О книгоедстве

Цви Владимирович Найсберг

Цивилизация совершенно невообразимо хищна и утилитарна во всех своих простейших и плотских «воинственно благих» устремлениях. Культура подчас излишне возвышенна и парит в облаках абстрактной и вовсе совсем не в меру во всем обезличенной благости духа, довольно-то редко находя для себя нужным спускаться с тех самых седьмых небес на грешную землю.

Причем именно для того чтобы более чем сходу не развалится этакому образованию разом потребуется всячески пронизать все слои общества невидимыми нитями страха малейшего же ослушания.

И именно товарищ Сталин как никто другой и был отличным мастером плетения дьявольских интриг да вот, однако к чьему-то совсем великому сожалению был он явно так чисто по-человечески совсем уж не вечен.

Однако был ведь и тот, кто заранее придал еще и явного долголетия данной бесовской власти.

85

И это совсем никто иной, а Федор Достоевский, вовсе-то безудержно и безрассудно рвался в бой с нечистой силой, яростно при всем том, всячески провозглашая именно ее нечестивые лозунги, да и полуосмысленно размахивая как раз-таки ее аляповатыми стягами, сколь блаженно при всем том, пребывая в мире сладких дрем и беспечных надежд.

И до чего безумно враз он попытался, и впрямь-то сходу ниспровергнуть всю ту нечисть обратно в ад, из которого та весьма неожиданно вдруг соизволила же изойти.

Эдвард Радзинский в своей книге «Александр II — Жизнь, любовь, смерть» пишет нечто довольно-то сходное с собственными мыслями автора на данный счет:

«И потому Достоевский взял эпиграфом к роману евангельскую притчу о бесах, по велению Иисуса покинувших человека и вселившихся в свиней.

И Достоевский пишет в письме к поэту Майкову, бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых Серно-Соловьевичей и прочее, те потонули или потонут, наверное, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисуса, так и должно было быть, но так не будет. Ошибся великий пророк. В дальнейшем все случится с точностью до наоборот, как он предсказал в романе, но не в эпиграфе.

Вся будущая история будущего революционного движения будет прорастать Нечаевщиной, ибо Нечаев оставил главное наследство.

И вскоре нечаевщина начнет завоевывать русскую молодежь. Пройдет всего несколько лет, и негодовавшие читатели бесов увидят воочию русский террор, рожденный чистейшим сердцем. Бесу Нечаеву будет принадлежать грядущий двадцатый век в России, и победа большевизма станет его победой. В большевистской России люди с ужасом будут читать «Бесов», и монолог Петра Верховенского, то бишь Нечаева, об обществе, которое он создаст после революции.

«Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносить… Все рабы и в рабстве равны… первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень науки, талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей… Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами… их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями…»

И призыв главного теоретика большевиков Бухарина об организованном понижении культуры… и высылка знаменитых философов… и равенство в рабстве… и всеобщие доносы… все случилось. Большевики усердно претворяли в жизнь роман Достоевского. И в советской России в 1920-х годах родится анекдот. Большевики поставили памятник Достоевскому, и на пьедестале кто-то написал «Федору Достоевскому от благодарных бесов»».

86

И уж буквально всему, между прочим, вполне еще возможно будет сыскать до чего явственные истоки в этом-то на веки вечные бессмертном романе: вот он тому лишь один безыскусно яркий пример.