Люди сороковых годов

Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес:

— А, ведь, с Сивцовской горы, должно быть, экипаж какой-то едет.

— Где, папаша? — спросил Павел и, взглянув по указанию полковника, в самом деле увидел, что по едва заметной вдали дороге движется какая-то черная масса.

— Кто ж это такие? — спросил он довольным голосом: ему уж сильно поприскучило деревенское уединение, и он очень желал, чтобы кто-нибудь к ним приехал.

— Не знаю! — отвечал протяжно полковник, видимо, недоумевая. — Это к нам! — прибавил он, когда экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.

— А есть ли запас у нас, и будет ли чем накормить гостей? — спросил с беспокойством Павел.

— Есть, будет! Это две какие-то дамы, — говорил полковник, когда экипаж стал приближаться к усадьбе.

— Какие же это могут быть дамы? — спросил Павел с волнением в голосе и, не утерпев долее дожидаться, вышел на крыльцо, чтобы поскорее увидеть, кто такие приехали.

Коляска, запряженная четвернею, вкатилась на двор. В одной из дам Павел узнал m-me Фатееву, а в другой — m-lle Прыхину.

— Боже мой! — говорил он радостно, и сам отпер у коляски дверцу, когда экипаж остановился перед крыльцом.

— Вот, вы не хотели ко мне приехать, так я к вам приехала, — говорила Фатеева, слегка опираясь на руку Павла, когда выскакивала из коляски, а потом дружески пожала ему руку.

Он почувствовал, что рука ее сильно при этом дрожала. Что касается до наружности, то она значительно похорошела: прежняя, несколько усиленная худоба в ней прошла, и она сделалась совершенно бель-фам [Бель-фам – видная, представительная, полная женщина.], но грустное выражение в лице по-прежнему, впрочем, оставалось.

— Monsieur Вихров не хотел меня пригласить к себе, но я сама к нему тоже приехала! — повторила за своей приятельницей и m-lle Прыхина с своею обычно развязною манерой.

— Познакомьте меня с вашим отцом, — сказала m-me Фатеева торопливо Павлу. Голос ее при этом был неровен.

— Непременно! — отвечал он и торопливо повел обеих дам к полковнику.

— Это madame Фатеева! — сказал он отцу.

— Очень рад, — отвечал полковник, привставая со своего места.

— Я давно, Михаил Поликарпович, желала быть у вас, — начала как бы совершенно искренним голосом m-me Фатеева, — и муж мой тоже, но он теперь уехал в вологодское имение свое и — как воротится, так непременно будет у вас.

— Благодарю покорно! — говорил полковник, стоя перед нею, немного наклонившись и растопырив руки.

— Да вы сядьте, пожалуйста, — проговорила m-me Фатеева, слегка дотрогиваясь до полковника и усаживая его, — вас, я слышала, очень тревожат раны ваши несносные.

— Не столько, я полагаю, раны, сколько лета мои.

— А с сыном вашим мы давно друзья, — продолжала Фатеева.

— Слышал это, — произнес полковник с улыбкой.

— И мы с вами — соседи весьма недальние: не больше тридцати верст.

— Ну, будут и все сорок, — сказал полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. «Барыня шалунья!» — думал он про себя.

М-lle Прыхина, все время стоявшая перед полковником, точно солдат, навытяжке и дожидавшаяся, когда придет ее очередь рекомендоваться Михаилу Поликарповичу, воспользовавшись первой минутой молчания Фатеевой, сейчас же отнеслась к нему:

— А мне позвольте представиться… я — Прыхина.

— Дочь казначея, вероятно, нашего? — произнес, и перед нею склоняя голову, полковник.

— Точно так. Отец мой тридцать лет казначеем! — проговорила она с какою-то гордостью, обращаясь к Павлу, и затем, поведя как-то носом по воздуху, прибавила: — Какой вид тут у вас прекрасный — премиленький!

— Да, недурной, — отвечал полковник, несколько пораженный ее бойкостью.

М-me Фатеева между тем села с Павлом несколько в стороне на диване. Он был почти в лихорадке: пожатие прелестной ручки m-me Фатеевой пронзило как бы электрическими иглами все тело его.

— Что же, ваша история с Постеном кончилась? — спросил он ее вполголоса.

— Давно, — отвечала она ему тоже тихо.

— Как же вы приехали к вашему мужу?

— Я сначала написала к нему… Я года полтора жила уже у матери и оттуда написала ему, что — если он желает, то я к нему приеду. Он отвечал мне, чтобы я приезжала, но только с тем, чтобы вперед ничего подобного не повторялось. В письмах, разумеется, я ничего не говорила против этого, но когда приехала к нему, то сказала, что с моей стороны, конечно, никогда и ничего не повторится, если только с его стороны не повторится.

— Что же, с его стороны и не повторялось? — спросил Павел.

— С его стороны и не прекращалось никогда, — отвечала m-me Фатеева с грустною усмешкой.

— И пьет он также по-прежнему?

— Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей, играет, пьет с ними на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.

M-me Фатеева остановилась и вздохнула.

— Но ведь нельзя же так жить вечно? — заметил ей Павел.

— Да, трудно, — произнесла m-me Фатеева. — Но вы, однако, я надеюсь, заедете ко мне! — прибавила она вдруг.

— Непременно! — отвечал Павел. — Но только как досадно: вакации мои кончаются, и мне надо будет ехать в Москву — когда же мне это сделать?

— Но вы должны же, однакож, это сделать? — произнесла m-me Фатеева уже с укором.

— Конечно, сделаю! Вы позволите мне, совсем уже ехавши, заехать к вам?

— Хорошо, но скоро ли это будет: мне все-таки хочется поскорее вас видеть у себя!

— Через два — три дня.

— Хорошо! — проговорила m-me Фатеева и так взглянула на Павла, что он даже сконфузился немного.

М-lle Прыхина, в это время, вздумавшая или, может быть, принявшая на себя обязанность занимать полковника, несла ему бог знает какую чушь.

— Были у нас в городе вольтижеры, — говорила она ему, — только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..

— Господи помилуй! — произнес полковник.

— Ужасно! — подтвердила и m-lle Прыхина. У них в городе никаких вольтижеров не было и никто себе не раскраивал головы. Это все она выдумала, чтоб только заинтересовать полковника.

— А то знаете еще что, — продолжала она, расходившись, — у папаши работал плотник и какой ведь неосторожный народ! — рубил да топором себе все четыре пальца и отрубил; так и валяются пальцы-то в песке! Я сама видела.

— Что такое? — произнес полковник, начинавший уже недоумевать.

— А то у священника у нашего соборного, вы слышали, утонули два сына…

— Да, слышал; но ведь это — года три тому назад.

— Может быть, но вообразите себе: их вынули из воды и видят, что они, мертвые-то, целуются друг с другом.

— Как целуются? — спросил с удивлением полковник:

— Ах, нет! Что я, тьфу! — обнимаются, — поправилась m-lle Прыхина.

Полковник наконец понял, что все это она ему врала, но так как он терпеть не мог всякой лжи, то очень был рад, когда их позвали обедать и дали ему возможность отделаться от своей собеседницы. За обедом, впрочем, его вздумала также занять и m-me Фатеева, но только сделала это гораздо поумнее, чем m-lle Прыхина.

— Я как-то тут читала, — начала она своим тихим и скромным голосом, — одну старинную историю Кавказа и там прочла, что жена какого-то грузинского царя, непокорная нам…

— Да, знаю-с, знаю! — подхватил лукаво Михаил Поликарпович.

— Что когда наш полковник стал брать ее в плен, то она убила его.

Обе дамы, как мы видим, заговаривали с полковником все о страшном: они, вероятно, его самого считали немножко за тигра кровожадного.

— Вот-с, как это было, — начал Михаил Поликарпович, — не полковник, а майор подошел к ней, и только было наклонился, чтобы руку ей подать и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да и пырнула им его.

— И, говорят, тут был, — продолжала Фатеева, — какой-то еще ординарец Вихров: вы это были или нет?

— Я-с, я самый! — отвечал полковник с самодовольством.

— Я вот никак не могу себе представить, как это женщина может решиться на убийство? — вмешалась в разговор m-lle Прыхина.

— Э, азиатки! — подхватил полковник. — На другое что у них ума и толку не станет, а на это — пырнуть кого-нибудь кинжалом — каждая из них, бестия, сумеет.

— Но черкешенки, говорят, очень пылко и страстно любят, — проговорила Фатеева и при этом мельком взглянула на Павла.

— Что они любят? — возразил полковник. — Нет, я думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.

— И ревнивы, наконец, ужасно! — прибавила m-me Фатеева, отламывая кусочки хлеба и продолжая взглядывать на Павла.

— Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, — это их дело! — подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных — и в особенности.

После обеда, когда дамы вышли в задние комнаты поправить свой туалет и пораспустить несколько свои шнуровки, полковник заметил сыну:

— Какая, брат, эта Фатеиха умная баба и собою-то какая красивая: за неволю этакая убежит от мужа, не станет ему подставлять шеи.

— Муж ее совсем негодяй, — проговорил как бы совершенно равнодушно Павел.

— Слышал это я… Прекрасная барыня, прекрасная! — повторил полковник. — Но зато другая-то, брат, так — полохоло, я тебе скажу.

— Другая — дрянь!

— Носище-то, брат, какой у нее, носище-то! Точно рулем каким-то ворочает, — говорил полковник и захохотал.

Дамы между тем возвратились и объявили, что они желают прогуляться в поле.

— Ступайте, бог с вами! А я покамест сосну, — разрешил им полковник.

Выйдя на двор, гостьи и молодой хозяин сначала направились в яровое поле, прошли его, зашли в луга, прошли все луга, зашли в небольшой перелесок и тот весь прошли. В продолжение всего этого времени, m-lle Прыхина беспрестанно уходила то в одну сторону, то в другую, видимо, желая оставлять Павла с m-me Фатеевой наедине. Та вряд ли даже, в этом случае, делала ей какие-либо особенные откровенности, но она сама догадалась о многом: о, в этом случае m-lle Прыхина была преопытная и предальновидная!

M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга, оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно быть, больше нечаянно) проговорили:

— Вы, я думаю, во все время нашей разлуки и не вспомнили меня? — спросила его m-me Фатеева.

— Напротив, беспрестанно! А вы меня вспоминали ли? — спросил ее и Павел.

— О, как еще часто! — воскликнула m-me Фатеева.

Когда, наконец, они прошли и перелесок, m-me Фатеева остановилась.

— Где мы это теперь? — спросила она, поводя кругом черными глазами.

— Довольно далеко от дома; надобно вернуться назад! — проговорил Павел.

Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил:

— Так вот как-с, а?

— Да, — отвечала Фатеева и тоже, неизвестно зачем, в его руку положила свою руку и крепко ее пожала.

Павел с дрожащими губами потянул к себе и поцеловал эту руку. Затем к нему притянулось лицо m-me Фатеевой, и они поцеловались, и Павел еще было раз хотел ее поцеловать, но m-me Фатеева тихо его отстранила.

— Наша спутница скоро вернется: я слышу шелест ее платья, — проговорила она.

И спутница, действительно, показалась из-за кустов.

— Какой, однако, у вас отличный слух, — проговорил Павел, обращаясь к m-me Фатеевой и задыхаясь от волнения.

— У меня слух отличный, — отвечала она. Лицо ее тоже пылало.

М-lle Прыхина нарочно глазела по сторонам, чтобы не оконфузить еще более молодых людей. О, она была преопытная в этом случае! Когда молодые люди возвратились домой, полковник уже проснулся. По необходимости пришлось сидеть с ним и занимать его. Павел выходил из себя и начинал уже грубо говорить с отцом, вдруг m-lle Прыхина (выдумай-ка кто-нибудь другой, не столь опытный в этом деле!) предложила в горелки побегать. Павел, разумеется, сейчас же принял это с восторгом, m-me Фатеева — с явным удовольствием: даже полковнику это было приятно.

— Побегайте, побегайте! — произнес он и велел на кресле вынесть себя на галерею, чтобы посмотреть на бегающих.

Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.

— Ишь, как эта пара сбегалась и разлучить их никак не могут! — проговорил он, разумея сына и Фатееву.

Пожатие рук, между Павлом и его дамою, происходило беспрерывное. Убегая от ловящего, они стремительно кидались друг к другу почти в объятия, Павел при этом хватал ее и за кисть руки, и за локоть, а потом они, усталые и тяжело дышавшие, возвращались к бегающим и все-таки продолжали держать друг друга за руки.

— Как мне хочется поцеловать еще раз вашу ручку, — проговорил Павел.

— Терпенье! Вот, вы приедете ко мне, тогда можно будет, — отвечала Фатеева.

— Непременно буду! Но вы разве не ночуете у нас? — спросил Павел.

— Нет, вашему отцу и без того немножко странен мой приезд. Мы поедем, когда взойдет луна.

— Но зачем же это? — возразил Павел.

— Так нужно, а то очень бросится всем в глаза. Приезжайте лучше к нам скорее!

Когда взошла луна, m-me Фатеева, в самом деле, велела закладывать коляску.

— Но куда же вы? Отчего же вы не ночуете? — заметил было ей и полковник.

— Мы уже так решили, что по холодку доедем, — объяснила ему Фатеева.

— Ну, как знаете! — согласился полковник.

— Вот, как я, по милости вашей, платье-то себе истрепала, — сказала бойко m-lle Прыхина Павлу, показывая ему на заброженный низ своего платья.

— Очень жаль! — отвечал тот механически, а сам в это время не спускал глаз с m-me Фатеевой, которая, когда надела шляпку, показалась ему еще прелестнее.

Когда они уехали, он остался в каком-то угаре и всю ночь почти не спал и метался из стороны в сторону.