Куколка

Евдокия Краснопеева (2025)

Элизабет Локкарт и Варенька Коржавина. Что объединяет бойкую английскую лавочницу и юную русскую аристократку? Жизнерадостность, красота или любовь к одному и тому же мужчине? Нет — все глубже и запутаннее. Прочитав, вы узнаете историю жизни обеих женщин.

Глава 21

Элизабет вошла в кухню замка — громадную, поражающую массивной плитой и блеском начищенной меди, как во враждебное государство: с высоко поднятой головой и трепетом в душе.

Кулинария оставалась для Бет тайной за семью печатями. Всё, на что была способна девушка, так это набить брюхо птицы яблоками и засунуть тушку в духовку. Как не старалась Абигайль вбить премудрость изготовления пищи в хорошенькую головку племянницы, не смогла в этом преуспеть и, в конце концов, смирилась.

Граф, конечно же, не знал этих подробностей, а Бет не торопилась делиться своими секретами, здраво рассудив, что кухарка будет использовать её для черновой работы и не доверит что-то по-настоящему важное. Последние дни в Беллингтон-хаузе не должны быть плохими.

Ах, как она ошибалась!

Вместо проворной бабы у дубового стола крутился юркий, чернявый мужчина, совсем не старый, с маслянистыми агатовыми глазами. Завидев девушку, он втянул ноздрями тонкого, горбатого носа воздух и облизнулся вполне недвусмысленно.

«Матерь Божья, — обомлела Элизабет. — Этот будет похуже старого карлика».

Нет, месьё Андре, так звали главного повара, не был отвратителен обличием, Бет имела в виду, что справиться с ним будет гораздо труднее, в силу того хотя бы, что под наброшенным фартуком угадывалась хорошо развитая мускулатура молодого мужчины.

«А тут — я, со своими изысканными туалетами…» — Бет готова была смеяться.

В самом деле, её жёлто-лимонное платье, обтягивающее талию, грудь откровенно и вызывающе, было несовместимо с кухней и действовало на шеф-повара, как красная тряпка на быка.

Руки месье Андре тут же метнулись пощупать новую помощницу.

Бет оказалась проворнее. Уцепив огромный тесак, всё ещё испачканный кровью только что разделанной коровьей туши, она выставила его перед собой и сказала сурово:

— Уберите свои грязные руки.

В кухне воцарилась гробовая тишина. Все подмастерья великого кулинара, занятые различными подсобными манипуляциями, замерли, как громом поражённые. Только бульканье кипящего бульона, да сопение огорошенного повара услаждали слух девушки. Потом всё разом переменилось: месье Андре побагровел как созревшая вишня и принялся ругаться, брызгаясь слюной и отчаянно мельтеша руками.

Элизабет вслушалась в быструю французскую речь и пожала плечами: шеф-повар был не оригинален в своём гневе и не сказал ничего нового. Пожалуй, девушка усмехнулась, она могла бы высказаться намного интереснее. Например, обозвала его глупым ослом, озабоченным чистотой своих нескончаемых ушей или крикливой обезьяной, обсасывающей лягушачьи лапки…

Это выражение холодного превосходства на лице наглой служанки добило месье окончательно. Он подавился бранными словами и пулей метнулся к дверям.

— Напрасно ты с ним так.

Круглые руки толстенькой, маленькой женщины решительно отобрали топорик у Бет.

— Пошёл жаловаться графу. Наплетёт невесть чего, и тебя выставят вон.

— Я и так здесь не задержусь, — буркнула Элизабет, испытывая неприятное чувство от осознания, что Беллингтон вновь услышит о ней только плохое.

— Иди, займись соусом бешамель.

В руках девушки оказался объёмный передник.

— И волосы спрячь под косынку. Не дай Бог, сронишь.

Элизабет старательно и неторопливо принялась натягивать рабочую униформу. Ах, если бы она могла, то возилась бы с завязками до самой ночи!

— Меня зовут Эни, — на круглом лице толстухи обозначились ямочки от улыбки. — В таком платье тебе не сладко придётся, — сообщила новоявленная подруга.

Конечно, она была права. Бет уже сейчас было трудно дышать из-за наполненного жаром, влажного, сдобренного ароматом пряностей, воздуха, скопившегося в кухне. Она недобрым словом помянула свой корсет, отделанный кружевом и обшитый шелковыми розочками — настоящая мечта для светской кокетки. Когда застёгивала на себе крючочки, испытывала эстетическое наслаждение. А, выходит, забыла, что тешит свою гордыню на радость лукавого. Вот и терпи теперь! А сколько она сможет выдержать, Бог весть?

— А ты — Барбара, — продолжала Энн, ловко расправляясь с огромной луковицей: нож так и мелькал перед глазами — тук-тук-тук, чоб-чоб-чоб.

Элизабет согласно кивнула головой, не объяснять же всем и каждому перипетии своей судьбы. Она щурилась от лукового духу, идущего от нарезанной горки, и была готова залиться слезами. А толстуха даже и не морщилась, совершая заученные движения.

— Вижу, с луком ты не в ладах.

— И что такое бешамель я не знаю, — охотно согласилась Бет, потому как последняя бечёвка под подбородком была завязана. Косынка, больше похожая на монашеский клобук, плотно сидела на голове, возвещая, что причин, отлынивать от предлагаемого соуса, больше нет.

— Не нужно было ссориться с графом, — засмеялась Энн. — Полёживала бы сейчас в постели и занималась тем, что умеешь делать.

Бет растеряно хлопнула ресницами. Пусть она не умеет готовить, но наводит порядок она неплохо и неплохо гладит. Что ей делать в постели целыми днями?

Толстушка вновь добродушно ухмыльнулась.

— Я имела в виду то, что ты лучше всего умеешь делать.

Не эти слова, прозвучавшие околесицей, наполнили девушку пониманием смысла разговора, а эта улыбка всезнающего и всё понимающего человека.

— Я так хорошо умею ЭТО делать, — сказала Элизабет сладко, — что графу было трудно со мной справляться. Он обеспокоился своим здоровьем.

Второй раз в кухне повисла тишина. Не смотря на занятость, все с любопытством прислушивались к разговору толстушки-Энни с отставной графской любовницей.

Бет опомнилась: опять её язык оказался быстрее здравого смысла. Можно и не сомневаться, что кто-нибудь непременно передаст Беллингтону о том, что она обвиняла его в мужской несостоятельности.

— Что мне делать с соусом? — спросила она, опуская глаза вниз.

Впрочем, приблизиться к высокому искусству кулинарии ей так и не удалось. Возвратился месье Андре и свирепым тоном поручил ей мыть грязные овощи, чистить кастрюли и выносить помои. В чёрных очах ярким пламенем пылала лютая злоба, и Элизабет благоразумно поторопилась исполнять поручения.

Месье Андре был взбешен. Когда он ворвался к графу в кабинет, с уст его слетали лишь отдельные истеричные вопли.

— В моей кухне… моим топором…

Чарлз отложил в сторону счётные книги, в которые взял за труд заглянуть с самого утра. Он некоторое время, молча, наблюдал за гастрономом. Граф сразу догадался, что причина переполоха именно Бет.

Со времён дядюшки никто никогда не перечил месье Андре. Повар был о себе самого высокого мнения: покойный граф Беллингтон предпочитал всем кухням в мире — французскую, а всем поварам — месье Андре. Только не сведущий обо всём этом человек мог ошибиться, затеяв склоку с французом.

Чарлз ещё некоторое время наблюдал за метаниями повара по белоснежному паласу, а потом сказал спокойно и твёрдо:

— Вам нужно потерпеть всего несколько дней, месье Андре. Девушка не задержится у нас надолго.

Повар замер, потеряв дар речи, голова его несколько раз судорожно дёрнулась; он не поверил услышанному.

А Беллингтон спокойно продолжил:

— Ещё я хотел довести до вашего сведения, что не являюсь приверженцем какой-то определённой кухни. В еде я — космополит.

Теперь месье Андре хлопал открытыми губами, как рыба, выброшенная на берег.

— Ещё я хотел сказать, что всё в этом доме принадлежит мне, графу Беллингтону, ровно, как и кухня со всеми её топорами, — добил Чарлз повара последним, самым значимым аргументом.

Месье Андре вывалился из библиотеки почти раздавленным, и душа его наполнилась лютой злобой. Уж он покажет этой девке почём фунт лиха! Всё то время, что ей отпущено на ЕГО кухне, она будет молить, чтобы в сутках стало часов меньше, много меньше. Граф почти указал ему на дверь. Ему! Великому Маэстро гастрономии! И всё из-за смазливой потаскухи.

Повар лукавил перед собою. Оборотя гнев на шуструю бабёнку, он старался позабыть, что Беллингтон, как оказалось, вовсе не дорожит его талантами.

За окнами гудел ветер, играя в трубах протяжным свистом. Тонкая плёнка облаков быстро бежала нескончаемым потоком сквозь мерцавшие крупно звёзды.

«К утру наверняка надует снега…» — подумала тупо Элизабет.

Она клевала носом над огромной кастрюлей. Руки, сбитые и ошпаренные, превратились в ярко-красные куски некрасивой плоти. Они отказывались сражаться с остатками жира, скопившимися по стенкам.

Месье Андре навёл на всех страху, и никто не решился помочь Бет, обложенной целой грудой грязной посуды.

Элизабет понимала, что одной ей не справиться и хотела заявить об этом прямо, но увидела в глазах повара желание именно такого развития событий. Поэтому дерзко улыбнулась наглой роже француза и принялась за дело.

А сейчас, обессиленная непосильным трудом, почти жалела о своей гордости. Все слуги уже давно покинули кухню, а Бет засыпала над последним самым грязным, самым огромным чаном.

Страшно представить, во что превратился её туалет, не помог и плотный фартук. Девушке было чисто по-женски жалко красивого платья. А всё ещё бунтующая душа, правда, сонно и лениво, утверждала, что завтра наденет ещё более нарядную одежду. Ведь разрешил же ей граф пользоваться гардеробом отставных любовниц…. Правда, это было до раскрытия её инкогнито…

Бет спала, уронив кончик косы в грязную лохань.

— Смо-о-отрите вы…

Тягучий голос Энн заставил девушку встрепенуться.

— Рыбу, что ли, ловишь? — толстуха держала её волосы, капающие помоями.

Вот теперь Элизабет наполнилась слезами. Никогда ещё, даже в доме нелюбезной тётки, она не чувствовала себя столь униженной. Там ей тоже приходилось не сладко, но никогда она не засыпала с головой в помойном ведре.

— Ну, полно убиваться, — Энн водрузила на плиту бак с водой. — Граф возжелал мыться среди ночи. Всё с бумагами копался, пропылился, должно быть. И тебе воду согрею, помоешься. Только заканчивай быстрее.

Элизабет накинулась на котёл с остервенением и попросила, примостившуюся неподалёку, Энн:

— Расскажи мне что-нибудь.

— Так что ж?

— Не знаю.

— Ну, хорошо. К графу брат едет с женой, с сёстрами.

Элизабет это было совсем не интересно.

— Лучше расскажи мне про Вечную Невесту.

— Что ты, что ты! Нельзя говорить о призраках, тем более, ночью.

— Да нет её вовсе, — рассердилась Бет.

— Есть, есть. Каждую ночь в Круглой башне бродит.

— Врешь ты, Энни, — Элизабет отбросила вычищенную кастрюлю в сторону и со стоном распрямилась. — Хочешь, всю ночь просплю в башне?

— Врёшь!

— Нет. Вот помоюсь и пойду.

Энн была потрясена храбростью своей новой подруги, поэтому помогла ей искупаться в маленьком ушате, слишком мелком, чтобы погрузиться в него полностью.

Впрочем, Элизабет была довольна и этим. Утренние моционы в промозглой тетушкиной каморке не прошли даром, она совсем не замёрзла во время своего плескания, а даже получила удовольствие.

Энн принесла ей из комнаты ночную рубаху, в которую Бет облачилась, скомкав жёлтое платье и швырнув его на кучу угасающих углей в топке.

Шёлк весело вспыхнул.

Толстушка испуганно ойкнула.

— Граф пожелал избавиться от лишнего женского платья, — хладнокровно пояснила Бет. — Я ему в том помогаю.

С помощью Энни она просушила волосы над остывающей плитой и, захватив пару свечек, решительно двинулась в Круглую башню.

— Вот увидишь, завтра скажу, что там никого нет.

_________________________________________________________________

*** Шербрук был в хорошем расположении духа.

Вначале, когда увидел свою жену, покинутую среди блестящего общества, рассердился невероятно. Хотел сразу же выказать Ольге своё недовольство, да сдержался. Не учинять же скандал при всём честном собрании! Поэтому был с Варенькой весел, даже насмешлив. Боялся показать, что удивлён её робостью и немножечко разочарован. На приёме у Лемахов он покорился её неукротимому характеру так же, как увлёкся её ослепительной внешностью. А сейчас понял с досадою, что внешнее совершенство теряется в отсутствии блеска в глазах, шаловливой улыбки и острого язычка. Впрочем, винил в этом граф только себя. Разве можно было бросать жену, понадеявшись на уверения Ольги?

Он повёз Вареньку кататься.

Стрелой пролетели по прошпектам, норовя сбить по пути зазевавшихся прохожих, а потом свернули к докам.

Там, ни слова не говоря, граф протянул жене руку и повёл среди мрачных пакгаузов.

Лакей с каретным фонарём в руках бежал перед ними, большими скачками преодолевая лужи.

— Так важно измерить здешние лужи? — спросила Варя, удивляясь настойчивости, с которой муж тянул её за руку.

— Поверьте, оно того стоит. Я могу взять вас на руки, чтобы не испачкать ваши туфельки и платье.

— Не боитесь шокировать общественность? — Варя смело шагнула в слякоть.

— Нет.

Сказано это было до того беспечно, что вызывало желание пойти на поводу и презреть правила приличия. Остановило Вареньку лишь то, что с взбившимися юбками вид у неё был бы нелепый и даже смешной.

Они достигли цели своего путешествия. Варвара Ильинична взирала на строение, мало чем отличавшееся от прочих, окружавших его со всех сторон. Лукавые глаза мужа говорили, что её ожидает сюрприз, и графиня наполнилась радостным возбуждением. За дверями её ожидал Атаман. Он нервничал в тесном помещении и доставлял много беспокойства конюхам, лопотавшим вокруг него по-английски.

Варя потянулась к белой морде всем телом и прижалась щекою, шепча:

— Здравствуй, милый, здравствуй.

Заслышав знакомую речь, скакун утих и зафыркал, утыкаясь мягкими губами в шею девушки.

— Ну-ну, полегче! — Александр хлопнул коня по крупу. — Эта женщина — моя. Не забывайся!.. Завтра отправляю его в Лондон.

— О! Он испугается, — заволновалась Варя. — Он никогда не плавал.

— За ним будет хороший уход, не сомневайтесь.

Девушка сморщилась: видела она этот уход — коня успокоить не могут. А что будет, когда Атаман почует под собой зыбкую твердь палубы?

— Научите их немного русской речи. Атаман не привык к английскому.

Александр смутился. Он хотел доставить жене радость, показав готового к отплытию любимца, а, выходит, добавил ей беспокойства.

— Варенька, — он взял девушку за руку и взглянул ей в очи. — Вы мне доверяете?

На самом деле вопрос был не совсем честным, не могла же Варя сказать собственному мужу «нет». Поэтому девушка кивнула головой.

— Я обещаю вам, что с Атаманом всё будет в порядке. По прибытии нашему в Англию, он будет прекрасно относиться к английской речи и будет готов служить вам.

— Я вам верю.

На обратном пути к карете Варвара Ильинична всё же шокировала общественность своими взбитыми юбками и изящными щиколотками.

Александр заметил лужицу предательской влаги, натёкшей с её обуви, и определил, что башмачки промокли насквозь.

Он шёл неторопливо, то и дело останавливаясь, а Варя в то время беспокойно вертела головой по сторонам, пытаясь определить много ли свидетелей этой интимной сцены. Ей так и хотелось сказать: «Милорд, не могли бы вы идти чуть быстрее». Но мысль, что муж, возможно, чувствует усталость от своей ноши, заставила помалкивать и зорко оглядываться.

А Александр по-настоящему получал удовольствие. Вес жены вовсе не тяготил его. Ему нравилась её близость, её смущение и беспокойство. Ещё ему хотелось целовать напряжённо сжатые губы. Сейчас граф, как никогда ясно, понимал, что обещание приступить к супружеским обязанностям, лишь сделав жену хозяйкой собственного замка, было опрометчивым, если не сказать глупым.

Ольга Алексеевна ожидала их в гостиной.

Подали чай, рогалики, обсыпанные тмином и медовый мусс. Вечернее чаепитие получилось быстрым и скованным.

Варя отчаянно таращила слипающиеся от усталости глаза и была обеспокоена лишь тем, чтобы не зевнуть во весь рот.

Александр всё ещё сердился на сестру и ждал лишь момента, чтобы высказать ей упрёки.

Ольга тоже выглядела хмурой. Пожалуй, она была не против общения с братом тет-а-тет.

Разговор состоялся после того, как Марфа сопроводила свою «деточку» почивать.

Ольга Алексеевна быстро пробежалась из конца в конец комнаты и спросила брата почти сердито:

— Для чего ты женился, Саша?

— Странный вопрос, дорогая. Для чего люди женятся вообще?

— Ах, я не так сказала! — тонкие руки махнули в воздухе резко и досадливо. — Для чего ты женился на НЕЙ? Эта робкая, серая пташка совсем не соответствует твоему положению в обществе.

— Ей нужно было всего лишь немного поддержки. Она растеряна и неискушенна; а ты ничего не сделала, чтобы помочь графине Шербрук преодолеть робость.

— Почему ты решил отказаться от Луизы? — игнорируя упрёки, наступала Ольга. — Она — леди; выдержанная, спокойная, с достоинством истиной аристократки.

— Ты сама перечислила причины, по которым мисс Сент-Джон не привлекает меня. Раз уж мне суждено связать себя обетами, я хочу, чтобы у меня не возникало желание нарушать их.

— Ты руководствовался своими телесными потребностями! — возмутилась Ольга Алексеевна. — Вот только не стать бы тебе всеобщим посмешищем!

С этими словами мисс Шербрук швырнула брату давешнее письмо, полученное вечером.

Александр развернул лист и пробежал глазами написанные строки.

— Ты, конечно же, прочла? — спросил он, медленно складывая пергамент.

— Оно не было запечатано.

— Это не повод совать свой нос в бумаги, адресованные мне лично, — заметил Александр тихо.

Голос его был наполнен арктическим холодом, а оттого, что был тих, звучал устрашающе.

Ольга содрогнулась — уж лучше бы он ругался!

— Поэтому, будем считать, что ты ничего не читала, — предложил брат обманчиво мирно и одарил сестру взглядом острым и пронзительным.

«Совсем, как батюшка во гневе…» — Ольга испугалась. О чём она думала, вручая Саше гнусную записку? Видно разочарование от новоявленной родственницы было столь сильным, что затмило ей разум. У барышни затряслись губы.

— Прошу тебя, Саша…

— Оля, иди спать.

Ольга Алексеевна вошла в свою опочивальню, как перебравшая наливки старуха: шатаясь и приволакивая ноги.

Спать?! Ей ли теперь спать!

Ольга опустилась перед образами и склонила голову. Она будет молиться, чтобы Господь не оставил брата в минуты гнева; не дал взять ему греха на душу.

Александр распахнул широко окно и долго вдыхал влажный, бодрящий воздух, идущий с реки. Граф пытался взять себя в руки. Гнев, безудержный и тёмный, наполнил его душу, едва он сумел понять, ЧТО написано на помятом листе. Вид перепуганной сестры подстегнул его ещё сильнее. Захотелось немедленно ворваться в спальню жены и потребовать объяснений.

«Нужно оставить всё до утра» — говорил голос разума громко, да только не мог преуспеть в своей настойчивости.

Нет, граф Шербрук не будет ожидать, терзаясь ночью неизвестностью. Речь идёт о его чести!