О книгоедстве

Цви Владимирович Найсберг

Цивилизация совершенно невообразимо хищна и утилитарна во всех своих простейших и плотских «воинственно благих» устремлениях. Культура подчас излишне возвышенна и парит в облаках абстрактной и вовсе совсем не в меру во всем обезличенной благости духа, довольно-то редко находя для себя нужным спускаться с тех самых седьмых небес на грешную землю.

75

Да и Федор Михайлович Достоевский, тоже ведь жизнью и близко уж никак невеселою жил со всеми теми его эпилептическими припадками, а потому и не мог он хоть как-либо достоверно так разглядеть весь окружающий его мир, в тех самых и впрямь безупречно разумных и до конца же для него естественных рамках.

И вот как это именно Достоевский описывает состояние человека после эпилептического припадка, а между тем данными припадками он и сам, как известно, до чего еще немало лет весьма тяжко страдал…

А именно буквально почти все те довольно долгие годы всего своего и без того как-никак совсем нелегкого творческого пути.

Достоевский, «Униженные и оскорбленные»:

«Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное…».

Не знаем мы да и никогда теперь вовсе того не узнаем, чего это именно могло вообразиться бедной девушке (сроки сдачи романа автора во всем поджимали), но самому Достоевскому явственно вообразились все те сколь бессмертно верные принципы захвата и удержания российского общества в рамках чудовищной, доселе нигде и никогда невиданной диктатуры.

76

И как раз эдак оно и вышло под властью безмозгло оседлавших светлые мечты о некоем всеобщем же благе и близко-то совсем не мифически кровожадных вампиров большевиков.

Эти всемогущие гробокопатели поболее всего только и жаждали беспрестанного пролития людской крови и ничегонеделания на той до чего еще безумно острой вершине всей той абсолютной своей идейной безгрешности…

Они и в самых сладких своих мечтах вовсе никак не планировали создавать народу условия для его несколько лучшего существования.

Зато так и распаляясь в пустых обещаниях, они довольно-то самоотверженно сыпали посулами, некогда уж именно всем из сущего ничего вполне ведь сходу создать некую ту несказанно светлую жизнь.

Причем Достоевский создал чисто внешние декорации, а кое-кому иному разве что только-то и оставалось, так это статно и неспешно выйти на сцену, да и начать весь тот немыслимо грандиозный спектакль под довольно броским названием «построение коммунизма» в одной той на безмерно великие муки отныне обреченной стране.

И вот он тому сколь изумительно яркий пример из тех уж самых более чем выпукло наглядных «Бесов»:

«На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения — вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».

77

Один, как и понятно, он в поле не воин, да только кто это про то вообще уж сказал, что Достоевский был в те не столь и давние времена явно так в поле совершенно один?