Неточные совпадения
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не
знаем, как
и быть: просто хоть в петлю полезай.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все,
знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только,
знаете, в
таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь
и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи,
и не
знают, что
такое значит «прикажете принять».
Хлестаков. Черт его
знает, что
такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один
такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Да объяви всем, чтоб
знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность
такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла
такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не
знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь
знать, что
такое хорошие правила
и солидность в поступках.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне
узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь!
Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе еще награду за это? Да если б
знали,
так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не
знаю, откуда он берет
такую. А если что не
так, то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной
и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог
знает что
такое!
Почтмейстер. Сам не
знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство
такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет,
так вот
и тянет! В одном ухе
так вот
и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!»
И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз.
И руки дрожат,
и все помутилось.
Осип. Да на что мне она? Не
знаю я разве, что
такое кровать? У меня есть ноги; я
и постою. Зачем мне ваша кровать?
— дворянин учится наукам: его хоть
и секут в школе, да за дело, чтоб он
знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не
знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман,
так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день,
так оттого
и важничаешь? Да я плевать на твою голову
и на твою важность!
Городничий.
И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит…
Так вот, право, чем больше думаешь… черт его
знает, не
знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать
так, как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я
и сам не
знаю, что делается.
Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я
такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается
и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то
и так умрет; если выздоровеет, то
и так выздоровеет. Да
и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не
знает.
Артемий Филиппович. Вот
и смотритель здешнего училища… Я не
знаю, как могло начальство поверить ему
такую должность: он хуже, чем якобинец,
и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?
(Принимает из окна просьбы, развертывает одну из них
и читает:)«Его высокоблагородному светлости господину финансову от купца Абдулина…» Черт
знает что:
и чина
такого нет!
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова
и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж
и вы! не нашли другого места упасть!
И растянулся, как черт
знает что
такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Так как я
знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный
и не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал
и не живет где-нибудь инкогнито…
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не
знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В
таких лестных рассыпался словах…
И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на
такую честь», — он вдруг упал на колени
и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
Так вот, друзья,
и жили мы,
Как у Христа за пазухой,
И знали мы почет.
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не взял бы, свидетель Бог,
Я за
такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б не
знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По воле по моей...
«Что за мужчина? — старосту
Допытывали странники. —
За что его тузят?»
— Не
знаем,
так наказано
Нам из села из Тискова,
Что буде где покажется
Егорка Шутов — бить его!
И бьем. Подъедут тисковцы.
Расскажут. Удоволили? —
Спросил старик вернувшихся
С погони молодцов.
«А коли
знал ты Гирина,
Так знал и брата Митрия,
Подумай-ка, дружок».
— Уж будто вы не
знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Таким путем вся вотчина
В пять лет Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тут его
и выгнали…
Такой ли спор затеяли,
Что думают прохожие —
Знать, клад нашли ребятушки
И делят меж собой…
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это
таки и наука-то не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего не
знает Митрофанушка.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею,
и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы
знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от
такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Скотинин. Не
знаешь,
так скажу. Я Тарас Скотинин, в роде своем не последний. Род Скотининых великий
и старинный. Пращура нашего ни в какой герольдии не отыщешь.
Г-жа Простакова. Бог вас
знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того
и смотрит, что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее,
так сколько трудисся! Вот
и теперь, сюда шедши, я видела, что к тебе несут какой-то пакет.
—
И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж
и не
знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", —
и был таков.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе,
так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое дело приняться, потому что не
знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам
знаешь!);
и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но
и не весьма немудрые,
такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
По обыкновению, глуповцы
и в этом случае удивили мир своею неблагодарностью
и, как только
узнали, что градоначальнику приходится плохо,
так тотчас же лишили его своей популярности.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не
знал об интригах Козыря,
так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров,
и началась разборка"оного нелепого
и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший
и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
—
И на то у меня свидетели есть, — продолжал Фердыщенко
таким тоном, который не дозволял усомниться, что он подлинно
знает, что говорит.
— Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого
такая примета: коли секут —
так уж
и знаешь, что бунт!
Наевшись досыта, он потребовал, чтоб ему немедленно указали место, где было бы можно passer son temps a faire des betises, [Весело проводить время (франц.).]
и был отменно доволен, когда
узнал, что в Солдатской слободе есть именно
такой дом, какого ему желательно.
Приказчик, ездивший к купцу, приехал
и привез часть денег за пшеницу. Условие с дворником было сделано,
и по дороге приказчик
узнал, что хлеб везде застоял в поле,
так что неубранные свои 160 копен было ничто в сравнении с тем, что было у других.
Николай Левин продолжал говорить: — Ты
знаешь, что капитал давит работника, — работники у нас, мужики, несут всю тягость труда
и поставлены
так, что сколько бы они ни трудились, они не могут выйти из своего скотского положения.
Анна, думавшая, что она
так хорошо
знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен,
и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо
и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность
и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату
и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу
и, взяв ключи, отворил ящик.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что
такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение,
и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна,
и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только
знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий
и в особенности
таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое
и без всякой связи вводили новые доводы,
так что нельзя было
знать, на что отвечать, — впрочем, не в том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву
и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити,
и никогда он не видал ее до сих пор
такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не
знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом
и тихо сказал: «поцелуйте жену,
и вы поцелуйте мужа»
и взял у них из рук свечи.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не
знаете его. Никто не
знал. Одна я,
и то мне тяжело стало. Его глаза, надо
знать, у Сережи точно
такие же,
и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я
знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную
и Mariette попросить с ним лечь.
Где он был в это время, он
так же мало
знал, как
и то, когда что было.