С.П.А.С. 107

Татьяна Баззи (2024)

Роман о времени 135 — 106 гг до н э, и эта книга о современном нам мире. СПАС -ступени, по которым прошла скифская цивилизация, боровшаяся жизнью царей Скилура и Палака за величие Скифии, добытой на полях сражений их предшественником Атеем, но неминуемо обреченная стать плиту судьбы Савмака. Поворот на Восток, разве не означает он обращение к своим предкам скифам? Какой символ может объединить всех людей. История любви скифского царя и дочери сфрагистика, кто из них убил жреца? Как под влиянием обстоятельств меняются отношения влюбленных: царевны Сенамотис и князя Ксеркса. Во что перерастает детская дружба Лукии и Сагилла в период дворцового переворота и восстания рабов Боспорского царства. Человеческие судьбы в нечеловеческих условиях вызывают эмоции, близкие современному читателю. Не дрогнет рука, занесшая меч над головой Перисада. Удастся ли Диофанту, пленившему Савмака, преодолеть морскую стихию. Трансерфинг реальности направит к счастливому берегу каждой человеческой судьбы.

Скилур и Ксифарес отвечают на загадку

Интуиция — священный дар, разум — покорный слуга.

А. Эйнштейн

С. П. А. С.

107

Смысл этого названия прояснится от главы к главе для всех, равно как это случилось и с автором этих строк, который, надо сказать, сразу над ним и не задумывался в полной мере, разве только сейчас, когда события, описанные в произведении, достигли своего логического завершения, и книга почти готова к печати. Таинственные буквы, однажды случайно попавшие ему на глаза в отдаленном коридоре внутреннего экрана памяти, оставляли темным смысл их внезапно явившейся последовательности. Приходилось упорно гадать, не означает ли первая заглавная буква, предположим, Сократ, вторая — Посидоний (из Апамеи) и так далее, а СПАС говорит о спасении, но кого? Сразу и не подумаешь, что по мере выстраивания конструкции книги, когда готово было совершенно другое название, не кто иной, как герои произведения, сами раскрывали свою тайну, по-новому зазвучало «С. П. А. С. 107».

Главы, посвященные царю Скилуру, очутившиеся в середине произведения, кричали о таком разочаровании, одну из них так обуревало честолюбие, что невольно откликнулся искусственный интеллект, взявший, да и переместивший ее в самое начало книги, задав тон и всем последующим историям. С этого момента становилось ясным значение первой буквы «С» в названии книги — под ней скрывалось имя скифского царя Скилура.

ↂὫ

Великий муж гордо восседал на царском высоком кресле, обтянутом золотистой тканью, и смотрел на грека — учетчика штемпелей и печатей Ксифареса, делающего пометки на листах тонкой кожи. Скилур, как и Аргот, достойный исполнитель заветов кочевых скифских родов, обожествлялся при жизни.

Грек, приглашенный самим Скилуром по рекомендации скиф-

ской аристократии Пантикапея, был полномочен следить за чеканом монет, печатями, верностью составляемых карт земельных владений и прочего хозяйства, подвластного скифскому царю. Ксифарес сидел и писал за столом, заваленным периплами, штемпелями и печатями, необходимых при чеканке монет и упаковке товаров с другими государствами, а государь делал пометки на длинном листе папируса, край которого доходил до колена царя. Скилур просматривал документы с непринужденным и независимым видом; гордая осанка его изобличала настоящего повелителя. Волнистые русые волосы государя были аккуратно зачесаны назад, открывая высокий умный лоб. Поправляя лист свободной левой рукой, правую — он всегда держал возле рукоятки короткого меча, красные ножны для акинака доставали почти до самого пола. Царь на людях не расставался с оружием.

Ксифарес весь погрузился в работу. Греческая грамматика так и не принесла ученому мужу достойные плоды в Афинах. Сфрагистик угождал скромнице и под руку вместе с ней афинским олигархам, но не завоевал аттическое сердце города. Тогда Ксифарес навсегда расстался с Афинами. По непредсказуемому стечению обстоятельств, ему пришлось оказаться в Пантикапее у боспорского царя Перисада ⅠⅤ, где он несколько лет занимал почетную должность по контролю четкости штемпелей на товарах, отправляемых за границу. Он сменил боспорского сфрагистика, который первым стал наносить на черепицу, производимую в Пантикапее, клейма «ПANTI», обозначавших не царский титул, а название города; позже грек даже преподавал грамматику сыну царя, будущему Перисаду Ⅴ.

Ксифарес за долгие годы службы на Боспоре снискал уважение Аргота и всей скифской аристократии. Князю Мелосаку, боспорскому скифу, стоило больших стараний переманить ученого грека из Пантикапея в Неаполис. Но Скилур положил впечатляющее вознаграждение, и Ксифарес согласился, однако, утаив, что главной побуждающей причиной к отъезду из большого города, где ученый муж был окружен почетом и достатком, было усиливающееся внимание со стороны обоих Перисадов к его дочери Евпсихии, не питавшей симпатии ни к кому из царственных особ. Желание избежать конфликтной ситуации, зачатки которой прозорливый грек обнаружил задолго до того, как могло разразиться несчастье, и ускорило перемещение отца и дочери из одного города в другой. Все произошло так скоро, насколько были быстры лошади Мелосака.

Но от судьбы не убежишь. Смиренно принимал Ксифарес открытие о тайном увлечении своей дочери скифским царем, тот тоже с каждым днем загорался все сильнее при виде Евпсихии. — «Видно такую судьбу уготовили ей боги — не боспорский супостат, так скифский царь завладел ее сердцем», — думал мудрый грек. Свершилось то, чему было предначертано свершиться. Ксифарес тяжело вздохнул, Скилур поднял на него свои проницательные глаза:

— О чем печалишься, мой ученый помощник, что смутило твою умудренную голову? — спросил он грека, отстраняя тонкий листок кожи.

Царь был по-будничному в белой домотканой нижней одежде, расшитой золотой нитью скифской рубахе и темно-красной замшевой накидке, его помощник — в светлом хитоне* и напыщенном орнаментами гиматии*. Муж, не ожидавший такого вопроса, смутился и, не поднимая глаза от документов, рассматривал одну из новых царских печатей. Он казался очень сосредоточенным. Медля с ответом, наконец, сказал касательно дел, приписывая свои вздохи усталости и заботам о важных вопросах:

— Вот этот тип монет, отчеканенных в Ольвии, никуда не годится, я предлагаю новые знаки — протягивая нарисованный на тонкой коже образец царю, — сказал он. — Слишком тонкие оттиски остаются на реверсах монет после нагрева металла: «Ʃκίλουρος».

— Стоит ли выпячивать мое имя на деньгах, мудрый Ксифарес? — последовал другой вопрос. — Знать бы такой символ, который объединит всех сколотов лучше всяких букв и моего профиля, а также отвернет от Скифии врагов!

— Нет ничего лучше твоего имени, великий царь, оно объединяет друзей и наводит страх на недругов.

— А, ты, все-таки подумай о символе, — настаивал Скилур.

Воцарилось непродолжительное молчание. Морщинистый лоб мудрого грека хмурился, движениям его длинного носа следовала аккуратно подстриженная тонкая бородка. Это был человек лет сорока — сорока пяти, ниже среднего роста, плотный и даже с выпирающим животом, с коротко подстриженными волосами на большой треугольной голове. Широкий умный лоб грека слабо гармонировал с заостренным подбородком и крючковатым носом, говоривших о придирчивости и мелочности их владельца.

— Как не похожа Евпсихия на своего отца, — думал скифский царь, наблюдательными глазами рассматривая лицо сфрагистика. — Его ли она дочь или просто удалась в свою мать, которую я никогда не видел? Мне ничего не известно о ней, жива ли она?

Раздумья Скилура были внезапно прерваны громкими, радостными криками:

— Эврика! Пидашд! — с этими восклицаниями, обозначающими неожиданную находку, Ксифарес вскочил с лавки; левую руку он прижал к груди, правую вытянул вперед и проводил ею, будто расчищал пространство, чтобы лучше рассмотреть свое видение.

— СПАС 107! — торжественно провозгласил радостный грек. Вот что следует чеканить на скифских монетах.

Не обращая внимания на удивление Скилура, он продолжал мысленный поиск в дебрях своих видений; смотрел он при этом свозь царя, внутренний образ которого как будто и навевал ему открытия тайного смысла новоявленных букв и чисел.

— Истина явилась мне, не обладающему даром пророчества, благодаря тебе, великий царь! Ты спасешь Скифию, в 107 году она снова станет великой, как и при Атее, под руководством твоим и сыны твоего Палака, — тут он осекся; последняя буква смутила его.

Если значение первых трех было столь очевидно для мудрого грека и складывалось в ясное послание: от Скилура через Палака явится воскрешение величия Аттея; то суть последней буквы «С» ускользала от его понимания.

— Неужели дочери царя Сенамотис предстоит сыграть в скифской истории ключевую роль? — сомневался Ксифарес.

Ему на помощь быстро пришел сам царь:

— Сагилл объявится, — глубоко задумался Скилур и разъяснил, — один из моих старших сыновей исчез в раннем детстве. Очень загадочно скрылся он вместе со своей матерью из царской усадьбы, когда я был в Ольвии. Их много искали, но тщетно. Я слишком поздно об этом узнал…

— Сколько лет было бы ему сейчас? — недоверчивый взгляд грека блуждал по бронзовым статуям Геракла и Аргота на коне.

— Сейчас ему был бы двадцать один год; он старше Палака на два года, которому летом исполняется девятнадцать. Не раз мне доносили, что его нет на этом свете, но сердце вещает мне совсем другое. Мой сын жив!

— Сагилл является тебе во снах? — почему-то предположил Ксефарес, продолжая взглядом напитываться силой магической бронзы статуи Геракла.

— Да… Подобный оленю, имеет значение у нас его имя — Сагилл, — взгляд Скилура становился теплым. — Где сейчас мой сын?

Интуиция — священный дар, доставшийся людям от богов, приоткрыла царю скифов истину дальнейшего хода событий, но ему следовало бы еще глубже присмотреться; многого он не мог предвидеть в судьбе своих детей.

В далекой любвеобильной молодости Скилура появился на свет мальчик, рожденный простой скифской женщиной, в один день с разницей в два года от даты рождения другого ребенка — вторым сыном государя Палаком. Мать Палака задумала погубить чужого мальчика, чтобы обеспечить своему первенцу наследование власти от Скилура. Царский жрец предсказал царю день, когда родится его преемник, и Скилур горячо воспринял это прорицание. Знатная скифянка новоявленного княжеского рода Мирра, имевшая в своей родословной синдских вождей, любой ценой стремилась обеспечить своему сыну наследование царской власти. И не был ли ею щедро задобрен известный жрец для этой цели?

Обрадованный Ксифарес, что так легко разрешилась его задача, глубоко склонился перед царем в знак полного с ним согласия.

— Посмотри на этот документ, — успокоившись, перешел к другому вопросу мудрый грек, — скифские доходы в греческих городах едва покрывают расходы. В Ольвии твое войско чуть не взбунтовалось из-за плохого снаряжения и пищи. Воруют ольвиополиты!

— Об этом мне известно от гонца, посланного Фарзоем. Вопрос этот будет решен нашими князьями в ближайшее время, — серо-карие глаза Скилура блеснули пронзительной влагой, крупный нос еще больше выступил вперед, что сделало его лицо более выразительным. — Виновные будут найдены и наказаны!

— Прости, государь, но я счел своим долгом осветить и этот сложный вопрос.

— Так и поступай впредь, я хочу знать все! А теперь отправимся к скалам! Какой совет даст нам Папай относительно твоей догадки?

Быстро доскакали они на резвых высоких жеребцах до обрыва, где у самого края были выложены особые древние камни округлой пирамидкой с драконом из окрашенного хвоста конских волос на верхушке. Светозарностью особого свойства облачилась стать царя на вершине скифских скал, когда на своем белом коне он замер на самом краю пропасти и любовался своими владениями. Это прозрачное сияние открывало силу царя, и странным воздействием отталкивало свидетеля, наблюдавшего этот дивный свет. Почему так происходило? Могло ли так быть из-за чуждой, глубинного свойства тени, приставшей к государю.

Сегодня царь хмурился, тревожно гудел ветер, разгоняя белые тучи с темно-синими брюшками. Там, вдалеке, зловещим пятном среди идиллии пшеничных полей, богатых лугов, аккуратных домиков и дубовых рощ темнело пятно поселения фракийцев, выходцев из Эксампея, прогневавших скифов ростовщичеством и выселенных из Нового города. Не вняли они предупреждениям Скилура о запрете на дачу денег в рост, и были выгнаны не только из Неаполиса, но и его пригородов. Фракийцы называли свое селение Ятранью в напоминание происхождения своих предков с берегов реки Ятрань; и отношения со скифами носили неустойчивый характер.

Еще больше удивился и вознегодовал бы Скилур, узнай он о том, сколько иеромемнесов, выполняющих роль нотариусов, жрецов, свидетелей, судей; всяких договоров, разрешений, дозволений разведется на этих землях стараниями его потомков. Ничего этого не мог знать Скилур, он стоял в глубокой задумчивости и всматривался в неровный из-за лесистости горизонт, к которому уходила извилистая дорога, и вспоминал, как по ней везли природный материал для возведения толстых оборонительных стен Нового города.