С.П.А.С. 107

Татьяна Баззи (2024)

Роман о времени 135 — 106 гг до н э, и эта книга о современном нам мире. СПАС -ступени, по которым прошла скифская цивилизация, боровшаяся жизнью царей Скилура и Палака за величие Скифии, добытой на полях сражений их предшественником Атеем, но неминуемо обреченная стать плиту судьбы Савмака. Поворот на Восток, разве не означает он обращение к своим предкам скифам? Какой символ может объединить всех людей. История любви скифского царя и дочери сфрагистика, кто из них убил жреца? Как под влиянием обстоятельств меняются отношения влюбленных: царевны Сенамотис и князя Ксеркса. Во что перерастает детская дружба Лукии и Сагилла в период дворцового переворота и восстания рабов Боспорского царства. Человеческие судьбы в нечеловеческих условиях вызывают эмоции, близкие современному читателю. Не дрогнет рука, занесшая меч над головой Перисада. Удастся ли Диофанту, пленившему Савмака, преодолеть морскую стихию. Трансерфинг реальности направит к счастливому берегу каждой человеческой судьбы.

Двое идут напрямик

Любовь не становится великой и совершенной вдруг,

также она не произрастает сама по себе, но требует

времени, заботы и постоянного внимания.

Ученик ученика Абариса

— Ну, Ксифарес, что там еще сегодня есть, кроме наших свитков, печатей и печалей? — гордая строгость Скилура сменилась тонкой насмешливой улыбкой.

— Моя дочь Евпсихия, — у грека под магнетическим взглядом царя неожиданно вырвалось имя дочери, ведь тут мысли обоих мужей странно совпадали.

Надо заметить, что не только царский учетчик легко поддавался необыкновенному влиянию царя, даже закаленные в битвах воины не могли противостоять силе, исходящей от Скилуровых серо-карих глаз с короткими прямыми ресницами.

Ксифарес часто вспоминал о дочери днем, Скилур думал о прекрасной гречанке ночами.

–А что с ней такое? — спросил царь как можно более отстраненно.

— Заходила во дворец, а я был занят. Теперь беспокоюсь, может, что-то важное она хотела мне сказать, не прицепилась ли к ней

какая-нибудь болячка?

Скилур прекрасно понял иносказание про хворь или болезнь, но решил быть сдержанным с отцом своей возлюбленной:

— От чего ж ты не сказал, я бы приказал слугам проводить ее к

нам. Не стесняйся!

— Я не решился отвлекать царя от государственных дел, ее вопросы могут подождать.

— Как тебе живется с твоей дочерью у нас в столице Скифии? Говори, нужна ли какая-то помощь? — государь встал и подошел к своему помощнику, который тут же вскочил.

— Чудесно поживаем, но эти свирепые ветра, — не спешащий с откровенностью, произнес хитро-мудрый грек. — Ох, как тяжело Сенамотис было пережить долгие зимние холода прекрасной Скифии.

— Какая досада! А что в Боспорском царстве, ветра теплее? Я дам приказ отапливать твой дом, только наступит новая непогода. Мы, скифы легко переносим даже мороз, а вам, бывшим афинянам, придется привыкать к непогоде, — Скилур широкими шагами прошелся по залу и вернулся к царскому креслу.

И в подтверждение его слов порыв ветра пронесся по комнате, навеял прохладу даже в теплый летний день. Ксифарес решил, что царю надо побыть наедине со своими мыслями.

— Я так задержался тут со своими печатями и тамгами, как будто у царя нет других важных дел, кроме как наставлять меня к строгому учету. Прости меня и позволь удалиться, Скилур, не смею больше удерживать твое внимание.

— Не торопись, Ксифарес, ты еще нужен мне для внесения правок в наши периплы, на которых отражены берега от Калос-Лимена до Херсонеса, — доброжелательная улыбка скифского владыки искренне подбадривала грека.

— Как прикажешь, мудрый Скилур! Вчера я нанес главные символы на чертеж, — и он стал рыться в кучке свитков.

Какое-то время они молча занимались делами, и каждый упорно смотрел на свои пергаменты. Внезапно, заслышав тяжелые шаги и условный сигнал Файонака, военачальника сторожевого отряда Неаполиса, царь поднял голову и дал знак сфрагистику удалиться:

— Файонак спешит с донесением, — сказал Скилур.

Скифский царь поднялся; таким же, только более быстрым и учтивым движением его отзеркалил учетчик царских печатей. Уже в

дверях сдержанный грек услышал повеление и обернулся:

— Будь со своей дочерью сегодня моим гостем на обеде, — произнес царь, прямо смотря в лицо Ксифареса, обед будет в царской трапезной; тебе заблаговременно напомнят.

— Если это приказание, я, конечно, повинуюсь, — последовал невеселый ответ Ксифареса.

— Вот, грек! — вскричал Скилур. — Тебе не приказывают, тебя приглашают! — говорили уста. — Куда ты денешься, отказы не допускаются, — приказывали властные глаза.

— Благодарю за внимание ко мне, — с поклоном отвечал Ксифарес, размышляя о том, что отказ будет непростительной ошибкой.

— В таком случае, я с радостью принимаю приглашение. Мы с дочерью почтем за великую честь занимать мудрые мысли царя за трапезой, и надеемся, что наше скромное присутствие будет приятно государю, — а про себя подумал. — Ну, все! Теперь уж точно все!

Он быстро удалился; не успел скрыться в дверях его силуэт, как в комнате гладкая прическа Файонака уже блестела сталью так же, как и его доспехи.

А Скилур решил быть не только предупредительным, но и нагнать страху на заносчивого грека. В назначенное время один из советников царя в сопровождении четырех стражей зашел за Ксифаресом и его дочерью, чтобы проводить их во дворец.

Во главе щедрого стола блистала своей красотой молоденькая Сенамотис рядом со Скилуром, греки были посажены напротив. Часть слуг выстроилась у колонн, другие суетились возле стола, накладывая лакомые куски гостям. Розовощекая красавица Сенамотис с любопытством поглядывала на темно-русую, с бледным лицом, очаровательными ярко-накрашенными губами Эвпсихию. Перед греками явились стеклянные сосуды и краснолаковые амфоры с вином и медом, их излюбленные рыбные блюда, оливки, фрукты. Простую мясную еду* поставили перед Скилуром. Царь, то и дело выступавший в походы со своим войском, предпочитал непритязательную скифскую пищу.

Почтенный Ксифарес с готовностью отдался великолепию позлащенных кубков и пропитанными яркими специями блюдам. Сфрагистик с беспристрастным выражением лица поглядывал на своего соседа по столу — иноземного путешественника, странным образом задержавшегося в Неаполисе. Единственное, что Ксифарес заметил наверняка, необычный гость был излишне разговорчив наедине с царем, но слишком молчалив при общении с другими лицами. Скилур ел мало, он смотрел на двух прекрасных женщин и думал:

— Как они хороши! Счастливая ли судьба уготовлена им богами?

Сенамотис и Эвпсихия переглядывались, всем своим видом выражая заинтересованность продолжить знакомство.

— Отпусти нас посмотреть на фрески в новый храм, — обратилась к отцу царевна и, глядя на дочь сфрагистика, добавила. — Я покажу тебе оринфские капители, между которыми есть фигуры в расписных рамах. Ух!

Она вскочила, жестикулируя руками, стала рисовать обрамление великолепного нового здания для скифских культов. Не удержавшись, сама распаленная своим рассказом, Сенамотис, как стрела, подлетела к Эвпсихии:

— Там есть много рисунков!

— Говорят, на цветной штукатурке? — смеялась гречанка.

— Пойдем, покажу! — заметив одобрительный кивок Скилура, Сенамотис одной рукой взяла с блюда гость фиников, другой — схватила девушку за рукав платья и потащила из зала.

Не скоро вернулись красавицы в свои дома, они смеялись и рассказывали друг дружке разные истории, облитые сладостью фантазий.

— Гляди, какая самоцветность! Держи вытянутую руку прямо, смотри на оленьи рога сквозь пальцы. Что видишь? — делилась с подругой своими секретами Сенамотис.

После веселых рассказов, притихли. Воспоминания, пролетевшие сквозь пестрые пятна памяти, были разными. Но одинаковым, как у одной, так и у второй, было то, что большинство из них замыкались печальным кругом — с раннего детства девочки лишены были материнской заботы.

— Не знаю, наверное, умерла, — ответила Евпсихия тихо.

— Давно?

— Очень давно… — Евпсихия ласково держала в своих руках ладонь царевны, которая прошептала: «И у меня тоже».

Сенамотис сняла со среднего пальца золотое кольцо и подарила его Евпсихии:

— В нем спрятан коготь орлана, пусть оберег хранит тебя.

Гречанка подала царевне свое шипастое кольцо, напоминающее солнце со словами: «Оно из храма. Пусть амулет защитит тебя».

— Кто это был за столом рядом с моим отцом? — Евпсихия внутренне поеживалась, вспоминая широконосое лицо черноглазого гостя.

— А, грек Хрис? Жрец и путешественник; ходит за отцом, как тень.

— Этот путешественник совсем не похож на эллина. У него странно блеснули глаза, когда он услышал, что мы пойдем сюда.

Прохладный длинный зал, в котором очутились подруги, предназначался для культовых отправлений. Ребяческая веселость девушек смешивалась с грустью, когда они молча бродили в помещении с высоким потолком, пока еще свежем, только отделанном, и потому, доступном для простых прогулок. Чередующиеся широкие и узкие прямоугольники, выписанные черной и красной краской под мрамор, для одной из девушек соединялись в обрамление новой сказки, в которой воины с копьями катят таран на колесах, гонят табуны лошадей. И эти картины сливались с другими сценками. Для другой — обрывки настенных сказаний не находили приложения в памяти, а человеческие фигурки молчали. В неосознанном мире Евпсихии настенные изображения ничего не означали, но красный и черный цвета предсказывали любовь и смерть.

Поросла быльем эта история. Новая трава растет на земле вершин Петровских скал. Но в магических сумерках иного сегодняшнего раннего утра (некоторым счастливцам повезло стать очевидцами этого) стоят на плато два прекрасных силуэта, отделенных от реальности прозрачными стенами, когда-то бывшими каменными. Они любуются шахматным рисунком из восьмидесяти одной клетки, прорисованных черно-красными красками, смотрят на ритуального оленя с ветвистыми рогами. И в момент, когда белеет воздух на рассвете, в спирали этих рогов зарождается самоцветность, та самая, которая виделась Сенамотис и Эвпсихия. Она скоро обегает Петровские скалы, не знает, куда ей приложиться, и потому ускоряется, достигает восходящего солнца, затем сливается с его сияющими дужками. Так загадочные Скифы посеяли свои золотые семена во Вселенной.