Пути океана: зов глубин. Книга вторая

Алекса Райт (2024)

Она — дипломат. Он — пират. Её реальность: борьба с беззаконием вопреки противостоянию самозванных властей. Его новая жизнь превратилась в залитый кровью путь в попытке выжить. Ни забыть друг друга, ни сблизиться они не в силах. И за каждым из них — жизни, что нужно спасти и уберечь любой ценой. Между ними океаны, древнее колдовство, неведомая мистическая связь и любовь, которую не способны разрушить ни испытания, ни время, ни «третий лишний». Или все-таки способны? Ведь после расставания они перестали быть теми, кем были прежде…

Прозрение

Еще в мрачной дыре проклятого рабовладельческого судна, где после депортации оказался Витал, его ненависть к торговле людьми превратилась в нечто более глубокое и значимое. В потаенных уголках сознания, затуманенного собственными лишениями, начал прорастать замысел, призванный раз и навсегда положить конец этому бесчеловечному явлению.

Уже на свободе ему хватало мужества не отводить взгляд от увиденного и памяти — питать силу и жёсткость, чтобы однажды разрубить этот узел на Морском Шелковом Пути.

И настал момент, когда средств и людей стало предостаточно, чтобы начать планировать первые операции против работорговцев. А поскольку их суда всегда сулили неслыханно богатый улов, люди Венсана были весьма воодушевлены новой миссией. С подачи Леона организация, в чью задачу входило выслеживать и нападать на корабли, груженные «чёрным деревом» получила название “Вольные паруса”.

И сочетание этих двух слов очень скоро стало символом, подобно грозовой туче на горизонте, еще куда более зловещим, чем традиционная чёрная метка в пиратском кругу.

Врага не спасали ни угрозы, ни подкуп. Переговоров с работорговцами не велось ни в каком виде: люди Венсана безжалостно истребляли работорговцев и их пособников. Пощады не было ни на воде, ни на суше. Черной стаей пираты приходили, перегоняли рабов в свои трюмы, и как бы ни был хорош вражеский корабль, он пускался на дно. Только за то, что на его борту был обнаружен живой товар.

За почти год шатаний по грязным невольничьим рынкам, они насмотрелись на ужасы и похлеще мрачных душных корабельных трюмов. Например, сырые, будто насквозь пропитанные кровью и слезами каморки-передержки и подвалы, где доламывался дух самых стойких.

И — страшные ямы с массовыми захоронениями тех невольников, кому повезло меньше…

Когда мореходы наконец добрались до самого сердца работорговли, до тайной, а потому тщательно охраняемой, базы, где менялись суда и откуда растекались реки кровавого золота, заработанного на грязных делишках, по многочисленным схронам, венсановы люди уже знали все о подноготной работорговцев и прекрасно понимали схемы их омерзительных дел…

Тысячи рабов смогли обрести свободу вновь. Но, к сожалению, то было лишь пол-беды.

Это было подобно кошмарным снам Витала, где он снова оказывался в зловонном трюме рабовладельческой «Цирцеи». И молчаливая толпа пленников, что ни словом, ни духом не противились ничему из того, что над ними совершали. Он всё бился о стены, убегая от преследователей по лабиринту из застывших тел. Несчастные же не делали ничего. А лишь стояли и смотрели.

Не отрывая от него пустых глаз, похожих на потухшие маяки.

Сначала он искренне думал, что освободить раба — штука плевая: знай себе выбивай охрану да ломай колодки.

Но на деле всё оказалось куда хуже.

Когда в трюме очередного судна с живым товаром вдруг встретились лица тех, кого он уже однажды спас, Витала осенило: освобождение не сводится к понятной механике выбитой охраны и сломанных колодок.

Страдания тела были лишь инструментом, чтобы сломить саму душу человеческую. Вместо всего того счастья украденной жизни, что обещает долгожданная свобода, вопреки здравому смыслу освобожденные рабы, словно корабли с пробитым днищем, либо возвращались в свои бараки-гавани, либо дрейфовали без цели, становясь лёгкой добычей все тех же охотников за живым товаром или погибая от голода и жажды.

Поначалу Витал просто бесился и от безысходности напивался в стельку, и в часы ночного затишья у его логова в гроте частенько слышался звон стекла и эхо беспорядочной пальбы.

Он не понимал, что же с этим делать, и совсем было отчаялся. Но стоило злобе от собственной беспомощности иссякнуть, решение обнаружилось на поверхности.

Побывав в шкуре бесправного, поднявшегося с самого дна, он сам однажды нашёл место, где недруги не догадаются искать.

Где безопасно.

Где ждёт кров и миска с горячей едой.

Где умеют слушать и не задавать вопросов.

Где сломленному протянут руку и скажут: «Вставай, всё позади. Тебя ожидает мир».

И где изрыгающий проклятия Маркиз лично проследит за возвращением человека обратно в покалеченные унижениями тело и душу бывшего раба.

И новым пристанищем для бывших невольников стали пустующие острова на Архипелаге Скрытых Штормов. Совершенно никому не интересные территории, за которыми открывалась лишь бунтующая пустота открытого океана.

Здесь, в лагере, истощенные люди восстанавливали силы, отъедались и вспоминали о своей воле к жизни. Окрепнув достаточно, они возвращались домой.

***

Весла замедлили свой ритм, и прибой протащил шлюпки вперед по голубеющей отмели. Чуть увязая сапогами в рыжем мокром песке, Витал зашагал в сторону уже высыпавшего на побережье местного вольного народа и подоспевших телег для провианта.

Послышались нестройные, но оживленные, приветствия от столпившихся. Тут были бывшие рабы, зеваки из числа мореходов-добровольцев и чумазая, но веселая детвора.

Капитан устало сощурился на очертания поселения и подал знак квартирмейстеру.

— Шевелитесь!..

В ритме бойкого шага грузчиков Виталу слышалась мелодия. Задорно звучали тяжесть ящиков с провизией и перезвон бутылок с кислым вином. Шуршали бочки с боеприпасами. Сбивчивое шарканье неразобранных тюков связывало звуки суеты в многооктавный перестук его очередной бесценной победы.

Сегодня же играла музыка финального аккорда.

Лязгала она позабытым на этой земле звоном кандалов.

Только недавно лишившиеся колодок бывшие невольники и невольницы с недоверием втягивали головы в исполосованные шрамами костлявые плечи, щурились на предзакатное солнце и сбивались в расхлябанную стаю.

Когда из пришедших шлюпок высадили дюжину связанных пленников, шелест толпы вдруг прервался. Не сводя глаз с пришельцев, люди на берегу, все как один, сделали шаг назад.

Виталу даже показалось, как послышался тонкий свист напряжения, готовый вот-вот взорваться ревом.

Рабы встретили бывших хозяев.

Он прекрасно понимал, чем станет этот звук спустя мгновение, и как узнавание по первости ударит позабытым страхом. Как и то, что останется после, когда короткое эхо памяти откатит назад…

По толпе у причала пробежало злое возбуждение. Замелькали оскаленные лица. Бывшие рабы загудели. В выкриках зазвучали первые оскорбления. Вдруг всё больше людей начали приседать, и —

— вдруг в кучку пленников полетели камни.

Под сдавленные вскрики боли несколько булыжников отскочило от голов.

Позади грозно заворчал Джу, и к нему присоединились остальные члены команды.

Витал поднял ладонь и сжал кулак.

— Друзья, отставить! Вынесете свой вердикт им чуть позже. Собираемся у главного здания. — Он участливо кивнул одному из людей в кандалах. — «Мясо с глазами. Тот же скот, только еще и ноет»? Хм… Это твои слова, Томас?

— Витал, умоляю… — прошамкал один из тех, что шел следом в цепях.

— Напоминаю: для тебя и твоих подельников я Венсан, — не оборачиваясь, бросил Витал и поморщился.

— Не забывай: это же я, я помог тебе на трибунале! Без меня ни за что бы не скостили приговор! Это ведь я походатайствовал, дружище!

Океан никогда не прощает. И Виталу думалось, будтоон сам давно стал его олицетворением — беспощадным и неумолимым, как морская стихия. Истребить пришлось почти всех работорговцев. Тех же, кто был способен изъясняться, “Вольные паруса” доставили на пиратский архипелаг.

Он остановился и положил руку на плечо бывшему согильдийцу, который отшатнулся и задрожал.

Скулеж Томаса откровенно фальшивил и совершенно не годился в композицию его триумфа. Заискивающее нытьё что-то тянуло о святости братства мореходов. Клятвы в верности перемешались с обещаниями замолвить словечко перед самим Адмиралом Флота и с какой-то совсем уж убогой белибердой.

К причитаниям работорговца присоединились и голоса подельников. Получился настолько вопиющий диссонанс, что Витал был вынужден остановиться и сплюнуть. Раздайся бы что-то вроде «Венсан, позволь исправить содеянное», быть может, он бы даже вступил с храбрецом в диалог. Или милостиво бы прервал страдания того выстрелом…

Но увы. Бывшие барыги живым товаром были способны лишь торговаться за свои никчемные душонки.

Капитан подал знак конвоирам позади, и их тычки немедленно прервали этот едва начавшийся кошачий концерт.

С заложенными за спину руками Витал шагал во главе шеренги и отмечал изменения с прошлого своего визита. Среди нехитрых, но добротно сделанных, домиков, внезапно обнаружились улочки. Рябые курицы с кудахтаньем то и дело выскакивали почти из-под самых его сапог.

«Нет ничего более постоянного, чем временное», — подумалось ему.

Встречные бросались к нему поприветствовать самым радушным образом. Слышались хвалебные выкрики имени Венсана. Несколько женщин с усталыми глазами попытались всучить им с командой тяжелые корзины с фруктами и рыбой.

Но капитан лишь сдабривал холодную улыбку сдержанным «благодарю, но нет», учтиво приподнимал треуголку и шёл дальше.

Он помнил каждого поселенца. Их когда-то измученные и погасшие лица. Унизительное безобразное рабство превратило людей, согнанных как скот, в тупую бездумную массу. Простейшие животные инстинкты и наивная, животная же подлость, — всё, что надзиратели оставили в рабах от людей.

Экзотические островитяне с Да-Гуа, жители всей Лавразской акватории, добровольно продавшиеся за долги, либо проданные родственниками, внебрачные дети всевозможных возрастов и сословий… даже несколько моряков, уже непригодных к службе на воде. Страх и беспрестанные угрозы напрочь лишили их достоинства и воли.

Здесь начинали строить свою новую нехитрую жизнь те, кому некуда и не к кому было возвращаться. И для кого пиратские реалии были немыслимы. Витал не интересовался планами на жизнь люда, сделавшегося вольным. Его заботила только достаточная готовность бывших невольников к будущему, которое он для них отвоевал. Пока же опеку над ними он сделал своим долгом.

***

На небольшой площади, выложенной камнем, по краям которой располагались навесы рынка, капитан остановился и дернул за канат массивного колокола, подвязанного к верхушке столба. Звон его разнесся в вечернем воздухе, как предвестник судьбы.

На растущую тревогу в гомоне голосов пленников, сыплящих вопросами без ответов, никто не обращал внимания.

Из-за домов начали выглядывать жители. На площадь, словно тени, в полнейшей тишине пребывали люди в простой, но опрятной, деревенской одежде: мужчины, женщины, старики, подростки… Все как один, безотрывно смотрели на связанных пленников, и на их лицах снова проступила гримаса первобытного страха.

— Друзья мои, — Венсан приподнял треуголку и кивнул, — Как вам, должно быть, известно, я и мои люди сделали для вас и вашей свободы достаточно.

Ему вторили робкие голоса, и в них зазвучали слова благодарности.

— Теперь я жду небольшой ответной любезности. Перед вами — те, кто причинял вам страдания, торговал вашими жизнями и свободой, унижал, лишал достоинства и каких-либо прав. Они повторили ваш путь сюда в трюме и в колодках. Чтобы, так сказать, до остатка проникнуться духом собственных преступлений. Считаю справедливым вручить их дальнейшую судьбу вам. Мои люди вмешиваться не станут. Прощение или отмщение? Решайте же!

На площади воцарилось молчание.

Бывшие надзиратели сцепились взглядами с бывшими пленниками.

Общее замешательство продлилось считанные мгновения. Люди молча и неспеша стали окружать кучку пленников в плотное кольцо.

Бывшие хозяева истерически озирались, лепетали заверения и обещания. Однако вокруг тянулось только напряженное молчание, в котором множество глаз безотрывно смотрело на своих палачей.

Витал мельком взглянул на товарищей.

Джу с Леоном, Фаусто и Маркиз стояли, сложив руки на груди, и негромко переговаривались. Их занимало зрелище внутренней метаморфозы людей, стремительно вернувшихся в подлую, преступную иерархию «раб-хозяин».

На душе у Витала царило полное безразличие и опустошение. Он отвернулся, чтобы раскурить трубку и прикрыл глаза.

Спустя секунды раздались душераздирающие вопли и треск одежд. Как если бы толпа голыми руками стала рвать на куски своих мучителей. И сама преисподняя разверзлась под ногами обречённых.

Но на торжество справедливости, которой он, казалось бы, так жаждал, Венсан даже не обернулся. Ведь он уже знал — это зрелище не способно принести измученной душе ни утешения, ни покоя.

Он лишь поправил треуголку, кивнул постовым и жестом указал путь обратно.

Дело было сделано.

***

На борту «Крылатого Марлина» праздновали.

Басовитый хмельной хор под барабан и лютню горланил на все лады не то складные частушки, не то зарождающийся гимн:

"Вольные паруса"рассекают волну,

Венсан у штурвала — мы идём на войну.

Недругов флот обратим в черный дым,

Гильдию сраную мы победим!

Лавируя сквозь пьяно хохочущих матросов, с упоением изображающих подробности расправы над работорговцами, Витал протиснулся в сторону кормы. Кто-то в толпе всучил початую бутыль бренди, и капитан возражать не стал.

Визгливый смех местных девушек из деревни, явно оказавшихся здесь с намерением отблагодарить своих благодетелей, вызвал лишь усталую усмешку.

Стоит ли разогнать этот балаган, или пусть ребята отдохнут? Витал пришел к выводу, что отдых им точно не помешает. Он устало увернулся от горячих губ одной из девушек и, наконец, добрался до своей каюты. Дверной замок щелкнул, наградив вздохнувшего капитана относительной тишиной.

Тяжёлый камзол повис на спинке стула, треуголка приземлилась на крюк у двери, а сам он сполз в кресло, отхлебнул бренди и зарылся руками в волосы.

Пустота внутри удивляла. Витал хотел провалиться в торжество справедливости, получить утешительное блаженство утоленной гордыни. В конце концов — позлорадствовать страшной смерти Томаса.

Но — ничего.

Разве что бренди огненной змеёй скользнуло по глотке. Он снова отхлебнул и откинулся на спинку кресла.

Селин бы наверняка пришлось по душе, что с ненавистной работорговлей наконец покончено.

В памяти всплыло, как на улицах Акифа глашатаи зачитывали приказы Альянса Негоциантов для мореходов. Судовладельцы, на чьих судах обнаружат живой груз, — а именно — невольники любого рода, включая островитян, — будут оштрафованы в сумме равной стоимости товара, помноженной на трое.

— Милая моя девочка, какое счастье, что ты слишком невинна, чтобы знать: подобное зло нельзя уничтожить буквой законов…

Взгляд, затуманенный хмельной дымкой, перепрыгнул на прибитый ножом к стене указ на разрешение швартовки любых судов в портах Да-Гуа. С размашистой подписью де Круа. Любых…

В дверь забарабанили.

— Я занят.

— Капитан, нужно ли вам чего подать?

На голос юнги Витал хмуро высунулся в коридор. Дафна щеголяла шелковыми лентами в рыжих косах и совершенно неуместном многорядном колье из речного жемчуга.

— Есть письма для меня?

— Нет, капитан. Мне оче…

— Ладно.

Дверь захлопнулась.

Он вернулся в кресло и вытянул из уха серьгу. Продолговатая жемчужина мягко сияла, перекатываясь на его ладони.

Со стороны вся законотворческая деятельность Селин де Круа, теперь полноправной и единоличной управительницы Новой Вердены, виделась Виталу своего рода молчаливым диалогом с ним. Или он уже тронулся умом? Но чего только стоило разрешение на Да-Гуа швартовки даже для пиратов! В то время, когда на воде “Вольные паруса” перерезали глотки работорговцев, на своем острове Селин изящно довершала дело душащими законами, фактически лишая торговлю людьми какой бы то ни было прибыли. Ее руки оставались чистыми.

Горькая хмельная улыбка растянула губы. Вновь вспомнились её голос, мягкость волос и прохладный аромат лаванды посреди тысячи запахов базара.

… тогда какого дьявола она так и не прислала ни единой весточки?! Кого, ну кого ты обманываешь, и на что надеешься, а, Витал?!

Бутылка, бликуя в свечном свете, ударилась о стену капитанской каюты и брызнула осколками зелёного стекла вперемешку с янтарем бренди.

***

«Селин.

Это письмо будет последним.

Больше я не стану досаждать тебе своей ущербной графоманией.

Игнорирование тобою моих посланий и назначенных встреч более чем красноречиво.

Усердно искал, но до сих пор не нашёл, что может быть больнее этой безразличной тишины от тебя в ответ.

Ждал письма, где ты бы потрудилась разъяснить, что к чему… Всего лишь пары строк, пусть даже с бранью в мой адрес… Ничто из этого не смогло бы стать более сокрушительным для меня, чем твое проклятое молчание.

Но я всё понял. Наконец-то…

Смогу ли когда-нибудь забыть тебя и вычеркнуть из своей жизни, как это сделала ты? Боюсь, что нет. Никогда.

Но всё же…

Прощай.

V.»

***

Как и всегда в свободное от работы время, армада бортов рассредоточилась по архипелагу. Наползший с океана густой туман словно молочная пелена залил прибрежную зону, и призрачная дымка сделала острые мысы вокруг Базы похожими на оскаленные клыки. Капитанские же суда стояли на дрейфе и являли единственные островки жизни в молчании неприветливой ночи.

–… и таким образом эскадра Фаусто заходит с левого фланга, прикрывая «Крылатого». Капитан?..

— Угу.

Склонившись над картой Лавразской акватории, растянутой по сетке корабельных рейсов, Леон потирал исчерченный выпуклыми шрамами татуированный подбородок и посматривал на сосредоточенного Витала, который не поднимая головы что-то отрывисто набрасывал в альбоме. Фаусто с оттопыренным мизинцем громко сербал горячий кофе и скептически щурился. За стеклами в темноте мерещились души мореходов, не нашедших покой.

— Только я не силен в стратегии, и всё не возьму в толк… Если можно так выразиться. И заводить свою эскадру наперёд боевых линейных корыт… ну не знаю… капитан, что скажешь? На моих посудинах оснащение не дотягивает до настолько рисковых фигур… А ведь мы считай застолбили верфи под обновление! Ты б погодил-то, а?

— Угу, — с тем же отсутствующим видом Витал штриховал грифелем и покачивал головой в ритм совещанию.

Друзья переглянулись.

На мгновение в голубых глазах Леона мелькнули бесенята. Немного подумав, пират медленно проговорил:

— Капитан. Я с твоей сестрой гулял, с твоей мамой гулял, с твоей бабушкой гулял, а они мне за то в ножки кланялись. Да, капитан?

— Угу.

Фаусто позеленел от ужаса и схватил Витала за ворот.

— Да что с тобой?!

Потемневшие глаза наконец поднялись на него. И было в них такое горькое и такое страшное, что Фаусто беспомощно оглянулся на Леона, словно ища поддержки.

Пират только развел руками.

— Позже продолжим, — бесцветно проговорил капитан, тяжело поднялся и покинул каюту, не затворив за собой дверей.

— А знаешь, салага. Пожалуй мы и вдвоем с тобой управимся. Сами.

Оставленный капитаном толстый альбом зашелестел в руках Леона, и с каждым новым листом пират всё мрачнел. Наконец он отбросил его в сторону.

— Его не стоит оставлять одного. Хотя бы какое-то время.

Порыв ветра влетел в распахнутое окно капитанской каюты, и Фаусто невольно охнул. Многочисленные зарисовки моря, рифмованные строки, развертки неведомых приспособлений исчезли.

На их месте красовались яркие пятна сплошной, беспросветной, тщательно исполненной до грифельного крошева

черноты.

***

Монотонный скрип такелажа и тугой шум волн стали единственной нитью, связавшей сознание с реальностью.

Время превратилось в вязкую смолу, и Витал совсем потерялся. Ему не нравилось поднимать глаза на солнце, как и на звезды: ничего, кроме глухого болезненного раздражения, они в нём не вызывали.

Бессонница выпила все силы, и капитан только и мог, что сутками напролет сидеть над картами у себя, уставившись в никуда пустым взглядом.

Жизнь обернулась мороком, в котором небо бешено вращалось, пиная луну вслед за солнцем. В тумане сознания запахи пороха и горелого дерева сплетались с криками, переходящими в застольные песни, и взрывы пьяного хохота. Иногда возникал Джу с миской похлебки и тут же словно таял в воздухе. Голос Фаусто эхом отдавался в ушах, зачитывая какие-то описи. Обветренные руки Дафны укрывали его плечи толстым одеялом.

Неодобрительное цоканье издалека выдавало Красавчика. Как-то даже Жан и Жак материализовались по обе стороны от него и пытались завести разговор на свой, им одним понятный, манер. Горлышко бутылки початого портвейна призрачно маячило у его лица, и остервенелая грубость вперемешку с босяцкой мудростью приглашали выпить вместе с Леоном.

А затем объявился Маркиз.

Внезапно, по своему обыкновению, неся за собой шлейф жути, что мгновенно разгонял суеверных матросов, словно стаю перепуганных чаек.

— Не хват-тало ещё весь фл-лот уганд-дошить из-за одного кап-питана. Скажите спас-сибо Леону с Фаус-с-сто, не то уже б пол-легли бы в бунтах.

Энтузиазм и яростная кровожадность заставили обратить на себя внимание, и капитан с трудом поднял глаза.

По разочарованному прищуру Маркиза стало понятно — что-то не так. Зеркало в табакерке, которую Витал сумел открыть лишь с четвертой попытки, отразило бледность и обострившиеся черты лица с темными кругами под глазами. Как мало сейчас в нем того пирата, чьё имя, произнесённое вслух, становилось гарантом сделок и — карой невыполненных по ним обязательств.

И тем не менее, Виталу было на это плевать.

–…или дум-маете, бр-ратва сможет сдер-рживать слухи веч-чно?… Вы впрямь вздум-мали, будто без знам-менитого Венс-сана мы не станем лёгкой доб-бычей первого вражес-кого кор-рыта?

Синие его глаза Маркиза с отвращением смотрели куда-то в стену, где висели неоконченные чертежи.

–…нат-те вам.

Руки Витала коснулся крохотный пузырёк с чем-то густо-черным внутри.

–…не изд-дохнете, так хоть выс-спитесь, капитан. Тьфу, смотр-реть противно…

Под злобное бормотание и ругательства Витал позволил пересадить себя на постель, которая сейчас казалась совершенно бесполезной. В самом деле, для чего мертвецу сон?

Бездумно ухмыльнувшись собственной невеселой шутке, Витал опрокинул в рот пузырёк и фыркнул: гортань онемела от позабытой вяжущей горечи черного молока с приторной травяной настойкой.

Песок в глазах, верный спутник бессонницы, вдруг куда-то делся, и сладкая тяжесть смежила ему веки.

***

Заброшенный маяк, опутанный свисающими побегами лиан, розовеет в зарождающихся лучах предзакатного солнца. Сотни лет назад вода отступила, и побережье захватил дикий лес.

Как и каждую субботу, пятьдесят два раза в год, Витал обходит его со всех сторон, чтобы убедиться…. Да. — В самом деле, не возникнет же она прямо из воздуха вот сейчас — Нет.

Во всей округе — ни души.

Второй год подряд.

Подъем по осыпающейся от времени винтовой лестнице кажется бесконечным.

Из дыр в стенах то и дело пронзают пространство нити света. Провалы в ступенях больше не внезапны, ведь ему слишком хорошо знаком этот сон.

Зачем он возвращается сюда вновь и вновь?

В место, где одиночество обретает свое воплощение.

Селин здесь никогда не было.

Селин здесь никогда не будет.

За все эти годы она ни разу не ответила на письма, в которых неизменно звучал его отчаянный зов.

Он перестал ей писать.

Он знает, что сейчас спит, и это место ему снится. И что, скорее всего, оно продолжит сниться до самой его смерти.

Но именно здесь, каждый раз окидывая взглядом просторы океана и острова, он позволяет себе утонуть в чувствах к ней и захлебнуться своей горечью.

В груди всякий раз возрождается и гибнет упрямая тупая надежда.

На самом верху, из-под крыши несколько птиц выпархивают белыми пятнами.

Следом за ними взгляд вдруг выхватывает женский миниатюрный силуэт, застывший у перил, и Витал сковывает оцепенение.

Лёгкое светлое платье и распущенные волосы трепещут на ветру.

…Пришла?!..

…Пришла.

…Пришла!!!

…наконец-то…

Тёплые объятия, нежные губы и ласковая бездна голубых глаз.

Запечатанный поцелуем вопрос застревает в горле, готовый вырваться наружу криком. Невесомые касания согревают кожу, покрытую мурашками из-за усиливающегося морского бриза. Тонкие словно рисуют новые узоры на его шее, скулах и плечах.

Ветер развевает их волосы и сплетает в единое целое.

Так много хочется сказать ей, но голос тонет где-то глубоко в груди, переполненной счастьем.

Губы заново изучают её лицо, лоб, веки, щеки, скулы, виски…

Слова, словно птицы, уносятся прочь с разыгравшимся ветром.

Снова вместе.

“Ты же думала обо мне? Я готов поклясться, что чувствовал нашу связь даже когда нас разделяли моря.”

Розовые краски заката тускнеют. Грозовые неуклюжие тучи стремительно пожирают небо.

“Почему ты не приходила, Селин?”

Небо разрывается молниями, и вопрос тонет в раскатах грома.

Изящные мокрые ладони крепко обхватывают его лицо.

Дождь хлещет плетьми по щекам и векам, но он видит, как полные печали глаза под изогнутыми ресницами заволакивает молочный туман.

“Уна…”

Серые губы русалки шепчут беззвучно:

“Ты доверился не той.”

Неумолимая океанская волна исполинских размеров, выбивая остатки стёкол, накрывает их холодной темнотой.

***

Витал всё для себя решил.

Переполненный смыслами и символами сон не столько нагрузил его измученный разум, сколько дал отдых каждому нерву, и тело сбросило оковы усталости, ставшей привычной.

После Маркизовой, будто сочащейся ненавистью, опеки Витал проспал трое суток кряду и, едва размежив веки, немедленно потребовал себе кофе и хлеба с ветчиной.

Красавчик только сдвинул треуголку набекрень, хмыкнул и велел Джу сколдовать ветчины из солонины. Издалека прочитав по толстым губам короткое, но очень выразительное ругательство, боцман запустил в того сапогом.

Больше для порядка конечно.

Спустя дюжину минут на столе дымилась яичница с ветчиной под сыром, источая аромат, способный разбудить даже мертвого, а рядом стоял медный кувшин с кофе.

О количестве ушей, приникших к двери капитанской каюты, ничего не известно не было, но по возне и тумакам Витал догадался о крайнем любопытстве экипажа по поводу своего аппетита.

…ради кого, если не ради них?..

Не улыбнуться он не сумел.

Оттягивая наслаждение, Витал глубоко вдохнул аромат сытного завтрака и не спеша начал трапезу.

К его — Венсана — флотилии присоединилось гораздо больше пиратов и изгоев Гильдии Мореходов, чем он рассчитывал. И таким образом количество судов под чёрным флагом со скрещенными саблями давно перевалило за сотню.

В один прекрасный день Фаусто и Леон, беспрестанно пререкаясь, представили капитану заковыристую проверочную систему для кандидатов в «Вольные паруса», и внутри себя Витал впервые осознал настоящий масштаб собственной деятельности.

Помимо шушеры, наподобие контрабандистов и трактирной босоты, среди пиратов на палубах всё чаще встречались достойные морские офицеры, в своё время находящиеся на высоком счету Гильдии Мореходов, и выброшенные за борт либо по мелочи, либо по навету. Как и он сам.

Капитан промокнул рот салфеткой и, изрядно повеселев, окинул взглядом опустевшие тарелки.

Мотив из «Магической Скрипки» возник в голове сам собою, и склоненный над картами Витал стал бездумно насвистывать.

У него больше не осталось причин бороздить эти воды. Кроме единственной. Остались только его бравые ребята, вместе с ним сумевшие подняться из нищеты и позора, преодолеть ужас перед зловещими черными флагами и продолжающие ходить с ним по родным водам даже под страхом смерти на виселице.

Гильдия Мореходов.

Не неси она в себе зерен вырождения, не стало бы такого количества казней и разрушенных судеб.

Настало время отсечь гидре Гильдии все её головы, даром что теперь и он сам, и его флот стали представлять стремительную безжалостную силу, понудившую считаться с собою. Именно к этой идее он все это время шел сам. Именно этого ждали от него и люди Вдовы.

Как и любая гидра, Гильдия отрастит новые головы, но уже не в этом и даже не в последующем поколениях. И коль доброго имени он себе не вернет никогда, делом его чести станет восстановить справедливость.

А затем он покинет Лавразскую акваторию.

За дверью раздалось сдавленное шипение и возня. С палубы доносились шепелявые боцманские окрики и назидания такелажной бригаде.

Крохотные пылинки плясали в лучах солнца, падающих на стол с аккуратно разложенными бортовыми журналами.

Капитан безлико улыбнулся мыслям и решительно встал к зеркалу насурьмить глаза.

***

Море пылило. С треуголки капало.

Высокие черно-зеленые гребни, словно спины древних чудовищ, рябые от сильного норд-оста, тяжко ворочались. Резкие порывы холодного ветра срывали с их вершин мелкую белую пену, и в глазах привычно щипало.

По небу мчались, обгоняя друг друга, обрывки туч, над которыми высокая паутина облаков не давала пробиться солнцу.

На всех парусах, с трюмами, полными провизии для дальнего рейса, пиратские корабли стаей хищных птиц вновь неслись в неизвестность. Идея, что теперь “Вольные паруса” объединят союзников и станут во главе свержения власти Гильдии Мореходов была воспринята с небывалым воодушевлением. Ведь до сих пор об этом ходило множество толков, и люди Венсана давно ждали момента, когда флот созрел бы до столь решительного шага.

Поджав губы, Витал вглядывался в горизонт и изо всех сил старался не срываться на экипаж. Вихрь мыслей вместе с воем ветра и скрипом снастей проносился в его голове.

“Доверился не той"… Не той. Что это могло означать? Проклятье, Уна, ну отчего во снах всё всегда так запутано?

Все чувства, все надежды — не более, чем плоды его больной фантазии, разрушенные и похороненные под ударами стихии, как тот старый маяк из сна.

Внятные символы сновидения, как и всегда, указывали на Селин. И именно потому ему и хотелось, чтобы их разделило действительно огромное расстояние, и странная незримая связь наконец оборвалась и навсегда избавила его от страданий.

Почувствовав на себе изучающий взгляд, капитан обернулся.

Дафна тотчас же улыбнулась, натянула на глаза шляпу, из-под которой развевались промокшие рыжие косы, и старательно продолжила разминать мокрые шкуры под солеными брызгами, исподтишка поглядывая на капитана.

Витал дежурно кивнул и рассеянно уставился на распростертые вдоль бортов крылья носовой фигуры.

“Не той.”

***

Стопка распечатанных писем в его трясущейся ладони вдруг оказалась такой толстой, что Витал едва смог удерживать их пальцами одной руки.

Написанного за эти изнурительные три года хватило бы на полноценный роман.

Или на историю всех прожитых им жизней.

Без неё.

Что такого было в его глазах, неизвестно, но застывшая в дверях Дафна вскрикнула и в ужасе отшатнулась, вжавшись в стену.

Крепко взяв её за лицо, Витал только прошептал:

— Мармышка… я же… я же доверил тебе самое дорогое…

Гремя сапогами, капитан покинул каюту юнг.

Оглушенный беззвучным воплем ярости и боли, несколько секунд он стоял на палубе и смотрел на гребни волн.

Перила едва давали устоять на ногах, и дело было вовсе не в качке. Капризное море пока не предвещало серьезного шторма, но в душе Витала бурунами накатывали друг на друга и перехлестывали самые сильные чувства.

Уже похоронил себя прежнего.

Уже попрощался с самыми своими потаенными надеждами.

Уже доказал себе, будто его любовь — лишь выдумка, мешающая ему жить.

Не сам ли он решил убраться как можно дальше от Лавраза, чтобы тени прошлого больше его не удерживали и не тревожили?

Витал с силой потер лоб и взглянул на небо.

Придурок.

Все эти годы он собирал всевозможную информацию о де Круа. И чем более вздорные слухи до него доходили, тем сильнее бурлила радость где-то на самом краю его сердца.

Управительница — незаконная дочь могущественной колдуньи-дикарки, перенявшая дар матери и способная одним взглядом обратить в прах целое войско или сжечь дотла толпу неугодных мятежников. А чего только стоили шушуканья о том, какую моду на шляпы в этом сезоне задала управительница, что она предпочитает на ужин и… постоянно пополняемое количество претендентов на руку и сердце Селин, — несомненную чепуху подобного рода Витал старательно игнорировал, справедливо полагая всё домыслами. Особенного успеха же он добился в непринятии мысли об истинной причине своей позиции. Им двигал страх.

Витал старался замечать лишь непреложные факты, подкрепленные ее указами, которые он видел собственными глазами, очищенные от нищих и зельеманов “черного молока” улицы Акифа, процветающая торговля — всё свидетельствовало о благотворном влиянии новой управительницы на Да-Гуа.

…о возможном бракосочетании незамужней виконтессы он неизбежно узнал бы также из официальных указов.

«А что если она — ждет меня??? До сих пор!?.. Быть не может!.. Да это же… безумие… Или нет?» — лихорадочные мысли метались в голове, лишая рассудка.

Грустные глаза Селин и экзотическая красота линий на фарфоровой коже мигом затмили собою Гильдию и всю пучину её интриг. Решимость полностью овладела им, и, перекрикивая шум волн, капитан выкрикнул:

— Приготовиться к повороту Оверштаг!

— Но капитан…

Странно улыбающийся Витал, смяв, заложил за пазуху груду писем, уселся прямо посреди палубы и стал заряжать пистолет, рискуя вымочить порох в брызгах волн.

Экипаж забегал.

— Да на таком ветре… да с полным трюмом… мы ж кверху брюхом сделаемся…!

— Поворот! Гика-шкот выбрать! Стаксель-шкот потравить!

Паруса опали безжизненными грудами. Опасно завалившись на правый борт, «Крылатый Марлин» шел, ведомый только силой инерции.

И, возможно, сердцебиением одного очень несчастного капитана.

Не глядя на штурмана, в руках которого бешено вращался штурвал, Витал навел на него дуло пистолета.

— Ещё одно «но» — и я за себя не ручаюсь. Если я сказал «развернуть судно», значит судно разворачивается! — Чеканя каждое слово проговорил капитан и извлек из-за пазухи смятые письма с тающими в солёных брызгах строками, мокрые углы которых трепал ветер. — Стаксель-шкот выбрать! Гика-шкот потравить!

— Есть стаксель-шкот выбрать… Есть гика-шкот… потравить.

В сотый — или в пятисотый? — раз обшарив взглядом пожелтевшие листы, исписанные собственным почерком, Витал потер глаза, словно не веря им.

В голове складывалась простая в своей чудовищности картина.