-то было нечего — только опаляющий кости жар и пустота в голове, отупляющая и страшная. Наверное, она была на пороге смерти. Потому как первые шаги, сделанные ей после выздоровления, были сродни первым шагам младенца. Ноги были беспомощны, а руки слабы. Девушка мотнула головой, отгоняя подступавшие мысли — дальше ей не хотелось вспоминать вовсе!

— Ты намерена валяться до полудня?Это притом, что солнце едва-едва просвечивало краешком сквозь серые облака! Элизабет неохотно спустила ноги с кровати и потянулась, подхватывая руками сбившуюся гриву кудрей. Тут же звонкая оплеуха опустилась на её щёку.

— Волосы необходимо заплетать на ночь в косы, — ледяным тоном пояснила тётка свой наглядный урок воспитания.

— Хорошо, Аби, — бормотнула Бет, прикрывая веки.

Теперь уже она скрывала блеснувшую в глазах злорадную насмешку. Девушка знала, что тётка завидует её роскошным волнистым волосам, пушистым и густым. Поэтому заставляет Бет гладко зачёсывать, туго закручивать… Хорошо хоть не пытается натянуть на неё одно из бессмертных творений неизвестного мастера с неопределёнными кружавчиками и маслянистыми завязками. И уж, конечно, Бет не будет заплетать косы на ночь. Ночь — единственное время суток, когда она может позволить своим волосам дышать свободой.

— Поторапливайся!

В общем, Элизабет была готова подчиниться этому требованию. Она лишь ждала, что Абигайль оставит её одну, чтобы спокойно обтереться холодной водой из кувшина и натянуть привычное серое платье и холщёвый передник. Только тётка отчего-то задерживалась. Пришлось Бет раздеваться под недобрым прищуром чёрных, пронзительных глаз. Она заколола скрученные волосы гребнем с длинными зубчиками и, смочив кусок холстины в старой фарфоровой чашке, повела по своему телу, поёживаясь от подступавшего холода.

— Всё ещё не бросаешь свои глупости? — имея в виду её утренний туалет, промолвила тётка, ощупывая изгибы молодого тела как-то особенно пристально.

Элизабет, кожей ощущая её липкий взгляд, могла поклясться, что госпожа Муркок замыслила какое-то предприятие, не сулящее ничего хорошего.

— Джастин ещё не набил твою утробу своим семенем?

— Я не сплю с Джастином, Аби, — ровно ответила Бет, хотя в душе всё вскипело от намеренной грубости тётки.

— Мы с Самуэлем едем на ярмарку в Беллфилд. Сделаем необходимые покупки. Мэри едет с нами. — Внезапно прервала свои наблюдения Абигайль и направилась к двери. — Придётся тебе управляться и в лавке. Шевелись!

Элизабет возрадовалась. Пусть хлопот у неё прибавилось: кроме работы по дому — ещё и лавка! Ну, да она управится! Птичкой порхать будет. Целый день неконтролируемой свободы — разве это не счастье?

______________________________________

*** — Варенька, голубушка, вставать пора. Солнце уже высоко…

— Отстань, Марфуша… — сонно пробормотали припухлые, разморённые летним жаром и сладким сном, губы.

Девушка крутнулась на бок, зарываясь носом в подушки. Волосы, высвободившись из сбитого на сторону ночного чепца, охватили плечи спящей живым покрывалом, блестящим на солнце червонным золотом.

— Варвара Ильинишна, чуть не полдень уже… Эвон, Пётр Георгиевич уж у порога мается, а вы всё лежите. Нехорошо!

— Матерь Божья! — Девушка поспешно села в кровати, тараща всё ещё слипающиеся глаза фиалкового цвета. — Петруша здесь? Что ж ты, Марфа!!

Девка не стеснительно забурчала, что уж битый час пытается добудиться барышню и всё напрасно. Только Варя уже её не слушала. Она поспешно сбросила сорочку из тончайшего батиста и уцепилась за приготовленные ещё с вечера бриджи.

— Это что такое? — грозно свела брови Марфа. — Что за антихристский наряд? Вот доложу тятеньке про ваши фокусы.

— Полно тебе, Марфуша. Мы с Петрушей поедем на конезавод. Не хочешь же ты, чтобы я перепачкала там подол платья о навозные кучи?

Марфа задумалась. Она, конечно, не бывала на конезаводе Георгия Феоктистовича Лемаха, но слыхала, что хозяйство у него большое и, кто знает, может и впрямь богатое навозом.

— Вы уж, барышня, Илье Савичу на глаза не попадитесь. Со свету меня сживёт, ежели увидит… — забормотала нянька в спину убегающей девушке.

— Ла-а-а-д-но-о-о…

— А чаю откушать? — спохватилась Марфа, но лишь только уронила руки вдоль тела, её подопечная скорёхонько ссыпалась по лестнице проворными ножками и скрылась за углом.

Баба сокрушённо покачала головой: сорвиголова растёт, а не примерная барышня. А всё потому, что нет материнского внимания, материнской ласки и любви. Да и откуда ж ей взяться? Аглая Марковна лишь только разродилась девочкой враз в Европы укатила, на воды, здоровье поправлять.…Вот и поправляет до сих пор. А уж барышне почитай осьмнадцать!

Илья Савич-то, поначалу дюже угрюмый был; переживал, беспокоился за жену свою разгульную. А потом смирился, как будто и не было в его жизни польской панёнки. Явись она сейчас, так и не знал бы, что с ней делать.

Марфа в раздумье тискала кувшин с водой в своих сильных, покрытых конопушками руках. Да перестаралась, видно, ахнула фарфоровую безделицу на ступенях лестницы и замерла над осколками — а ну как барин прослышит её проделки! Не ошиблась: Илья Савович выглянул из библиотеки со всклоченной головой и помятыми усами. Не иначе, спал на кушетке в обнимку с книгами.

— Какие руки у тебя, Марфа, нескладные, — начал барин отчитывать прислугу да осёкся, глянув в окошко.

По дороге гарцевали лошади, помахивая мерно хвостами, и два всадника прямили спины, покачиваясь в такт движению.

— Никак Петенька Лемах? С кем это он, непутёвая?

— Не знаю, — буркнула Марфа, пряча глаза, — говаривали, родственник к ним прибыть должён.

— Навестить надобно Георгия Феоктистовича, — призадумался Илья Савович. — А то не по-соседски, не по-дружески получается.

— Да уж, — поддакнула Марфа, бросая взор на всадников.

И впрямь, Вареньку-то не узнать. Ну, совсем как парнишка на лошади. Раз уж родной отец не опознал.…Эх, Господи, твоя воля! Просватать бы барышню поскорее.… Да вот Илья Савич упрямиться — молода ещё! Куда как молода!! Аглая Марковна в её-то возрасте уж во второй раз замуж вышла. Да за него и вышла — за Илью Савовича Коржавина. Чего тянуть — придумывать? Благо, и жених есть — Петенька Лемах. Сосватаны, почитай, с пелёнок — так и в добрый путь!

Марфа думала свою думу, сердито подхватывая в подол осколки кувшина, а молодые люди тем временем тоже затронули тему помолвки в своей беседе.

— Ах, и соня вы, Варенька, — возмущался Петя. — Договорились же ехать пораньше. Ан нет! Всё вы с вашим желанием поваляться подольше в постели. Вот выйдете за меня замуж; так я вам покажу почём фунт лиха! С петухами вставать будете.

— Так я за вас, Петенька, тогда и не пойду. Найдите особу подстать себе, чтобы раньше вас по дому рыскала.

— Ну и найду! — заявил Петя беззлобно.

Только оба они знали, что все эти разговоры о возможных иных партиях — чистой воды фантазия. Господа Лемах и Коржавин были смолоду дружны и вознамерились породниться через детей. Лишь только первые писки достославных чад стали достаточно громки и настойчивы в своих невинных требованиях, была устроена помолвка.

Сами жених и невеста ничего не понимали, лишь таращили круглые зенки и пускали слюни на белые передники кормилец.

Только это никого не волновало. Господин Лемах дал слово господину Коржавину, господин Коржавин дал слово господину Лемаху — и вся любовь!