…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ…ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 6

Весна пришла в Глухое селище рано, вместе с судами Хедина Челновода и иных переправщиков по оттаявшим руслам притоков разлившейся Зыбицы — и в эту же пору туда вновь вернулся юный Айнир, проведший всю зиму на самом востоке дейвóнского края. Он снова был послан отцом набрать под копьё по всем северным селищам новых людей, которые вскоре пойдут этим летом по зову мечей и секир, когда сам владетель отправит на Эйрэ все многочисленные загоны их воинств.

Майри выгоняла из тесных зимних стойл в огороженный двор заскучавшую в тёмных хлевах по тёплому солнцу скотину, погоняя хворостиной не желавших выходить на свет галдящих телят и овец. В это время между жилых чертогов и схо́ронов, разбрызгивая копытами грязь на бревенчатых настилах показался вороной конь, неся на себе светловолосого всадника без шелома, одетого в чешуйницу поверх стёганой подбойки. Следом за ним ехал полный скир конников, блестя сталью жал взнятых ввысь копий.

Сердце девушки взволнованно забилось, обрадовавшись долгожданному прибытию брата, которого она не видела с осени — и подобрав подол юбки, шлёпая ногами в тёплых кожаных постолах по раскисшей от талых вод почве Майри поспешила в дом Хеннира известить того о прибытии родича.

Всадники один за одним спешились и навязали коней в стойлах зимней конюшни, снимая с их крупов поклажу. Двое остались досмотреть скакунов после долгой дороги, помыть, почистить копыта и дать корма с питьём, а остальные пошли в гостевой дом, куда люди Хеннира уже несли в котлах и на деревянных подносах различную снедь, а женщины накрывали столы. Двое подростков-служек торопливо катили туда по земле из укрытого дёрном подземного схо́рона бочонок пива, в то время как третий тащил на долгой палке связки просивереных за зимние стужи домашних колбас и кровянок. А сам Айнир взбежал по высокому крыльцу хозяйского чертога и отворил двери, встречая там старого Скегге.

— Почтенный Хеннир, здравия тебе и семейству! — с порога крикнул он главе селища, приветствуя вышедшего навстречу юноше старшего в Хейрнáбю́гдэ.

— И тебе покровительства Всеотца, сынок! — Хеннир крепко обнял молодого военачальника, обрадованно хлопая его по плечу своей дюжей ручищей.

— Ух! Возмужал ты, смотрю — уж не прежний мальчишка стал за зиму. Глаза многое увидали — хорошее и дурное… — пристально глянул на юного родича Бородач, и тут же пошутил, хлопнув парня по шее:

— Как — остались поножи сухи́ в первой сши́бке?

— Остались, почтенный… — замялся смутившийся юноша.

— Ну и славно! А вот я в первый раз… Ладно, былое то уж — как стирался тайком от отца после боя… — махнул дланью Скегге, — рад тебя видеть живым и здоровым, хвала Горящему. Как ты добрался до нас?

— Весь промокший — словно в омут упал с головой, — Айнир переступил с ноги на ногу, где в почерневших от болотной жижи сапогах хлюпала грязь весеннего бездорожья, — старую гать через топь совсем смыло за паводок, так мы едва не по брюхо в воде добирались сюда.

— Вы первые, кто конно явился в Хейрнáбю́гдэ за этот месяц — сами мы ещё не выбирались далеко в такое половодье. Словно Хюлинн сюда свои воды морей напустил!

— Точно! Наш Хекан Лучник из Эсагéйрда едва не утонул заживо вместе с конём в той грязище, как сбочил с тропы. Еле спасли всей ватагой беднягу, копьё протянув.

Бородач взволнованно почесал подбородок, хмуря брови от скверных известий.

— Вот как… Не печалься, сынок, лучше к столу собирайся — а я сегодня же отправлю людей на гать, чтобы хоть как укрепили её до вашего выезда.

— Мне бы в парильне отмыться сначала, а там и к столу. Как у вас тут — все ли живы, хозяйство цело? Кто из родни или соседей заезжал сюда за зиму? — Айнир стал расспрашивать родича о том, что происходило за время его долгого отсутствия в Хейрнáбю́гдэ.

— А куда оно денется, это хозяйство? Чертог, курятник, хлев свиней, из Ёрваров жена и прочая скотина… — хмыкнул насмешливо Скегге, — из бед что стряслось — три коровы подохли с отёлом, попле́снил хранимый овёс, поросята хворают поносом. И старый Хъярульв Плешивый, который ещё помогал тебя нянчить, в середине зимы утонул на той гати в ключе.

— Вот жаль старика… — вздохнул юноша, — обещал же ему весной свидеться…

— Такова видно доля… — вздохнул Бородач, — да и бойся зароков пустых, как известно. Не дают боги больше чем вырвут потом по-живому…

— Прочие живы хоть все тут?

— Къеттиль-кузнец, брат горбатого Въёрна, в лесу перед Долгою Ночью замёрз — или звери задрали.

— Хоть нашли погрести?

— Лишь к весне его лыжи со скъютой, да пару костей… Зима всяк приберёт себе в дань людских душ — а она в этот год будет долгой, как зрят то провидцы.

— Ну — не страшнее за ту, когда умер Глухого брат старший, — хмыкнул Айнир, — вот зима там была — просто ужас, как вспомню!

— Не видал ты суровых зим, юноша… — хмуро вымолвил Скегге, нахмурясь, — когда мёрли и люди, и звери в лесу… Стариков, несмышлёных детей в лес в ночи отводили, с кого мало проку и лишние рты — дабы тихо уснули там вечно, не мучаясь с голоду — чтобы другие сумели дожить, уцелеть до тепла… Вот где ужас был — зрить чтоб такого тебе не пришлось, как когда-то видал я в восточных уделах в Помежные Распри.

Айнир какое-то время молчал, вняв совету видавшего в жизни их родича.

— А ещё чего нового в селище?

— Потом всё тебе расскажу, сынок — иди сначала помойся и отдохни. Я велел дать твоим людям всё, что им нужно с дороги — а парильня уже протопилась. Стол ждёт — не тяни уж! — Скегге хлопнул себя ребром кисти по горлу, заговорщицки щурясь.

— А как наша Майри? — полюбопытствовал Айнир о сестре.

— Да что же с ней будет, если она что волков, что людей стрелой жалит без страха? — Хеннир лишь махнул рукой, — троих разбойников одна в лесу порешила — представь!

— Троих сразу? — поразился услышанному Айнир, — да как так?

— Всеотец в том свидетель — троих! Сам поверил не сразу, не узри я следы в этом месте.

— Так как хоть такое случилось, почтенный?

— Да перед зимним празднеством перегоняли мы свиней первым льдом с островных летников на болотах к селищу под убой. Так одно стадце отбилось куда-то — она за ними и сбóчила вдаль от других наших гонщиков, в чащу полезла на хрюканье.

А там эти злодеи в лесу проходили случайно. Ну и подумали видно те при́ходни, что на беззащитную девку в чаще нарвались — так и наш скот, и бабу себе на потеху получат… А как бросились на неё скопом вы́блюдки — так и легли, точно Хвёгг их пожрал. Из лука за двадцать шагов — чах! чах! чах! — и не успели с секирами к ней подбежать. Вон, полюбуйся сходи — на закатной стене насадил их голóвы на колья…

— Вся Майри — нечего и прибавить! — задорно усмехнулся Айнир, — иные ведь девки и курицу резать боятся! Чтоб меня — троих сразу! И ни испугалась ничуть она что ли?

— Один Всеотец её сердцу свидетель. Вся была как извёстка бела, руки мелко тряслись, как мои сыновья её там отыскали, не могла слова вымолвить твёрдо — но рука, видишь, вовсе не дрогнула снова — как тогда, как на старого Брейги на пастбище этот разбойник напал, а она его сняла. Да уж, сынок… сестра у тебя — среди мужей поискать ещё надо такую. И не страшится же!

— Не страшится, почтенный, верно! — гордо ответил Айнир.

— Вот только хорошо ли это ей, а? — нахмурился Бородач, расстроенно засопев, — не мужем же она родилась, чтобы секирой махать. Уж сколько твердил я, что если луком не прекратит портить руку, так будет у неё к зрелым годам плечо как у старого Виганда! Дева она всё же… Сидеть бы ей дома, лён с шерстью прясть, за кого пойти в жёны, чтобы прыти дурной поубавилось — а то всё ещё бегает незамужней. Другие её погодки, прежние подруги, уже при мужах и с детьми, а эта… эх!

Он с огорчением взмахнул ладонью.

— А ведь она дочь самогó Стерке, не чья-нибудь! Как там, сынок — не решил ещё Доннар найти деве годного мужа? За отца ведь ей будет, и пора уже решить Бурому, за кого ему пристроить замуж эту красавицу. Пора уж! Или хочет её перестарить совсем, чтоб над нами соседи смеялись?

— Это надо у неё самой сначала спросить. Сам знаешь, почтенный Хеннир — чья она дочь, и что у неё за нрав. Не по душе если будет жених — так в сватов тех помоями выплеснет!

— Мне ли — вместе с твоим отцом её вырастившему — и не знать? — Хеннир озадаченно почесал долгую, седеющую уже бороду, — вся в Конута вышла…

— Это точно!

— Только пусть бы уж Доннар обдумает это — и поскорее… — добавил он как-то многозначительно, пристально глядя в глаза юному родичу, — а то ведь совсем пропадёт тут сестра твоя, иссохнет от серой тоски. Или те, кто не достоин столь славной супруги, подберут вдруг такую невесту Дейновой крови…

— Неужели кто сватал сестрёнку мою? — с удивлением отозвался Айнир, положив руку на плечо родича, — а то я за всю зиму в Помежьях не слышал ни от отца, ни от кого из земляков о таком деле.

— А что тут говорить? — Хеннир нахмурился, — не рассказывал вам — ни отцу, ни другому кому — потому как и говорить было нечего. Совсем ведь истоскуется твоя сестра по своей горькой доле. Все её прежние подруги в селище — и мои дочки, и братова старшая Грелёд, и прочие девки — давно уже разлетелись по гнёздам. Одну лишь её женихи сторонятся. Иные, кто родом пониже, пугаются — не по нам, мол, такое родство с кровью Дейна. А как доходит до того, что это дочерь самогó Конута Крепкого, непрощённого и заклятого врага ёрла — то и тени от женихов тут не остаётся. Стоскуется девка — совсем ведь людей сторонится с той осени… словно совсем потеряла в них веру, или вообще ей уж жизнь не мила…

— Так кто её сватал, почтенный? — нахмурился недоумевающий Айнир, настойчиво выпытывая о том отчего-то отмалчивавшегося старого Скегге.

— Чего сотрясать речами, кто… — помолчав, раздосадовано пробурчал Хеннир. И потом, хмурясь, негромко продолжил:

— Был тут у нас один — не держи он умёт три седмины… В ту весну с женихом моей средней Асгрейн, Аснаром Долгим из Раудэ званым гостем на свадьбу явился. И как на пиру увидал он сестру твою подле невесты — а она же тогда не ходила в тоске как теперь — всё подле неё с той поры отирался, что ни повод всё в гости являлся тем летом, мне всё кланялся. Совсем видно деве застил он глаза, или и она его тоже всерьёз полюбила… кто их знает двоих? Бегала вокруг него как голубица дурная от счастья…

Солнце сквозь отворённые ставни окошек ярким светом залило покои чертога, золотя полумрак их прохладных бревенчатых черев. На дворе в небесах заливался надрывною песнью порхающий жаворонок, и чуть громче из-под стрехи доносилось синицыно теньканье. Громко блеяли овцы в открытом загоне, не желая спокойно пастись и пугаясь простора под небом, за зиму привыкшие к душному низкому стойлу.

Прервав речь Бородач приумолк, раскрыв суму из мягкой кожи на поясе, и достал копоу́шку из меди. Недовольно бурча в бороду он полез ей себе в правое ухо, ковыряя затёкшую желть.

— Хвёгга хвост тебе в пасть, проклятущая эта затычка! Уж скорее бы лето… как зима — ухо глохнет! — ворчал он сердито. Юный Айнир молчал, терпеливо того дожидаясь, что их родич продолжит рассказ.

— А потом вдруг явился ко мне он под осень с дарами, её руку просить. Говорил: я прекрасней жены и в семействе владетелей не разыщу, а у вас тут такая невеста созрела средь чащ и болот — одни косы её на вес чистого золота будут. Отдай, говорит, твою дочь в жёны мне — вижу, что тесно душе её в ваших краях. Отвезу её к югу, чтобы посмотрела иные уделы, хозяйкою в доме моём она стала. Видишь ты — принял он Майри за дочь мою.

— А дальше что было? — Айнир внимал словам родича.

— Что — что? — Хеннир сурово зажал в широченной ладони всю бородищу за раз, — а что говорить тут, сынок? Как сказал я ему, что не родная мне дочь наша Майри, а отцом её был Конут Стерке — так тот побелел словно репа. Забормотал что-то, что свадьбу под зиму не хуже чем к осени можно ведь справить, а то ещё много в дому неотложных есть дел в Ибаргейрде… И сперва-де туда надо спешно отъехать — известить всех домашних, что вскоре на свадьбу невеста пожалует.

Вижу я — струсил он перед гневом владетеля как тот медведь от внезапного окрика — хотя бы и хвори той с ним с перепугу не вышло. И говорю этому жениху: «забудь, что на свете есть дева такая, и дорогу сюда в Хейрнáбю́гдэ из глаз своих выбрось! Был бы тебе весь род Дейна верным клятвам союзником и поддержкой во всех делах, если бы ты сироту Конута сделал законной женой. А никчёмные боязливцы нам не будут в родне — мы таким дочерей не даём».

Тот и отвечает мне, наглец — не с ёрловым родом тягаться ему, и таких грозных недругов наживать из-за девки какой-то — не стóит она непримиримой вражды со Скъервирами, пока жив злопамятный владетель Стейне. И с тем и уехал он прочь, сношай его волки седмину…

— Вот оно как… — нахмурившийся и закусивший губу Айнир прислонился плечом к дверному косяку, озадаченно скребя левой ладонью потолочную балку-навес.

— Так откуда, говоришь, был жених этот? — как бы невзначай спросил он у Скегге, — как ты, звать его там, говорил?

— Да ладно тебе, сынок, уймись! — вмиг понял замысел юного родича Скегге, остужая его вспыхнувший пыл, — не время как в детстве обидчиков Майри валять мордой в грязи, или голóвы им сносить! Себе больше бед наживёшь…

— А вот наваляю!!! — вспыхнул сын Доннара.

— Утихни, сказал я! Воитель он крепкий, годами постарше тебя, и в ратных делах много больше искусен. Первый меч Ибаргейрда, как молвят!

— И плевать! Если встречу — я…

— Ну-ну-ну… Расплевался он, книжник, — насмешливо хмыкнул Скегге, — пятерых соперников в хринна́уг своею рукой зарубил тот, как я слышал от Эваров — и семейство его с домом ёрлов близкó.

— Э-э-эх… я бы ему за неё такую алую птицу по рёбрам нарисовал бы, выблю́дку… — озлоблено процедил сквозь зубы Айнир, гулко ляпнув кулаком по дверному косяку точно по незримому противнику, — да чтоб его, волчий умёт!

— Сопляк ты пока что — о том толковать, чего сам не видал ещё прежде! — рассердился вдруг Скегге, нахмурясь, — алая птица тебе… Ты вот видел, как дёготь горит?

— Какой ещё дёготь? — не понял слов родича юноша, распалившийся не на шутку.

— А такой… из берёзы что гонят… — мрачно фыркнул нахмуренный Скегге, — уймись, я тебе говорю! Не ищи ты его. Сказал я тогда, что если хоть тень от голоса Скъервиров тут падёт на ворота, наши родичи в южных уделах это сватовство ему сталью по горлу припомнят, уж будь уверен! Пожалеет стократ, если язык свой бескостный во рту удержать не сумеет.

— А сама она что?

— Что — что? Самóй Майри мы с Уной и говорить ничего не стали, куда вдруг пропал наречённый её тот — но она и сама всё без слов поняла… а может кто из моих дочерей сболтнул ей на ухо. И нет, чтобы рыдала слезами безудержно, как все девки в сердечных расстройствах — так ведь точь-в-точь как её упокойная мать, без слов лишь беззвучно одна голосила тайком от иных глаз, по супругу так рано ушедшему убивалась, что и сама вскоре за мужем пустилась холодной тропой.

— Нашла по кому плакать ведь, глупая… — вздохнул Айнир.

— Не по жениху этому, а по своей горькой судьбе она плакала — что ждёт её одинокая доля, и тени своей не узреть, всю жизнь прожить в страхе, отвечая перед Скъервирами за вину отца. Видел же ты её сам прошлой осенью — совсем потемнела с лица, сторонится людей. Ей бы как прежде петь песни и кому-нибудь стать доброй женой и хозяйкой, детей нарожать — а она лишь с сычами в лесу на коров и свиней свои дни тратит попусту… Тьфу — что же за судьба такая для девки?! — с яростью стукнул Бородач кулачищем по притолоке.

Айнир молчал, стиснув зубы и напряжённо обдумывая что-то, продолжая внимать.

— Да и надоело ей тут взаперти всю жизнь в страхе сидеть — слепой я что-ли? Совсем ведь пропадёт дева, с тоски ещё в землю пойдёт вслед за матерью… — взволнованно сплюнув при таких промолвленных случайно дурных словах Скегге умолк, теребя бородищу, — неужели не отыскал ещё Доннар годного жениха для единственной племянницы? У него-то в частых разъездах с делами нашего рода по всем уделам на глазу не один десяток достойных воителей должен быть припасён, кому можно отдать руку такой славной девы!

— Может и подыскал ей отец кого — но такие большие дела не со мной он решал бы… — пожал Айнир плечами в неведении, — не известно мне ничего, почтенный…

— Во-во — всё на старого Скегге взвалили! Где мне жениха ей искать — в наших-то дебрях? — Хеннир раскинул руками, показывая вокруг, — или может аж за Каменными Воротами — в Диком Раздоле каком, или вообще в Волчьей Чаще — где медведи под окнами гадят?

— Что ты, дядя? — с укоризною хмыкнул родичу Айнир, — да как говорил старый Хъярульв — дурнем набитым быть надо, чтобы из Волчьей Чащи жену себе брать!

— Набитым уж точно… — согласно буркнул юноше Скегге, почесав свою бороду — и погрустнел отчего-то.

— Я спрошу у отца невзначай, обещаю. Может решил уже что он взаправду?

— Ты поторопил бы его с этим! Сам же ведь хорошо знает Бурый, что твоя сестра — единственная, кто все родовые земли Конута может перенять по закону — и без супруга не сватанная. А если о том дознается Скъервир — так он по праву ёрла может сам подыскать жениха ей, раз её собственный орн такой первородной наследнице ещё не сосватал достойного мужа… Ты ведь книжник у нас, явно же свéдущ в законах написанных?

— Свéдущ, почтенный… — угрюмо ответил Айнир.

— Вот! Зря что-ли свитки читал и спалил столько воска на све́чи, сношай тебя волки? Так разве допустит такое бесчинство наш скригга, чтобы сироту Конута этот зверь Стейне отдал в жёны тому, на кого его око гнилое падёт? А уж он для дочери своего заклятого врага и ослушника подыщет такого лютого мужа, что и бешеный волк не сравняется с ним…

Скегге смолк на мгновение, хмурясь.

— Или ещё чего хуже быть может — что как вдовый владетель возьмёт её сам себе в жёны — по закону имеет ведь право на то, знаешь сам…

— Что ты, дядя — ведь нету такого в законе! — округлил глаза Айнир.

— Вот дурак ты, сынок — словно знать позабыл, что сильнейшим закон как метла — нагребут что желают… Власть — она такова.

Нахмуренный Айнир долго молчал, обмысливая услышанное от родича.

— Передам всё отцу про сестру, почтенный — не беспокойся. А где она сама?

— Да здесь по хозяйству всё крутится где-то. Ладно, разболтались с тобою мы что-то — а мёд и в рог не накапал пока, чтобы нам языки расплетать, — Хеннир шутя подтолкнул юного родича в сторону двери из горницы.

— Парильня готова — отмывайся с дороги как следует. А потом ждём в чертоге — жена со служанками давно уж накрыли столы, ещё как вас заприметили издали. Сейчас все наши родичи и прочие соседи пожалуют в гости. Не золотарь же смердючий какой к нам пожаловал — а сын Бурого сам, кого драл я лозою за шалости некогда! — Хеннир хлопнул смущённого юношу по плечу, — так что ну-ка в парильню живей! Клянусь бородою Горящего, будет у нас славный праздник!

— Хорошо, почтенный Скегге! Я скоро — дай только отмыться! — юноша попрощался со старшим и заторопился к парильне, — а то впрямь уж смержу от болота как тот золотарь!

— Во-во — наконец-то разнюхал! — одобрительно фыркнул ему Бородач.

На бегу Айнир вдруг обернулся, опять обратившись к почтенному Скегге.

— Слушай, родич… Вот вспомнил чего. Ты слыхал что про сына сестры дяди Мейнара — Бундин который, Ничейный? Что за имя такое? И чей сын он — какой из сестёр?

Хеннир нахмурился, сжав бороду кулачищем.

— Дурная история, мрачная…

— Про их свару с Хатгейрами в Смуту Соседей — так ведь? Помню, слышал когда-то от родичей, что дядя имел там давнишние счёты к сыну их скригги — Снорре Волчиному Зубу. Из-за сестры своей — так же?

— Может быть… — буркнул уклончиво Скегге, — известно ведь — кровь лишь кровь к себе тянет.

— Так о чём же? — настойчиво пробовал выпытать родича Айнир.

— Как ржа и железные зубы пожрала… — негромко промолвил насупленный родич, — не для твоих ушей пока, малый, такие истории…

— Как воевать — так не мал! — насупился сын Бурого, — а как истории слушать…

— Да такое на трезвую голову рассказывать даже не хочется… — махнул Скегге рукой, — а я, знаешь, в Помежные Распри такое видал, от чего и покрепче меня мужики в треть восьмины как пепел седели… Лучше иди-ка в парильню живей! Как золотарь весь смердишь, не то слово…

За воротами чертога торопливо зашагавший в сторону парильни Айнир и налетел на сестру, несшую под боком ивовую корзину с круглыми сырами из кладовой.

— Сестрёнка, здравствуй! — обрадованный Айнир подхватил Майри в объятья и закружил высоко над землёй, так что сыры едва не полетели им под ноги.

— Как ты тут одна за зиму? Соскучилась по своему малому брату?

— Соскучилась, Айнир! — она обрадовано поцеловала его, прижавшись к грязной чешуйнице в шишках заклёпок, — хвала Всеотцу — ты живой, братик! И по глазам вижу, что уже не мальчишка тот прежний.

— Верно — голова всё же на месте, — брат наконец опустил девушку наземь, шутливо стукнув себя по макушке, — ну, сестрёнка, сколько свежих известий тебе я привёз — не рассказать за один вечер!

— Иди, будущий сотник — парильня остынет! Потом расскажешь нам всем на пиру, что там было с тобою в Помежьях.

— Будущий сотник! — радостно подтвердил Айнир, утвердительно взмахнув кулаком и торопливо удаляясь от девушки по двору в сторону парильни.

— Да, будущий… — тихо произнесла она, и отвернувшись пошла дальше к дому, прижав к боку тяжёлую корзину с сырами.

Судно, приткнутое носом с резной головой змея Хвёгга на маковке гнутого киля к причалу у топкого берега, тихо качалось на во́лнах разлившейся Зыбицы. Жители селища Волчья Тропа гомонили, когда их земляки по прогнувшимся к самой воде хлипкими сходням сгоняли на сушу трёх тучных коров редкой южной породы, несли круги соли и витые сетки корзин с перепаленным углем из дуба и добрым железом для кузницы — много лучшим за то, что могли тут добыть из болотной руды в бедном северном крае. И двое мужчин в годах ближе к шестидесяти наблюдали за всем, встав на досках причала у берега.

— Значит, снова в верховья?

— Ага. Вниз пойду до слияния с Каменной только как выйду обратно.

— Жаль. Я думал, подкинешь с десяток мешков к Чёрной Топи ты, Хедин…

— Потом. Видишь сам — скольких надо к Высокой Дубраве доставить с конями. Тут веслярить придётся седмину, если ветер дрянной нам даст Гудсти…

— Да — война… — приумолк собеседник, хлебая из рога вино, что привёз к ним на судне свояк. Хмель был добрым, нездешним и тонким — и незнакомым ему.

Челновод оглядел всех столпившихся возле причала.

— Половина домой не вернётся… — промолвил опять говоривший с ним здешний, — вон, из будущих вдов хоть сейчас можно жён присмотреть. Надоело вдовцом мне сидеть! Мы же ещё не трухлявы с тобою — а, Хедин?

— В моей тверди был древний обычай… — негромко сказал тому гость-переправщик, провожая глазами входивших на судно воителей, — когда всякий, кто шёл на войну, оставлял в стене города гвоздь, загнав в щель меж камнями. Возвращаясь, его забирал — до грядущего раза. Тех же гвозди, чей рок был иным, оставляли навеки в стене, пока ржа их не съест, как и память о павших. Нет числа того видно ещё, не придумали книжники — коим можно бы было обчесть эти метки за столько веков…

— Вот дурацкий обычай — Горящим клянусь! Камень в стыках так портить, железо на гвозди тем больше… А и враг же по ним или воры как точно по лестнице могут на стены подняться! — хмыкнул здешний насмешливо.

— Не дурнее само́й той войны… — Челновод так и не обернувшись к товарищу рыскал глазами по лицам воителей, кого должен был скоро доставить к Высокой Дубраве, где их ждали иные загоны всех собранных с Севера селищ, готовые двинуться к землям владетеля Эйрэ.

— Такова уж людская природа, свояк. Все владетели споры решают свои — кто законом, а кто и железом — а мы пики берём и дырявим друг друга с такими же.

— Потому я и уголь с железом вожу по всем здешним болотам — а не так же, как некогда, кровь чью-то лью…

Здешний пристально глянул на Хедина.

— Слушай, свояк…

— Ну?

— Я сестру свою Хлив за тебя отдал некогда. Ты надёжный мужик, верный, честный, твёрдый на слово и дело…

— И к чему это?

— Никогда я не спрашивал прежде… Из каких ты земель будешь родом? Ведь как был ты когда-то не сед, для дейвона твоя борода была слишком смоля́ной…

— На себя посмотрел бы ты, Сварт… — хмыкнул гость, покосившись на тёмную бороду брата жены.

— Знаю — бабка была в час осады Милльэрбе служанкой у скригги, и в неволю к арднурцам попала на месяц. Понятное же дело, чего там… Только говор твой вовсе ведь даже не южный был прежде…

— Я когда-то жил очень далёко отсюда… на юге.

— Так ты может и вправду арднурец?

— А ты хочешь за бабку с меня испросить?

— Тьху ты, дурень! Я бы может совсем не родился, не поимей её кто-то из ихних — дед ей не сделал детей ни единого, видно крюк был наверное слаб для того по ночам… Да и совсем ты на них не похож!

— Они разные есть… И такие как арвейрны даже там водятся.

— Я же так, любопытствую чисто по дружбе. Ты не обижайся, свояк!

Хедин какое-то время молчал, глядя в зыбь речных волн Мириэльве.

— Я из астириев родом… из славного древнего дома Керре́т.

— Не слыхал про таких… — почесал свою бороду Сварт, — вот с чего ты, выходит, в вине знаешь толк, и не пьёшь эту здешнюю дрянь раскислющую!

— Отчего… пью порой. Ко всему привыкаешь — к дурному ль, к хорошему. Помнить только вот часом не хочется то, что когда-то дурное нам выпало…

— На то память и есть, таково её свойство. Я вот тоже не помню уже, как бранился с моею любимою Берой — лишь хорошее крепко сидит в голове. Так а как ты тогда угодил далеко столь на север? И как звать тебя хоть по-минувшему было, свояк?

— Да почти как и тут… Был наречён я Хеди́на — и Рука Смерти мне дали товарищи прозвище — Ма-де-мо́р. Лучше не было воина в землях Керре́к и Галле́к; сам достойнейший Вент Трижды Храбрый был мне покровителем некогда в тверди на Ясеней Круче, когда вынужден был я покинуть свой край праотцов…

— Ты, видать, после тех их восстаний укрылся на севере — так ведь?

— Нет… то было потом уж, спустя лет двенадцать. Много кто из нас вынужден был разбежаться от Скъервиров гнева по дальним уделам.

— Так с чего?

— Из-за женщины…

Сварт хохотнул.

— Ты чего — дочь владетеля вдруг обрюхатил? Или чужую жену возжелал?

Хедин долго молчал, глядя в волны реки. Терпеливо молчал и свояк, выжидая ответа.

— Была дочь она нашего регля — владетеля дома Эде́т. Я был ей верным стражем, хранил её жизнь, как поклялся отцу её прежде… и сплелись наши с нею сердца раз внезапно, когда встретились вдруг мы случайно на лестнице в веже. Но была Брига сватана более знатному, равному чином родителю — и не в силах снести то бежали мы с ней из твердыни, пожелав свои судьбы стремить воедино вдвоём, вдалеке.

— Не срослось убежать?

— Сломал мой конь голень средь камней перевала, и лишь тем нас настигли отец её с братьями. Потом лгали про то, что украл я казну… всё враньё до единого слова. В сшибке я зарубил и родителя, и троих её братьев — но по мо́льбам возлюбленной меч опустил над поверженным младшим. Он в ответ поразил меня прямо в спину, и забрал мою милую прочь в их твердыню — бросив раненным при смерти в чаще зверям на поживу, где клевало живого меня вороньё.

— А с ней что?

— Сперва родичи жаждали также казнить, но потом по мольбам её матери жизнь сохранили, и в наказание продали в рабство арднурцам…

— Но ты, стало быть, выжил? — Сварт вдруг вспомнил те страшные шрамы на теле у мужа сестры, кои видел в парильне не раз за все годы — от коих иным и не жить.

— Как видишь. Спустя год, как вернул свои прежние силы, я всем им воздал — без пощады и милости. Всех мужей её рода убил до единого, всех отыскал и отправил их в Ормхал. А потом разыскать смог того, кто купил Бригу прежде и вывез за горы в Арднур — и там тоже тех трупов на мне уж без счёта, как шёл я по следу её аж до са́мого Моря Песков.

— Разыскал? — Сварт был весь во внимании, позабыв про порядок на сходнях причала, где орали воители, тщетно пытаясь достать из воды туда павшую с досок кобылу.

— Не успел… умерла там в неволе, — как-то резко умолк Челновод, тихо вымолвив это.

— Да-а… история… — буркнул свояк, почесав бороду — чуя, что родич не всё рассказал — но лезть в душе ему сам не стал, — я такого не слыхивал даже подобного…

— Что ты врёшь — тут на севере каждая третья история с кровью про бабу! — усмехнулся ему Челновод, — вон — про Ротсвейнов и Стюр! А про Дьярви и Гальдуров! Да и тот же вот Трижды Предатель, кто…

— Да твоя слишком жалостлива, Хедин… — сопнул Сварт, опасаясь что сам точно баба вдруг пустит слезу, — вот свезло же тебе, Хвёгг мне в рёбра…

— Жизнь такая… Такое случается…

Хедин смолк, глядя в волны разлившейся Зыбицы. Вместо них он вновь видел бескрайнее море песков, чьи огромные волны вздымаемых ветром к лазури небес исполинских барханов тянулись на многие дни его странствий — и маленький круг рощи во́ду нашедших тут в озере в те́ни горы́ старых древ, околявших селение. Помнил их разговор, её медленно шедшую смерть, и холодную руку в руке у него. Помнил тот оберег — серебристую нить прочно сплёвшихся звеньев подарка-обручья, какое когда-то надел ей в той веже на кисть — и какой её брат после в ярости бросил в кровавую грязь на его умиравшее тело, разлучив их с любимой — кой он смог подобрать и вернуть ей спустя долгий срок на краю им известного мира… опоздав к ней уже.

Он помнил, как после её погребли, как стоял над селением долгий печалящий плач-перевой погребальщиц, и он молча оставил подарок тому, кто стал ей тут хозяином, положил серебро на тот маленький тканяный свёрток — всё, что осталось от Бриги, кого он любил — и попросил сохранить. И человек, в чьих глазах жил испуг от того, как явившийся в их поселение странник с далёкого севера, кто искал свою женщину в здешних краях, перебил точно ветер неистовой бури с десяток его лучших воинов, а теперь уходил точно страшная тень, как безмолвный оживший мертвец — сохранил ему жизнь, попросив тот подарок сберечь, как незримую память — и помянув первосущное имя Единого вместе с богами их древней земли обещал то исполнить, на прощанье учтиво осеяв свой лик распростёртой ладонью в знак дружбы с почтением. И зарок свой исполнил, как знал он о том…

В сваю настила ударил торец проплывавшей по Зыбице ели, чьи корни размыла вода половодья и вырвав из почвы с собой увлекла вниз по руслу. Челновод как очнулся, опять увидав свояка, свой корабль и селище. Воители дружно грузили на судно тюки и корзины, тянули коней и их сбрую.

— О — на дрова в самый раз, пригодится! Эй, Рагну́льф, помоги-ка достать! — окликая соседа Сварт тут же хозяйски принялся за дело, увидев добычу, какую река принесла ему в руки.

— Ну ладно — отчаливать час! — Хедин глянул на солнце, как то высоко уже встало, — как вернусь из верховий, к тебе загляну — и мешки твои тоже возьму куда нужно.

— Осторожнее будь там… в верховьях. Ведь война на дворе, а там рядом Помежья…

— Все мы к смерти бежим. И меня она тоже нагонит когда-то, когда столько я раз от неё сумел вырваться, — Хедин Скутлкъёре пожал руку родича год как умершей жены, и ступил на скрипучие сходни.

— Зимовать буду в Западном Доле, дай Гудсти уйти ото льда из верховий! А свезёт — и к тебе приплыву!

— Приплывай! Как раз вдовы появятся… — хмыкнул товарищу Сварт, всё любуясь молодками возле причала, пока торопливый Рагну́льф и иные помощники дружно тащили бревно из воды.

На берегу чуть поодаль от воинов из Ульфасльод, что грузились на судно, встали трое мужчин, навязав скакунов у ближайшего схорона. Один был за полвека годами, с ним двое парней чуть за двадцать — близнецы, походившие с облика точно две капли воды.

— Там в Высокой Дубраве найдёшь Бера Шишку из Западных Рагни. Он друг мой давнишний, на службе у Дейнова дома лет тридцать как точно. Кейла возьмёт тебя в ихний загон, что идёт с сыном Бурого в Эйрэ. Ты копейщик умелый, там им пригодишься в выправе.

— Я ведь лучше… — прервал его речь второй парень.

— Я знаю. Но пойдёт теперь Гисли. Он старший.

— На треть лишь восьмины какую всего…

— Я знаю. Но он у нас старший, ему идти в войско из нашего селища, раз пал жребий на двор наш. А ты, Гуннар, вторым — если будет нужда.

— Я ведь лучше, — Гуннар был явно упрям, не согласный со старшим.

— Да не бойся, братишка — врагов на всех хватит! — второй из парней дружелюбно похлопал того по плечу, — ты смотри за невестой моей — чтобы этот козлина из Вестрэдале Бергейр, сын ихнего мельника, к ней не тягался!

— Присмотрю… — буркнул Гуннар.

— Да смотри её сам не попорти от скуки! — хохотнул старший брат, тюкнув младшего в бок кулаком вполусилы, — а то жёрнов на шею надену!

— Верно Гисли сказал — дело долгое это, — согласно кивнул старший родич, — через год может быть и ты сам туда двинешься. А пока кто мне мельницу будет чинить? Скоро жёрнов менять. Хочешь, чтобы твой дядька единственный Харл с голодухи опух, как не будет с чего ему жить?

Гуннар согласно кивнул, стиснув зубы, подчинившись решению родича.

— Вы мне оба как дети — раз матери рок был таков, не дожить. Раз родились вдвоём, то вдвоём и несите на память…

Родич вынул из кошеля что-то, раскрыв пожелтевшую тряпицу. На ладонь ему пал оберег, сверкнув золотом витой резьбы колец Хвёгга. Дядька ловко раздел его на́двое ровно по шву — как у ракушки створы — с отдельным шнурком для того и другого.

— Дорогая штуковина! — Гисли присвистнул.

— Ценная, верно, — кивнул головою им Харл, — но скорее как память — какую бы лучше порою забыть…

— Не из наших краёв… — присмотрелся к ней Гуннар, — явно делана и не в Высокой Дубраве. Там таких их кузнец не сваяет и спьяну. Откуда хоть, дядя?

— В Чёрной Круче её сотворили… у Скъервиров, — дядя умолк на мгновение, — он вашей матери дал его в память — как видел Раннхильд в последнюю встречу.

Дядька надел обереги на шеи парней, склонивших пред ним свои головы.

— Помните то — что вас двое, как эти вот скъюты — но всё же один оберег это, цельный. Разорвать его надвое можно лишь частью, но не будет он полный тогда без второго.

Племянники дружно кивнули.

Взор дяди вдруг стал мрачно-хмурым.

— И помните оба — молчите о том, чьей вы крови… Иногда того лучше не помнить, кто ты. Вы для всех мои дети, сыновья Харла-мельника из Эикфъяллерн. И пусть так и будет.

Зашумела вода под просмоленным килем ладьи. Берег стал отдаляться от судна, и пенная чернь половодья на Зыбице точно межа разделила людей друг от друга — расширяясь всё больше и больше, всё дальше и дальше снося звероглавую лодку стремниной, когда все весляры как один налегали на древки вальков.

На другой день с рассветом пробудившийся после шумного пира с родичами Айнир уже собирался в обратный путь. Седлая выведенного из стойла коня и нагружая на него кладь он попутно рассказывал помогавшей ему Майри о событиях зимних месяцев — как вершивший их конной сотней Фреки Секач из Широкого Дола выбрал самых молодых и неопытных ещё воинов, и сбив из них новый десяток нежданно вручил главенство ему, такому же зелёному и растерянному, повелев учиться глядя на старших.

–…и говорит мне: «пикой врага поразить даже баба любая научится. А научись-ка ты прежде людьми управляться, быть связкой соломин, которая всех их в одно прочное жало собрать сможет — и за каждого жизнь быть в ответе, чью смерть на себя ты возьмёшь! Посмотрим-ка, книжник — достоин ли ты своих братьев?»

— И как, оказался достоин?

— Смеёшься ты что-ли, сестрёнка? Вечно мне быть в их тени́ самым младшим, так повелось уж с рождения. Но с десятком мне повезло — толковые все оказались ребята, не подвели мы друг друга. Ругал нас нечасто Секач.

— Видишь — так значит способен! — поддержала сестра брата словом.

— Может быть… Хоть может и просто не всякую нашу оплошность нестрашную он выставлял на глаза нам… — добавил чуть тише ей брат.

Айнир поспешно рассказывал Майри, как был со своим скиром в сшибках с людьми áрвеннида на восточных Помежьях, где в каких местах побывал он за зиму. Девушка помогала ему, внемлюще слушая долгое повествование брата, но взор её был отчего-то тоскливым.

— И не боялся ты? Прежде нечасто бывал ведь в бою…

— Сколько бывал я там прежде, сестрёнка? Подавал братьям копья всего лишь. А тут… Бояться я отучился в первую же седмину. Хоть чувствовать страх в бою воину нужно — иначе не носить ему головы, как сказал Фреки.

Юноша смолк на мгновение.

— Да что же тебе я хвалюсь зря лишь, Майри — если сама ты троих скотокрадов стрелой положила без страха? Тебе и о храбрости буду ещё говорить?

— Не без страха, Айнир… — она побледнела на миг, — только это другое.

— Так и они же не с голыми руками тебя повстречали — и сделали бы с тобой что похуже, дай ты им слабину. Помнишь, минувшей зимой дочь горбатого Въёрна разбойники утром с дороги на гать умыкнули, что там сделали с ней эти вы́блюдки?

— Помню… — нахмурилась Майри, бледнея, — бедная Эрна. Хоть бы живой её после оставили, изверги — так всё равно не пощадили. За то Бородач и нескоро их бошки надел на забор, этих выродков, пока сдохли в мученьях от ран…

— Туда им и дорога, выблю́дкам! Я б за такое их…

— А поначалу вы где воевали?

— На севере наших Помежий, в землях у Ёрваров с Фрекирами. Я там в конце листопада едва ли не в первой же стычке с коня спе́шил вражеского дáлам-лу́адэ — десятника их, значит, по-нашему. Повезло вот нежданно… — пожал он плечами.

— Десятника, говоришь? А сколько их было, вражи́н тех?

— В том-то и дело, что гордиться мне нечем… Ведь было их там два десятка — и то, второй весь без боя удрал, как они вдруг нежданно на нас натолкнулись в пути за Болóтиной. А нас верхом целых пять скиров россыпью ехало, и ещё позади два, всего на три полёта стрелы поотстав. Одного в этой валке срубили мечом — друг мой Рёрин из Эваров там отличился — а их десятника я подловил и копьём снял с коня. Ну а другие рванули назад, раз неравными силы их были.

— И что с ним там сделали, с этим десятником?

— Да не вспомню уже… Если конями в той сшибке не затоптали, так скрутили наверное — вроде как был ещё жив. Я же броню ему даже не про́бил как надо, лишь сшиб из седла. А может зарубили на месте, и дел тут. Мы-то с десятком вперёд поскакали врагов догонять — но без толку. Умчали от нас словно ветер, так своего и не отбили.

— А когда выйдет воинство? — нежданно спросила у брата дочь Конута.

— Уже вышло, сестрёнка — только мало кто знает об этом пока! — взор Айнира загорелся, когда он с ещё прежним мальчишечьим запалом поделился с сестрой известной ему тайной.

— Почтенный скригга всю зиму готовил лучших из наших воинов к потаённой выправе на вражий ардкáтрах. Вот почему мои братья всю стужу отсидели у очага в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн, слушая наущения Эрхи, а не гоняли коней по Помежьям как я, и в лесах под волчиную песнь у кострищ не морозились. Все Ночные Птицы отправились туда с Ллотуром, а Хугиль повёл лучших из конников Железной Стены — и наш родич Сверра со снастями осадными тоже идёт среди них.

— Оба брата пойдут?

— Оба — лучше их в своём деле тут нет. А Скороногого из Чёрной Кручи наш Эрха отправил с ложным нáступом севернее, взять в осаду их городище Клох-э́байн и подступать с осадными вежами к прочим соседствующим твердям. Сделает вид он, что наш главный удар там начался, и тем скорее сумеет отвлечь от ардкáтраха как можно больше войск áрвеннида.

— Вот даже как?

— Да, сестрёнка — так вот наш скригга задумал! Враг пока что не ждёт нас у тверди их с юга — а как опомнится, мы уже будем у самых ворот! А когда передовое воинство возьмёт Аг-Слéйбхе, к тому времени из Дейвóналáрды уже успеют прибыть в помощь прочие воинства — лишь бы не задержало их что в том пути. Вот что замыслил наш Эрха, какой дерзкий удар нанести в самое сердце врага. А больше я и не знаю пока что — отец меня в тонкости не посвящал. Я лишь должен вести людей в подкрепление следом за братьями.

Айнир умолк, подтянув на седле подпругу и проверяя — прочно ли оно держится.

— Подай-ка мой лук, сестрёнка!

— Сам Эрха ведёт наше воинство, верно? — Майри передала брату стянутое тетивой оружие, уложив его в долгую сумку с хранящимися там отдельно стрелами, и Айнир прочно закрепил ту ремнём на седло с правого бока.

— Нет, увы… Ёрл видимо передумал — решив, что одному орну Дейна достанется слишком много воительной славы в войну. Поручил он быть вершним не нашему скригге, который как раз тогда слёг зимой с сильным недугом, а своему брату Унниру.

— Всё равно что тупую деревяшку вложил нам в ладонь вместо пики… — нахмурилась Майри.

— Увидим, сестрёнка. Уннир тот вроде не глуп в ратном деле, в Распрях Городов побывал — хотя не ровня он нашему Эрхе, куда уж, — насмешливо хмыкнул Айнир, — даже до их родича Рауда ему словно зайцу до тучи допрыгнуть пытаться…

— А ты сейчас в Вингу отправишься? Или на Кручу к отцу?

— Нет — я со скиром сегодня же выйду на юг вслед за братьями. Наш друг Ульф тоже едет со мной, так что проститься и с ним не забудь на дорогу. Я к вам и приехал на день погостить, так как может и не увидимся больше, сестрёнка…

Майри вдруг вся затихла, и её прежде взволнованное лицо стало полным спокойной решимости, когда она отважилась сказать брату то, что желала.

— Айнир, возьми меня с собой.

Брат опешил, на миг потеряв и дар речи. И хоть он сразу же понял сестру, отчего она истово рвётся из тихого Хейрнáбю́гдэ разом с ним и его людьми в самый жар распри — отчаянно, слепо, не страшась неминуемой гибели — но подобного младший сын Доннара просто не мог допустить.

— Да ты что, Майри?! Или повитуха тебя уронила? Сам Эрха меня проклянёт за то трижды — и ремней из спины самолично нарежет, если я тебя без их ведома с собой на смерть возьму! Куда тебе там, сестрёнка?!

— Думаешь, если я девой родилась, то в бою мне не место, не сумею стрелять по врагу?

— Да нет же… Только… — Айнир замялся, не зная что молвить в ответ.

— Тогда отчего? За меня что ль страшишься?

— А если ты в плен угодишь — знаешь, что будет с тобою, сестрёнка — что сделают?

— Знаю, Айнир — не дура…

Юноша стоял одолеваемый рвущими душу сомнениями, словно пронзаемый пристальным и пытливым, едва не молящим взором сестры.

— Хвёгговы петли! Попадёт мне дубиной от Эрхи, когда он узнает… — пробормотал младший сын Доннара, весь снедаемый непростыми раздумьями. Айнир торопливо оглянулся, высматривая — не слышит ли их кто из родичей издали, и внимательно посмотрел на выжидающе взиравшую на него девушку.

— Значит так, сестрёнка, — сказал он ей твёрдо, — давай вот что решим. Если одолеешь меня на мечах в поединке, как в детстве на палках тебе удавалось — твоя тут взяла, можешь седлать скакуна. Иначе останешься в Глухом селище пока не выдаст отец тебя замуж — Всеотцом в том клянусь!

— Нечестно так, Майри! — с обидой промолвил как палкой пришибленный Айнир, держась за распухшее ухо, когда в пару с сестрой возвращался из уже зеленевшей первой листвой берёзовой рощицы за пределами селища, где и решался в их поединке жребий девушки, — тебе что дубина пастушья, что добрый клинок — без разбору пластаешь, как колешь дрова. Не бабья рука у тебя, а медвежья наверное — всё в дядю Конута…

Пытавшийся найти новые отговорки сын Доннара всё никак не мог поверить, что он — уже не такой зелёный воитель, каким ещё был по осени — скорее в шутку поспорил с сестрой, чтобы гордая и упрямая дочерь Стерке не решилась состязаться с ним из-за своего неминуемого поражения — и вдруг неожиданно сам проиграл.

— Моя взяла, Айнир! — на ходу радостно молвила Майри, неся в руках два блодвáрпэ, для безопасности плотно перевязанных верёвками по клинкам. Но по виду разгорячённой запыхавшейся девушки было понятно, что взволнована она как никогда прежде, и ещё сама не до конца верит в собственную победу.

— Да знаю, сношай меня волки… — недовольно нахмурился брат, не отпуская ладони от саднившего после удара лица, — а бить-то в башку зачем было? Что теперь мои люди решат — что их десятник у родичей на пиру получил в пьяной драке по уху?! Если узнают, что девой был бит — так совсем засмеют…

— Так ведь ухо же на месте! — подзадорила девушка брата.

— Ага — спасибо, что не отсекла… Голова как котёл гудит!

— Раз ушей тебе жалко — я и снизу могла бы ударить… — раззадорившаяся от одержанной над братом победы Майри развернулась к тому лицом и шутливо вильнула клинком. Айнир едва ускользнул от его острия, что упёрлось ему ниже пояса прямо в подол мокрой потной рубахи.

— Не одного, так другого меча там могла бы лишить! — пошутила дочь Конута дерзко.

— Уймись уж ты, Майри, брось эти девичьи шутки… — отступил брат на шаг, уходя от укола.

— Ага, боишься? — прижмурилась она хитро, шутя кольнув Айнира жалом клинка.

— Да как тебе сказать… — отскочивший ещё на шаг назад юноша пожал плечами, начиная смиряться со своим поражением. Айнир был явно расстроен — но уговор уговором, и слово он должен держать.

— Чего вот лукавишь! Вижу, что ты уж не мальчик, и девок на сене как следует мнёшь.

— Вот уж не с сестрой о таком говорить ещё буду! — отмахнулся он недовольно, смутившийся и зардевший с лица, — и вообще — вчера на тебя девы вешаются, когда рядом ты с ними, подарками сыплешь — а как время с простором пролягут меж вами — и другой кто ловчее красу их уж зрит… — словно сквозь зубы вдруг выговорился Айнир о чём-то своём наболевшем, махнув лишь рукой.

— Что же одна из тех дур изрекла таковое тебе, что ты сам как не свой теперь, братик? — усмехнувшись спросила у юноши Майри, — ведь в ином тут наверное дело?

— Ай… Говорит она…

— Кто?

— Да неважно… «Ты же смерть на себе в глазах тащишь, до грядущей зимы не дожить тебе даже… С тобой быть — овдоветь на два счёта».

— Сплюнь дурное то, Айнир. Нашлась там такая пророчица… — фыркнула Майри, — отвязала тебя, дурачка, по-дурному, коза эта — а ты и поверил, и сердце на нитки мотаешь. Кто гостей на поминках своих начинает считать загодя́, тот и впрямь в ямы Хвёгга спешит, как известно… Вот и счёт не веди за чужим языком.

— Да уж как-нибудь в том разберусь, не мальчишка. Раз тащу — пусть тащу… Может так оно проще, чем кого-то овдо́вить бояться… — он умолк на мгновение, — тебя бы саму замуж впору отдать, чтоб унялась. Не воителем ты родилась, чтоб мечом и секирой махать…

Закинув клинки на плечо Майри молча шагала вперёд, слушая брата и прикусив губу.

— Нашли бы с отцом тебе годного мужа из славного рода — сидела бы дома, детей своих няньчила. Или думаешь, что не хочу я отгулять на твоей свадьбе, сестрёнка, и покатать на загривке племянников?! Зря тебя я беру — вот предчувствует сердце недоброе…

Майри внезапно застыла на месте, и лицо её вдруг потемнело.

— Не возьмёт меня замуж никто, Айнир — и ни тут, и ни где ещё… — тихо ответила она брату.

— Вот ещё выдумала! Отчего это? Ты же с лица не крива, — сын Доннара захотел было завести с сестрой речь по душам — дав той знать, что ему всё известно от старого Хеннира и про то сватовство к ней, и про предательство её наречённого — но резко умолк, не желая терзать сердце так потемневшей лицом юной Майри.

— Может и так — и многие смотрят давно… Не думай, будто не целованная доселе хожу. Но только чтоб кто-то решился взять в жёны, то всем сразу памятно, чья я есть дочь. Простой люд боится меня, крови Дейна. А знатные зачернённого имени отца моего и тем больше страшатся. Даже здесь среди родичей я как меченая железом — его виной перед ёрлом, что на мне несмываемо.

Она смолкла на миг.

— Как и проклятие моё, о котором твердят кто ни лень по углам…

— Да что за проклятие, сестрёнка, чего ты придумала? — вытаращил глаза сын Доннара.

— «Много смертей принесёт она близ себя некогда» — так старый Эрха сказал обо мне при рождении? С сáмого детства я с этим живу, как гнилой хворью пред всеми отмеченная — или не замечал ты того прежде, Айнир?

Брат не нашёл что сказать ей в ответ, чувствуя горькую правду в словах своей юной сестры, и отвёл глаза вбок.

Вдвоём они подошли к воротам в хозяйский чертог. Брат обернулся к сестре, вопрошая:

— Как скоро соберёшься? Нам выезжать уж пора до полудня, чтоб до темна к Хáттэикге́йрду добраться.

— Я быстро, братик! Не успеешь заждаться…

— Оружие и какую броню под твой рост я тебе подберу, а вот коня и всё прочее ищи сама. Лук не забудь. Хоть в чём от тебя будет прок поначалу… — последними словами он словно хотел уколоть сестру, тем самым пытаясь хоть через её гордость снова отговорить девушку от столь отчаянной и дерзкой затеи. Однако дочь Конута будто и не заметила упрёка.

— Спасибо тебе, Айнир, — Майри повернулась к брату и крепко обняла его. Затем повернулась к воротам в чертог, устремляясь туда собираться в дорогу.

— Погоди-ка, сестрёнка! — брат вдруг поймал её за руку, остановив, — вот ещё что… Помнишь, как малыми были в Стейнхаддаргейрде у Къеттиров, и после пира сидели в чертоге — как были там дядя с отцом? Под столом мы засели с тобою от глаз всех тогда, и пса с рук кормили их чёрного… как его там?

— Ага — Злюку! Скормил ты ему аж два вертела жареных уток, мышь тощая! — Майри шутливо толкнула его локтем в бок.

— И ты это прозвище помнишь? — насупился брат.

— А то! — сестра показала язык, как и в детстве дурачась, — так тебя Пузо прозвал!

— А помнишь, отцу дядя что-то рассказывал там за столом, как остались вдвоём они? Про сестру свою вроде какую-то…

— Помню… — Майри резко нахмурилась, — что-то страшное он толковал там ещё — говорил: «а он лишь смеялся в лицо нам, ничуть не страшась — «я жить буду, кровь мою вам не убить!» Будто знал то взаправду…»

— Я такого и то не упомню…

— Так ты же там Злюку всё в нос целовал, дурачок — а он языком тебя вылизал точно тарелку! Где там что помнить?

— А про кого это хоть говорили?

— Я что ли знаю? — пожала плечами сестра, — ты у дяди спроси!

— Их расспросишь…

— А ты и не спрашивай, братец. Скригга как-то изрёк, что спит крепко лишь тот, кто не знает сокрытого — и с вопросами в душу не лезет иным, — поучительно молвила Майри, — я так точно не дура в такие истории лезть!

— Может и так — только… — почесал себе Айнир за ухом, на полуслове запнувшись, — а ты слыхала как-то быть может от нашего Скегге историю про распрю Къеттиров с домом Хатгейров — и про ту же одну из сестёр дяди Мейнара? Про крушение Высокой Тверди — что-то про то, как ржа зубы железные съела?

— Что ты, братик — совсем стал на память за Брейги Глухого слабее? — хмыкнула Майри насмешливо, — он же нам в детстве рассказывал всё про Соседскую Смуту! Другая история это — про цену присяги у Красной Секиры…

— Погоди-ка… А зубы при чём тогда? Кто был так прозван?

— А я разве знаю? У дяди спроси…

Не докончив рассказ дочерь Конута развернулась и бегом бросилась к дому.