О книгоедстве

Цви Владимирович Найсберг

Цивилизация совершенно невообразимо хищна и утилитарна во всех своих простейших и плотских «воинственно благих» устремлениях. Культура подчас излишне возвышенна и парит в облаках абстрактной и вовсе совсем не в меру во всем обезличенной благости духа, довольно-то редко находя для себя нужным спускаться с тех самых седьмых небес на грешную землю.

Да только смотрели они на все их окружающее взглядом ироническим и порою на редкость обезличенно циничным, а надо было им, куда поболее всею душою посочувствовать простому народу, а не тем призрачным идеалам, что были к нему и его извечному страданию довольно-то умозрительно и глумливо всего-то, что наспех попросту нелепо притерты.

Однако при этом никак нельзя забывать, что и они тоже, в сущности, плоть от плоти своего ревизионистского 19-го века, в котором буквально все сразу совсем же нечестиво подпало под вполне устойчивое и безгранично многозначительное сомнение.

72

И при всем том надо бы сколь безапелляционно ведь всерьез сходу заметить, что уж никак не иначе, а все общеевропейские веяния в той ныне полностью прежней царской России сколь баснословно утрировались, вполне естественно, что совсем безысходно при всем том, доходя и до сущего комизма.

Однако нечто подобное нисколько не значит, что гении российской литературы (и, кстати, общемировые классики) вовсе так явно не знали свой народ — знать-то они его действительно знали, да только все их знания носили подчас весьма же удручающе умозрительный характер.

То есть, при всей четкости характеристик внешнего поведения внутренняя суть от них фактически начисто полностью ускользнула.

И единственным исключением тут может быть разве что один лишь достопочтимый доктор Чехов, да еще отчасти и Достоевский, однако во всех его расхристанных описаниях русского общества неизменно присутствует слишком ведь безмерно глубокое самокапание.

Причем у всех тех величайших писателей 19-го столетия, пожалуй, была именно та сколь несомненная сила для всего того, чтобы хоть чего-либо со временем более-менее действенно вполне уж надежно всецело вот переменить.

Да вот, однако, не могли ли они при всем том весьма грубо и более чем незатейливо ошибаться, пребывать в сущем хаосе разнузданных чувств, то есть попросту, как есть находиться во власти всесильных внутренних противоречий?

Поскольку разве они не в точности такие же люди, еще изначально созданные из плоти и крови, а потому и со всеми теми чисто своими неизменно присущими всякому тому, как есть обыденному человеку недостатками и достоинствами?

Ну а потому коли все их необычайное усердие вовсе и не пропало даром, так тому рано бы хоть сколько-то искренне радоваться.

Раз то никак не иначе, а столь довольно большой, да и открытый вопрос: а принесет ли чего-либо подобное хоть какую-либо вполне настоящую реальную пользу?

Причем автор уж, в принципе, глубоко убежден, что прок он — естественно будет и, может быть, даже очень немалый, но и вреда от чьих-либо полностью надуманных, праздных, как и бесцельно восторженных мыслей, во всей той чудовищно многообразной социальной сфере, тоже со временем явно окажется никак не в меру более чем предостаточно.

Нет, конечно, те вовсе никак не косноязычные во всем том русском языке классики общемировой литературы (Чехов и Достоевский) до чего еще многозначительно многое дали этому миру из того самого сколь наглядно вполне же хорошего, вдумчивого и положительного.

73

У потомственных дворян Толстого и Тургенева, в сущности, вовсе-то никогда и близко не было ни малейших проблем с великим и могучим русским языком.