…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 17

— Разве не рада ты снова увидеть меня? — вопросил он её, взяв под руку и поведя в новом танце сквозь зал.

— Сперва просто желала, чтобы волки тебя разорвали обратной дорогой из нашего селища — или чтобы со взгорий помежных самый хищный из львов за твоими кишками пожаловал… — помолчав, ответила холодно Майри — в душе проклиная себя за согласие, кое дала прежде дяде явиться с ним ко двору ёрлов. И вот теперь дочери Конута подчас веселья вдруг суждено было снова того повстречать, кто когда-то был ею любим, потом ненавидим, а теперь безразличен — но кто сейчас твёрдо ведёт её за руку в круге и не желает ничуть отпускать от себя.

— Неужели я так презираем тобою и нынче, что и взор на меня повернуть не желаешь — за то лишь, что тогда я быть может обоим нам жизнь сохранил, решив повременить с нашей свадьбой поспешной? Слишком уж ненавистно было для ёрла одно только имя кого из потомков Стерке, дабы оставил он это непокараным…

Майри молчала, лишь с холодной усмешкой встречая его оправдания, с нетерпением всё выжидая конца того долгого танца — или может быть хода на шаг в новый круг, когда прочий мужчина возьмёт её руку, а тень от минувшего сгинет на целый десяток шагов от неё, ведя прочую в паре.

— Но сейчас, как уж видишь, времена наступили иные. Стейне мёртв, а прочие Скъервиры не так непримиримы как прежде. Тем больше за эти два года я сам стал вхож к Когтю и его родне, развозя их приказы и выполняя поручения по всему воинству — и немало добыл ратной славы в сражениях на юге. Теперь уже не посмеют они противиться моему выбору невесты, чтобы враждовать с нашим дружным к ним домом. Или думаешь, разлюбил я тебя за такой долгий срок? — он на миг притянул её ближе к себе, сильно обняв рукою за пояс, — ещё прекрасней ты стала за три пролетевших зимы, клянусь взором Гефа́дринн!

— Любил бы — не покинул меня бы трусливо в слезах одну, Хаукар, — она встретилась взглядом с ним, — ступай вольной дорогой, много лучше невест ты отыщешь при Скъервирах и дружных им орнах.

— Невест среди семейств свердсманов вправду в избытке теперь-то, тем более в доме у Когтя — с той поры, как тот а́рвейрнский зверь мужей стольких скосил под Гъельбу́рсти-гéйрдом… В чертогах Хатхáлле седмину стоял бабий вой, как вскоре за Огненной Ночью дошли и известия о гибели воинства ёрла. Но не кого из них, а тебя одну я попрежде хочу себе в жёны — или сама ты того не желаешь?

— Не возьмёшь ты меня и сейчас в законные жёны, как в глазах вижу — а мой родич Хеннир ещё тогда сказал тебе всё — и мой дядя тебе повторит. Уходи, куда волен идти… — с горечью молвила Майри.

В памяти дочери Конута неотрывно стоял чёрный час расставания… но не с ним, её бессловесно покинувшим в волнительном девичьем ожидании скорой их свадьбы — а с ним, Львом — залитым не высохшей ещё кровью врагов в то злосчастное утро под затянутым гаром пожарищ небом Помежий. И если Áррэйнэ и отторг её прочь от себя, то не от страха за себя и за их родовые укрепи и лари с серебром, точно этот гордый сокол — а лишь за неё саму, желая её отдалить от неминуемой смерти, от алчущей пасти вновь разгоравшейся там кровопролитной войны…

— Скажет ещё или нет — не от тебя это нынче зависит тут, Майри. Или быть может тебе он иного уже подобрал жениха, много меня выше чином? С чего бы сейчас тебя дяде везти ко двору, едва ты успела вернуться домой из неволи? — хитро вопросил тот, пронзительно глядя дерзкими глазами на смущённую и встревоженную под его взором дочь Конута.

— Что за блажь ты тут мелешь? Какого ещё жениха? — поразилась его нежданным словам зардевшаяся по щекам Майри, всё ещё пытаясь вырвать ладонь из его крепкой руки и покинуть круг танца, озираясь — не слышат ли их разговор и иные тут пляшущие.

— Скъервиры не имеют уже прежней силы, хоть и выкормыш их хвороватый сидит сейчас в Красной Палате… — презрительно кивнул головой в тот бок Хаукар, указав на возвратившегося к пиру из опочивальни, оцепенело воссевшего за Столом и безвольно взиравшего по бокам сына Къёхвара, — а иных наследников здоровее не оставил нам Стейне. Вот старый Клонсэ и загодя ищет невесту для Вигара, чтобы от его худого семени хоть сколько зачать поскорее законных наследников, нежели допустить до Стола кого из малолетних детей Уннира…

Он кивнул в бок сидевшей за пиршественным столом с тремя сыновьями дородной крепкой женщины в богатых одеяниях, высокомерно говорившей о чём-то с усмехавшимся ей в ответ домоправителем Высокого Чертога, вокруг которого то и дело крутились две юные девушки — явно дочки того.

— С тем и заранее оттёр эту хитрую бабу подальше от Красной Палаты, а после и выдал вдову неуёмную за наследника Гунноров. Так что теперьмногие из свердсманов с дочерьми на выданье уже желали бы породниться со Скъервирами и быть при их власти в Высоком Чертоге.

— Вот пусть и роднятся… — буркнула хмуро дочь Конута.

— Только Коготь сам прежде всего ищет среди тех сильных семейств, кто мог бы стать им надёжным союзником в нынешнее-то неспокойное время. Так что смотри, Майри — не начать бы тебе свадебный наряд украшать цветами скорее, чем лето на склон побежит? Ваш род славнее иных — а твой дядя став новым скриггой явно желал бы вернуть Дейнблодбéреар прежнее величие и потеснить зашатавшихся Скъервиров. Или ты думаешь, что он упустит такую возможность? Чтобы гнилой дуб рухнул в нужную сторону — на то и клонят его древорубы куда следует прочной подпоркой — а не то кто попрытче даст нашему ёрлу жену для рождения наследников…

— Лжёшь ты всё… — не веря в услышанное негромко проговорила потрясенная во всё сердце Майри.

— Вот как знать, лгу ли я? Лишь то говорю, о чём тут уж иные негромко твердят с глазу на глаз. А если бы ты гнев уняла и за меня согласилась пойти в жёны — так я, будучи нынче столь близко около Скъервиров и иных союзных им орнов мог бы уговорить старого Сигвара поставить твоего дядю еще и главным среди всех лучших мужей Круга, которые опекают нашего малого и небогатого рассудком ёрла — и оба наших семейства были бы в немалой на то выгоде. Или не так — и неправ я?

Она так и молчала, словно не внимая его уговорам.

— Сама рассуди, какой муж тебе лучше — худой умом и телом мальчишка, что с лица иных родичей вспомнить не может и слюни пускает при речи — или тот, кто тебе был по сердцу когда-то, и нынче как прежде тебя так же любит и жаждет? Вспомни, как жарко меня обнимала до расставания?

Дочь Конута так и не произнесла ни единого слова в ответ, и Хаукар снова заговорил.

— Отчего гонишь прочь меня, Майри? А если я сегодняже попрошу твою руку у Доннара, и не откажет он в этом мне — разве ты не желаешь процветания с миром вашему роду, если откажешь мне в браке? Что в ту осень случилось — то ветер развеял, и теперь я уж не отступлюсь от тебя, присягаю десницей Горящего!

— Даже если и так — не свободно сейчас моё сердце… — негромком ответила Майри, — не тебя я люблю уже, Хаукар, чтобы мужем своим зрить желала…

— Отчего же сейчас не подле тебя тот сердечный соперник мой — что не слышал о нём никто больше из родичей ваших, с кем я уже за сегодня обмолвился? — вновь хитро спросил её Хаукар, — или может не столь уж я глуп, как тебе это кажется, Майри?

Она хмуро молчала, не в силах сказать ничего.

— А если и вправду он есть, как уверить меня в том ты хочешь — быть может не устрашится мой вызов в хриннáуг принять, за твою руку сразиться один на один? — взгляд его вспыхнул на миг как огонь, — уж теперь не отступлюсь от тебя я, пока ты не станешь моей!

— Будь уверен, он примет… — глухо ответила Майри сквозь всколыхнувшие душу слова прежнего наречённого, — лишь дай нитям сестёр вас свести где вдвоём…

— Уж надеюсь, его не заждусь я узрить? — прищурился Хаукар.

— Не заждёшься быть может… — зло ему бросила прямо в лицо дочерь Конута, слыша то, как закончился танец, — а теперь мне довольно с тобою плясать — не по чести такой лишь подошвы сбиваю. Прощай, Хаукар!

— Твоё слово поспешное я услыхал — но ещё поглядим, что твой дядя назавтра мне скажет! — ответил тот, проводив её жгущим и пристальным взором из круга танцующих.

Доннар Бурый сидел за пиршественным столом подле Герадеи его семьи, рядом с которыми разместился с детьми и супругой и первый помощник писца Хёдин Рослый — младший из племянников Клонсэ. Разговаривая с Храфнварром о текущих событиях в ходагéйрде и на полях шедших сражений, он весь с головой ушёл в эти дела, когда лишь изредка обращавшаяся к нимженщина внезапно спросила у скригги Дейнблодбéреар:

— Почтенный Бру́ннэ — кто эта дева из вашего дома, с которой ты прибыл сегодня в Хатхáлле?

Взгляд Гвенхивер отыскал среди переполненного гостямичертога ту, о которой она говорила.

Доннар спустя мгновение заминки ответил супруге Прямого:

— Единственная дочерь моего брата Конута, чья гибель ещё сильнее омрачила и так непростые дела между нашими домами… — сказал он уклончиво, не желая напрямую говорить всего при уважаемом им Храфнварре как тоже одном из семейства владетельных Скъервиров. Но тот, словно и не замечая сказанного и сам хорошо зная о горькой судьбе двоих родичей Бурого промолчал, лишь угрюмо вздохнув — и взяв с блюда тонкой глины-костни́цы налитое яблоко ловко разрезал его пополам, очищая нутро от осте́й и семян — и подал в ладонь жены. И протянул следующий краснобокий налитый плод сыну.

— При властвовании упокойного ёрла она выросла далеко от ходагéйрда и мстительного ока владетеля Стейне, и лишь сегодня впервые явилась подле меня в Высокий Чертог её предков.

Женщина протянула в ручонки близняшек по половинке разрезанного их отцом яблока, и малышки радостно запищали, хватая их и запихивая себе в ротики.

— Похоже, почтенный, твоей племяннице выпало жить и в уделах владетеля Эйрэ, если меня не обманывают глаза?

Скригга Дейнблодбéреар удивлённо поднял взгляд на супругу Прямого.

— Словно ветры тебе нашептали о том, добрая Гвенхивер… Да, два года провела она в неволе в ардкáтрахе при дворе áрвеннида, о чём мы лишь нынче дознались, давно уж считая нашу девочку мёртвой. Боги не были к ней милостивы, когда Майри решилась поперёк воли родичей отправиться вслед за братом в наше воинство в начале войны. Но и волей богов это её рука едва не сразила там Убийцу Ёрлов.

— Она — и самогó Льва А́рвейрнов ранить сумела? — в изумлении отёр подбородок Храфнварр, отстранив нож от следующего яблока для жены.

— Она, Прямой. Сам не мог в то поверить. Лишь неким чудом моя братова дочерь выжила от полученных ран и сумела бежать из неволи в родные края, успев ещё застать живым нашего старого скриггу в день его внезапной кончины. Однако откуда тебе это известно, почтенная?

— Женскому взору порой много заметнее то, что не видят отцы у своих дочерей. Как она заплела косы у головы нездешним пробором, как шла в танце с тем свердсманом, как скоро прочла одним взором свиток Мурхаддова дара — написанный старым восточным наречием, кое не в силах понять дурно знающим языки Эйрэ. Многие непривычные мелочи обретаем мы мимо воли, оказавшись в чужой нам земле…

Она внезапно умолкла, задумавшись о чём-то известном лишь ей, и на усеянное золотом веснушек лицо Гвенхивер набежала незримая тень. Однако муж, заметив её беспокойство взял ладонь жены в свои твёрдые пальцы, поддерживая — и в глазах дочери Ллугайда снова вспыхнул прежний свет счастья.

— Почтенный Храфнварр — твоей супруге стоило быть бы пророчицей, так остр её взор! — обратился скригга Дейнблодбéреар к Прямому.

— Быть вещей, зрящей сквозь мглу — суровая доля, полная одиночества, благородный, — с печальной улыбкой ответила Гвенхивер, несогласно мотнув головой, и взяла из рук Храфнварра поданное им для неё самой яблоко.

— Мне же боги опять дали счастье — быть подле супруга с детьми — и я вовсе уже не одна, чтобы предсказать грядущее больше, чем сама могу зрить его.

— А что же ещё ты о ней так прозришь, глядя на мою братову дочерь, почтенная? — с усмешкой, но почтительно спросил её Доннар, разливая в их с Храфнварром кубки зимнее вино из расписанного золотом узорчатого сосуда зелёного камень-света, сам взяв его из рук подошедшего юноши-виночерпия.

Гвенхивер пригляделась, бросив взор над рядами ломившихся от блюд и питья столов, окружённых скамьями с многочисленными гостями различных семейств — где вдали подле старого ратоводца Блодо́ндура из Раудэ сидела молча внимавшая его речам молодая племянница Доннара в вышитом серебряными нитями аксамитном платье. Отстранённая и встревоженная, устремившая взор в широко распахнутое ставнями и слюдяными чешуями решётчатое оконце она словно была не на шумном пиру между сотен сновавших в Высоком Чертоге гостей, а где-то неимоверно далеко отсюда — точно подле кого-то другого, незримого прочим.

— Нет счастья сейчас в её взоре, почтенный, — промолчав некоторое время дочь Ллугайда дала ответ скригге Дейнова рода, — как будто сердце её словно надвое разорвалось…

Однако заговорившийся с Храфнварром Бурый уже не расслышал ответа, продолжая что-то горячо обсуждать с повеселевшим от вина и учтивых речей супругом Гвенхивер, и рыжеволосая жена Прямого прижала к себе дочерей и старшего сына — с молчаливым сочувствием издали глядя на ту, чья судьба своей нитью дорог и событий лишь на малую толику, но тем не менее так разительно походила на её собственную…

За столом подле соседствующих с людьми дома Альви гостями из Гунноров сидел домоправитель Высокого Чертога Брейги Костлявый, и усмехаясь слушал недовольную речь вдовы Уннира Вёрткого — лишь изредка отвечая ей словом на десять.

— И где это видано, вот ты скажи мне, чтобы Стол Ёрлов переходил к негодному для него? Все свердсманы говорят уже прямо, что сами боги не одобряют такого тщедушного владетеля без рассудка и сил. Разве будет он годным воителем, когда слабо держит в руке и перо?

— Иным и того ведь бывает достаточно, чтобы вершить делами с умом… — домоправитель налил себе в кубок алого точно кровь вина из уделов астириев, и не торопясь принялся смаковать тонкий хмель лоз закатных земель.

— Знаю я, чьи это речи! — фыркнула недовольная Трюд, насадив на вилéц колбасные кольца из дичи, и бросила желчный взгляд вдаль, где посланник владыки Арднура воссел подле старого Когтя, о чём-то с ним тихо твердя с глазу на глаз, — а как твой хозяин надеется дальше дождаться потомства от Вигара? Этот сопляк и на девку залезть вряд ли сможет — что уж заделать той отпрысков — не с его-то силёнками!

— Ты сама уж их мерила будто, почтенная… Или мерила вдруг за вдовство?

Трюд вспыхнула, слыша его витиеватую колкость.

— Коготь знает не хуже меня — мои сыновья должны сесть за Стол Ёрлов как доброе потомство от следующего в роду Скъервиров! Так нет же — делиться он всем не желает, один жаждет править за этого глупого Вигара!

— Однако и ты ведь изгнала из Красной Палаты возлюбленную нашего Стейне, не успела осесть ещё гарь от пожарища — пока Коготь был с раной без чувств. За волосы вытянула ту из Хатхáлле точно потаскуху какую на торжище…

— Так потаскуха она и была — или стал той наш ёрл по закону супругом? Довольно терпеть её было в Высоком Чертоге, негодную Альду! Пусть радуется, что я не отрезала патлы этой подстилке из Фрекиров! В смоле и пуху её выкачать стоило, сучку! — распалилась вдруг Трюд.

— Сдаётся, почтенная, было тебе опасение, что на тот раз не будет сухим семя Къёхвара — и придётся твоим сыновьям потесниться и дальше, роди Альда второго наследника нашему ёрлу поздоровее за Вигара. Бывали и у дейвóнов владетели не из брачных уз — а в Эйрэ как раз воссел такой áрвеннид — и оказался достойнее братьев законных в умении править и воевать.

Домоправитель лениво вертел резной кубок в ладони, вдыхая аромат согревавшегося хмельного напитка, но так и не притрагиваясь к нему, тогда как Трюд уже алчно хрустела запеченным в меду гусем, облизывая пальцы от капавшего на них жира.

— Вот ещё! Не бывало такого вовек! — с полным ртом возразила она, горячо негодуя.

— Свитки в хранилище ты не читала, почтенная… — усмехнулся Брейги, попробовав наконец-то глоток вина и блаженно вздохнув, — могу принести — ведь читать ты обучена?

Однако вдова Уннира словно отмахнулась от его слов, не желая и слушать.

— Вот ещё! Не бывало такого!

Брейги неторопливо смаковал алый хмель, наслаждаясь глоток за глотком.

— Весь Высокий Чертог сплошь в коросте позора! Противно взирать на такое! — ворчала жена Долговязого, недовольствуя — и жуя крыло гуся.

— И что же такого дурного ты видишь, почтенная Трюд? — усмехнулся домоправитель, — да, я люблю добрые вина, мой грех — но не столько их пью, как вот нынешний твой супруг Освир…

— Да что ты тут сам? Все здесь сплошь таковые! Ты посмотри вот на этого змеем отмеченного! Благородным себя почитает — от крови Скъервиров третья вода — а что за жену себе взял?! Подстилку Ножа, эту рыжую — и с приплодом его же в придачу! И прабабка его таковою была потаскухой — вот срам к сраму и тянутся, и плодятся. Хоть бы уж постыдился такого, раз сам вылез из грязи Прибрежий к Столу!

— И чего же такого? — недоуменно приподнял бровь Брейги.

— Как чего?! Служит ёрлу, а сам? Того мало, что эта при всех называться по прежнему имени стала, как оседлала того дурака дыролицего — а как дочек назвала? Айне с Айфе — мол, сёстры Прямого так звались в Прибрежьях. Ага — из Эйрэ то бабские имена, я же не дура!

— Да, почтенная — тут ты не дура… — Брейги томно вдыхал терпкий запах напитка, прижмурясь в блаженстве.

— Вот! Сидят со своими потомствами как голубки на жерди, от довольства аж рожи их лопаются… Как же — стал десницею Когтя, сам Сигвар ему благоволит!

— Завелась ты как буря… Чем же Прямой так задел тебя? Не улыбнулся с почтением, или не по душе тебе, что нашёл он супругу по сердцу? А права твоих отпрысков на Стол Ёрлов не в его заботах, чтобы он о том пёкся. Если бы не его воля и храбрость, от Хатхáлле со всем стерквéггом остались бы одни головешки в час Огненной Ночи.

— Великая честь — разлить десять чанов по пожарищу… — ворчала та, не унимаясь.

— Иные в ту ночь и вовсе голышом в окна со страху вылазили… — усмехнулся в ответ домоправитель — заметив, как зарделась от гнева вдова Уннира.

К Костлявому подбежали две богато одетые светлокосые девушки лет пятнадцати, обнимая отца и радостно шепча ему что-то на ухо с обеих сторон как сороки.

— Что — почтенный Блодо́ндур о винах из южных уделов у крватов просил разузнать? Я-то думал, что старый хитрец вас обеих посватал своим сыновьям — так вы светитесь нынче как звёзды…

Тордис с Турой засмеялись, краснея как вишни от шутки родителя.

— Ну бегите, хорошие вы мои. Повелю принести ему бутыль-другой на дорогу до дома.

Они со смехом пустились обратно, как лани снуя меж столами и ловя на себе улыбки гостей, кто иные уже из отцов примеряли двух дочек почтенного Брейги в скорые невесты своим сыновьям — дай Горящий им вырасти старше на годик-другой. Та же Гудрун, любимая младшая дочерь племянника Сигвара была юна, лишь четырнадцать было недавно тому чуду в каштановых кудрях волос — рановато для брака — зато эти уже скоро будут годны к материнству с супружеством.

— Многие свердсманы признаю́т, что мои сыновья по чести́ должны ёрлами стать — и готовы стоять на том вместе с иными из Скъервиров, кто не желает единоличного правления Сигвара! — Трюд потянулась за колбасой.

— Ага — чтобы рискнуть потягаться с умом и влиянием Когтя… Слабы те рассудком, кто пойдёт за тобой. Зубцов на Хатхáлле в избытке, чтобы новые петли там вывесить подле пытавшихся в заговор дурней с лазутчиками…

— И пойдут — не побоятся того змееокого! Вот клянусь Всеотца именами — мои сыновья будут править в Хатхáлле! Не вечно сидеть за Столом этому последышу Къёхвара — ты-то о том знаешь сам! Как не станет законных наследников, Сигвар сам приползёт ко мне — и ещё будет молить, чтобы я позабыла обиды! И не такие в Биркгéйрде мне кланялись в ноги, как прежний мой муж там делами их вéршил!

— В Бирксвéдде должно быть… — поправил её домоправитель, однако вдова Уннира даже не заметила того, что и попрежде не знала названия городища, где прожила много лет.

— Сколько же у тебя есть обидчиков, почтенная? — поразился с усмешкой домоправитель, смакуя вино, — ладно Прямого супруга красивей тебя… раз так в пять… — ухмыльнулся он хитро, нажав на последнее слово, — и на спесь твою прежде не держит обид — хоть теперь она много выше чем ты при Хатхáлле, а по-прежнему вершит служанками со швеями, и весь стол этот ею накрыт… Но чем провинились перед тобой новый скригга Дейнблодбéреар — или к примеру его вот племянница, дочь самогó многославного Стерке — которая, говорят, два года пробыла в неволе в ардкáтрахе Эйрэ, недавно сбежав — и чья рука чуть не до смерти смогла поразить самого Убийцу Ёрлов?

— Она-то? — вынув из губ недоеденный кус лососины расхохоталась дородная Трюд, взирая издали на севшую подле Къеттира из Раудэ молодую женщину, с тоской взиравшую куда-то в распахнутые оконицы чертога, — да брешут всё, Брейги — она-то, жердь эта длинная — и зверя того одолеть?! Ты вот спроси у их скригги — как его племянница смогла из неволи вернуться без чьей-либо помощи — и что она делала в Эйрэ? Небось под каждым мужиком из стражи и провожатых на спинке побыла, пока целой добралась до родичей! А теперь её Доннар в невесты кому рядить будет, как говорят? Срам и только!

— По себе что-ли судишь, почтенная? — с улыбкой ухмыльнулся домоправитель, наслаждаясь тем, как налилась кровью в лице рассвирепевшая от его дерзких слов Трюд, забыв поднести ко рту кусок пирога с олениной.

— Хотя нет — не бывала ведь в Эйрэ ты прежде… — сделал он озадаченный вид, почесав голову, — что — ужель так опасна короткая дорога в Хатхáлле от Гунноров?

За столом возле прибывших с севера орнов Хъяльти и Хроар толковавшие подле своих земляков жена Брейги с Хи́льдигунн Острой — супругой хранителя сбруи с повозками в укрепи Стира Дубового — мельком взглянули туда, где ворчливая вдо́вица Уннира шумно вела речь с домоправителем.

— Вот же дал Всеотец этой дуре в Хатхалле попасть! Десять лет тут покоя не знаем — язык как косу дали боги заразе… — покосилась на Трюд Хи́льдигунн, пригубив из кубка вина.

— Да уж… Слава Горящему, выдворил Сигвар её. Лишь на празднества терпим, как явится в гости, — Стейнвёр Беличья Лапа подвинула блюдо к подруге, — попробуй-ка эту вот дичь! Просто тает во рту… м-м-м… А какая подлива!

— И как Брейги твой терпит такую заразу? Эта же выест без соли весь мозг, и натопчет ещё там умёта! Знаешь, что про тебя говорила она прошлым летом?

— Да плевать… Вон, Прямого жена её не замечает — а ведь ту эта дура когда-то сгноить была рада своим языком и придирками.

— Вот скажи — что неймётся ей вечно? Чего не хватает? — пожала плечами супруга Дубового, пробуя дичь.

— А мне кажется, просто её не сношали давно… — насмешливо хмыкнув Стейнвёр взяла сосуд с золотистым вином Аскхаддгейрда, наливая подруге ещё.

— Вот не могу я постигнуть, почтенная, хоть и знаю тебя много лет… Отчего ты ко всем вечно зла как цепная собака? Ведь лишь для семьи ты стараешься, Трюд — хоть и в золоте вся, со стола даже эти колбасы детям тишком унесёшь, — махнул он рукой над заставленной рядами блюд и подносов скатертью, — а в умении деньги считать обойдёшь даже Сигвара. Так отчего ты чести́шь хулой всякого, кто не даёт тебе пользы и не по душе будет сам — даже умнейший чем ты?

— Да потому что посмотри ты на них — все меня ненавидят, у каждого на лице то написано! Что я такого им сделала, Брейги? — негодовала вдова Уннира, кидая разгневанные взоры на прочих гостей, не замечавших её надменности с недовольством — и потянулась за новым куском гуся на расписанном блюде.

— Видимо так… что не любят тебя тут столь многие, — с усмешкой вздохнул домоправитель, наполнив кубок золотым соком лоз из южных земель у отрогов Сорфъя́ллерне.

— Иных среди живности тоже не любят за их лишь природу, почтенная… — развёл он руками в притворном недоумении.

— Кого же? — она оторвалась от гуся, недоумевая.

— Ну оводов там, Трюд. Шершней. Змей ещё…

— Ах ты Шщарова падаль! — взвизгнула понявшая наконец-то его слова Трюд, — яду подлить тебе мало, скотине!

— Спокойней, сестрица — уж не убьёшь ли ты сына твоей тётки? — усмехнулся ехидно домоправитель, — да и какая из тебя змея, посуди? Вот Сигвар — тот змей, чьего все страшатся и шёпота. А ты… Так — комар надоедливый…

— Сам ты комар! Да чтоб внуки твои мужеложцами выросли! — не стихала Трюд в гневе, — чтоб вино твоё кислью всё стало! Чтоб жена твоя жезла не видела до́ смерти!

— Даже выклясть ты годно не можешь, — усмехнулся ей Брейги с довольством, — осторожней с речами, сестрица…

— Сам меня не стращай, дурачина безмозглый! Ты порожняя бочка без разума, куча навоза! Родичем мне называется… тьху!!! — кипятилась вдова Уннира, негодуя — не забыв ухватить со стола ещё крылышко гуся.

— Осторожней, сестрица… — прищурился Брейги, — Всеотец всем даёт по нужде в своё время — и что жаждем мы может исполнить порой… но не так, как нам тщится в надеждах.

Возле старого Когтя воссел благородный Даххаб, потянувшись ладонью к налитому доверху лучшим вином из закатных дейвонских уделов сосуду, сам наполняя свой кубок — но сперва налив первой посудину Сигвара, оказав честь хозяину.

— Как здоровье владетеля Зейда, да охранит его годы ваш бог?

Посланник остался бесстрастным, хоть брови чуть-чуть приподнялись над лбом. Говорил он с хранителем казны и печатей не тем бытовавшим в Арднуре наречием севера, а мало кому тут известным в Дейвоналарде говором южных народов песка.

— Гонитель Врагов доживает отмеренный срок, как то видят иные… Кровохарканье губит его год за годом, увы. Единый не милостив к сыну Тарика, как молвят глупцы — но хуже и то, что помимо ума он лишил и терпения всех его братьев с сынами.

— Ещё Волк не скончался, как все уже делят под ним Аршу́н-су́ли?

— По чести владетели наших уделов и все из мужей благородных домов видеть жаждут грядущим главою Хидджаза и десницей Вершителя младшего Áмра — ибо тот как послушная глина в руках их семейств. Но немало есть тех, кто стремится возвесть на Седалище Твёрдых и Абу Горячего. А дом, расколовшийся надвое, не устоит перед бурей…

— Я наслышан, аль-Хáр не желает того договора меж нами и Зейдом?

— Насчёт серебра и поживы Абу побежал бы первее иных тебе руку пожать в лобызаньях, почтенный… — насмешливо фыркнул Даххаб, — и добычей обоз набивать. И тем негодует, что звона того в кошеле не услышит он сам, как не дал ему брат повести те загоны на север. Аль-Хáр первым желал бы свой зад усадить на подушки в чертоге владетелей, и за ним стоят многие. Много разных стремлений в домах первородных Арднура. А к тому же ещё есть соседи…

Он умолк, хмурясь в долгих раздумьях.

— Да — соседи… — согласно кивнул ему Сигвар, — уж так повелось, что они есть вокруг от любого владения. И редко соседство то мирным бывает в веках.

— Всё так… — гость вздохнул, соглашаясь с хозяином.

— Достойный Даххаб — в каких дальних уделах теперь волю Зейда вещает почтенный Хажджар из Кабиров, твой предшественник в Винге?

Посланник Арднура скривился, вздохнув.

— В желудках лисиц — среди тех, кто попал туда после немилости Зейда. Гонитель Врагов разузнал, что крикливый дурак имел глупость связаться с людьми из семейства Асвад, получая от них серебро за молчание, будучи Зейда десницею в западных наших уделах, где те вы́блюдки лезут как змеи в жару, подминая владетелей, сея измену. А за это в Хиджазе не вешают так, как в Высоком Чертоге — а берут толстый кол и вгоняют предателям в…

— Знаю… — Сигвар вскинул ладонь, прерывая почтенного гостя, — за столом уж не стоит о том нам, почтенный. Лучше попробуй вон те языки — что в меду и приправах востока. Свой порой проглотить можно так, это блюдо вкушая.

Посланник Арднура учтиво кивнул, подчиняясь совету хозяина — и протянул вилец к блюду, наткнув на него кусок яства.

— Ммм… Вправду смак недурной.

— Говорю же — язык проглотить можно запросто.

— Лучше уж проглотить — чем его же лишиться…

Сигвар на миг хохотнул.

— Отменная шутка, достойный Даххаб. Запишу себе даже, чтоб помнить.

Гость оглядел все столы по соседству, внимательно глядя на блюда.

— Славный пир… Всё со вкусом — но просто. При владетеле Къёхваре были в Хатхалле столы как у наших господ — языки воробьёв, зад павлинов в меду, разве птиц молока не видал на столах я тут прежде, — посланник взял кубок, опять насладившись вином.

— Роскошь ту его братья любили. Упокойный наш ёрл любил власть… — Сигвар опять потянулся за блюдом с колбасами, что дымились парком средь тушёной капусты, — мне же та мишура ни к чему. А тем больше в час распри…

Посланец Мутахи́д-аль-Аэ́ды взглянул на почтенного хранителя казны и печатей — на добротный, лишённый украс и шитья небогатый наряд, крючковатые пальцы без золота перстней, что уверенно сжали точёную кость его посоха — и учтиво кивнул головой.

— Знаю, достойный. Ты сам из той редкой породы людей, кто владетелем будучи любит не власть, а порядок…

Юная Гудрун сидела среди родичей, внимая речам отца с дядей, говоривших с гостями из Утир и Морк, когда мать вдруг послала её к восседавшему подле их скригги прорицателю воли Горящего — старому Свейну Айна́уга, старшему сыну сестры упокойного Хъярульва. Тот молчаливо застыл на скамье, воззирая на пир и веселье собравшихся нынче гостей, словно будучи сам далеко-далеко от Хатхалле.

— Отнеси-ка почтеннейшему этого угря — а то Свейн за весь вечер без крохи во рту, восседает угрюмый как туча в грозу. Знаю, рыбу он любит… Да посиди, заведи с ним хоть речь! Старику одиноко — даже скригга, и то весь в делах, с ним никак не обмолвился словом.

Дочерь конюшего встала, оправив одежды, и взяв в руки блюдо направилась к Свейну. Тот, незряще взирая вокруг, обратил взор к явившейся девушке, оглядев её пристальным взглядом.

— Сядь, моя милая… Сядь. Знаю — не волей своей подошла. С дряхлым древом нечасто шумят разговором берёзки. Но есть что-то в тебе, что желает узнать, напрозрить через мглу…

Гудрун взволнованно вздрогнула, чуть не разжав побелевшие пальцы, державшие кромку горячего блюда с угрём.

— Вправду люди твердят, что вы думы прозрить даже в силах!

— Врут — или льстят… Силу зрить даже я не способен нести так как жёны, чей Праматери дар многократно сильнее — страшней. Но и я могу видеть иное, что грядёт нам из мглы.

— Что грядёт нам, почтеннейший? — взволнованно молвила Гудрун, обратив взор в глаза старика, — я вдруг чую какую-то тень, что лежит тут средь нас, прямо здесь. Чую что-то… что будет или нет. Словно ветер какой-то в безмолвии шепчет лишь тихо, колыша макушки дубов — прежде чем придёт буря… Ужели в войне мы потерпим от Эйрэ своё поражение? Или…

Прорицатель внимательно зрил в глаза девушки, чьё сиявшее золото радужек было подобно огню.

— Есть в тебе что-то, дочь Гисли… что я сам неспособен прозрить в твоей нити. Есть та огромная сила, кою постичь неспособна пока ты. И храни тебя боги, чтобы так и осталось…

— Почему?

— Потому что всё в жизни имеет свою за то плату. Слово. Молчание… Жизнь. Смерть… Прощение. Месть… Любовь. Ненависть… Мир и война… В силах ли мы уплатить эту цену, кою взыщет с нас рок?

Гудрун молчала, внимая словам прорицателя. Тот вскоре смолк, озирая чертог и гостей, что наполнили гамом речей своды древнего зала. Девушка тоже застыла на месте, усевшись по левую руку от родича, оглядая людей торопливым и пристальным взором.

— Так что же грядёт всем, почтеннейший?

— Грядущее… — мрачно вдруг хмыкнул старик, — я видел грядущее, милая — это лишь бойня. Уж лучше зрить плахи и петли, Помежные Распри и засуху с мором… Так сказал я владетелю Къёхвару в тот день Большого Совета, где железо мечей взяло верх над словами.

Я видел грядущее — это лишь кровь. Задуют железные ветры, неся с собой смерть. Взрастёт страшный лес, чьи стволы багряны́; распа́хнутся двери… придёт сама тьма. Божий ветер сметёт вековечные древы, сломит поросль и сучья дубов. Почернеет их зелень листвы вокруг золота славы. Имена обратятся на пепел… Ляжет лезвие прях на все нити суде́б.

Старик смолк, тяжело дыша грудью, взволнованно глядя сквозь зал и столы над головами, точно сквозь них, в пустоту. Глаза его были пусты, точно Свейн Одноокий и серым, и белым от хвори бельма оком зрил через мглу.

— Но среди мёртвых древ сохранится их семя, хоть малый росток… Унесёт его вихрь далеко-далеко, порассеяв по свету — где быть может взойдёт оно новыми всходами к солнцу. Ибо было так, есть — и так будет…

— А что скажешь ты мне о грядущем, почтеннейший? Что меня ждёт?

Свейн Одноокий взглянул на внимавшую девушку.

— Не прозрить мне его, дочерь Гисли… нет там имени Гудрун. Позабудут его средь живых.

Старик смолк на мгновение, глядя на девушку, на чьём лике печатью лёг резкий испуг.

— Лишь быть может одно из сердец его будет хранить до скончания века… Нет там имени Гудрун на нити суде́б, коя спрядена алым — и прочна как железо, долга. Нет на ней того имени, милая…

Гудрун в волнении так и молчала, даже когда старый Свейн задремал или впал в полудрёму, смежив веки и как-то осев, опустив голову ниц, лишь негромко дыша. Дочерь Гисли вгляделась в сидевших вокруг за столами людей — видя скриггу их дома с двумя сыновьями, семейство Прямого с его рыжекосой женой, главу Дейнблодбереар с родичами, его молодую племянницу, главу дома Утир, в чьих двухцветных глазах сплелись тучи и небо просторов Закатного моря, гостивших в Хатхалле арднурцев. Все их лики мелькали пред девичьим взором, теряясь в толпе средь десятков собравшихся тут на пиру. Чуялся кто-то ещё — сильный, страшный, опасный — кто был сам не здесь.

Точно неким наитием — не постигнув того, но едва ощущая неслышимым шелестом уст из незримого, Гудрун теперь ощутила тревогу, волнение, страх, с коим осталась наедине — как предвестье неясного, скрытого, грозного — что сплеталось теперь тугим прочным утоком суде́б. То был страх не ребёнка, а взрослого человека.

Но боязни в ней не было…

На следующий день Доннар Бурый и те из мужей Дейнова рода и их союзников, кто разом с ним отъезжали на общий сбор воинства, покинули Вингу и отправились к лежавшему в четверти дня пути от ходагéйрда Э́икха́дду, где в одной из обителей союзных им Къеттиров уже готовились к выправе на юг несколько тысяч людей — пеших и конных, осадных умельцев, копейщиков и стрелков. И уже проезжая через ведущие с южной дороги Большие Ворота, дядя нежданно спросил у следовавшей подле верхом на кобыле племянницы:

— Сегодня ко мне поутру вдруг явился сын Рагни Костолома из Ибаргейрда — перед тем как сам тронется в путь с донесением к Храфнварру Одноокому, который защищает от подступающих а́рвейрнов твердь на Трёхзубой. Так он отчего-то настойчиво у меня твою руку просил — раз, мол, в тот год перед началом войны не успел сыграть свадьбу. Не слыхал я о том ничего — а сейчас эта весть будет мне ещё трижды нежданее…

Дядя пристально взглянул на безмолвствовавшую братову дочерь.

— Или вчера ты согласие дала ему, и самый час мне теперь ждать сватов с юга?

— Своё решение я ещё в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн сказала тебе, дядя… — ответила ему Майри, — и его не сменю, если только не будет на то твоей воли. Но неужели ты вправду в мужья мне желаешь его, этого сокола в перьях куриных?

— Нет разумеется, моя милая, — пожал скригга плечами, — сам всё гадаю, с чего у него такая поспешность с настойчивостью? Может ты растолкуешь?

— Нечего о том толковать, дядя. Не по сердцу мне этот свердсман, хоть и некогда сватался.

— Ну и славно! А то я полдня уже голову занимаю, с чего это всё… — успокоенно выдохнул Доннар, — и лучшего мужа тебе я найду, моя девочка, чем этот побегун на поручениях у Когтя — клянусь кровью нашего рода!

— Дядя, — внезапно спросила его дочерь Конута, — правда ли, будто ты меня выдать решаешь за нашего скудоумного ёрла, как в Хатхáлле по тёмным углам уж иные рты молвят?

Скригга посуровевшим взором обернулся к племяннице.

— И думать о таком я не стану! Кто же только сказать тебе это посмел?

И помолчав миг, добавил:

— От худого отца и всё семя худое бывает… Нет, чтобы я тебя — единственную братову дочерь — и в супруги этому скудоумному чаду Къёхвара отдал, и ты бы мне внуков таких тоже слабых телом и некрепких рассудком как он нарожала от этого мальчишки за Столом Ёрлов… Не бывать тому! — скригга Дейнблодбéреар в гневе рванул вдруг поводья коня, и заржавший скакун резко дёрнулся, когда стальные удила глубоко впились в рот.

— А иному кому? — вновь настойчиво вопросила родича Майри.

— Не время о том говорить сейчас… С чего ты вдруг так взволновалась об этом? — удивился её словам дядя, пристально глянув на братову дочерь.

— Разное люди сейчас говорят… — ответила она уклончиво, но встревоженно.

— Но не всех годно слушать, — твёрдо пресёк её сомнения дядя, подстегнув скакуна и устремляя его, а следом и всех выправлявшихся с ними попутчиков к повороту мощёного камнем большака на юг к далёкому отсюда Э́икха́дду.

Бундин взглянул со стены Малой Северной укрепи на лежащее снизу под ним море крыш ходагейрда. Вот уж седмину как после Большого Совета в Хатхалле он вместе с людьми их загона остался в Срединных уделах — и видно надолго, коль верить Копыту. Тот, волей старшего родича Бурого взяв этот чин и возглавив один из защитных стерквеггов тут в Винге, поначалу был хмур и угрюм, скрежеща челюстями при виде трепещущих стягов семейства владетелей Скъервиров — но потом после пира в Высоком Чертоге утих, пообтух и как будто смирился, с желчной ухмылкой взирая на крыши Хатхалле. И велел оставаться тут с ними и Бундину.

— Надолго? — спросил он тогда у их вершнего.

— Как время придёт… — кратко молвил в ответ ему Хугиль.

Конечно, он больше с охотой остался бы в воинстве, где за все эти месяцы смог добыть славы в боях против вражьих загонов из Эйрэ. Уж на копьях был славно обучен сражаться в строю, да и меч научили держать не как палку. Где-то там был его дядя Мейнар и прочие родичи матери. Был и тот сын почтенного Бруннэ, с кем успел он сдружиться тогда на пути в ходагейрд ко двору ёрла Къёхвара. Где теперь он, куда устремил свои силы Железной Стены в этот раз? Две седмины тому увидал его там во дворе их стерквегга на Круче, когда отошёл к праотцам старый скригга Дейнблодбереар. Жаль, даже обмолвиться словом не вышло у них и теперь…

Бундин порой задавался вопросом — для чего он пошёл вместе с Брейги и их земляками из Дьярви и прочих семейств северян под знамёна Гальтхафура. Вроде был он и вправду тут свой, и платил Хугиль честно и щедро, и жизнь в ходагейрде была то что надо. Потратить монету есть где тут в избытке — одеться как свердсман, купить себе добрые меч и броню, пировать, играть в кости с шарами на деньги иль так — или даже тишком от своих посмотреть на каких лицедеев и их представления. А уж девок тут было не счесть — и таких… И за ними растаял из памяти образ той дочери их кузнеца, что как хрупкая нитка держал его некогда дома. Но какое-то чувство твердило Ничейному, что быть должен он с дядей средь Къеттиров, а не тут, где иные из новых товарищей и земляков шепотком поминали в спину его кровь от Харлаусэ семени. Ну и пусть… Он свою клятву дал — и её не изменит.

Бундин отпрял от шершавых камней зубца стенки, возвращаясь назад в оружейни стерквегга. Порой часто казалось ему, что не той стороной изловил он монетку в питейне… Но зачем тогда сын Иннигейрд среди них, северян и остатков родни, кто по че́сти своим его так и не видит — ответов на то он не знал. Лишь наитием неким он чувствовал — так быть должно́, что так нужно… как там у ворот предрекла ему зрящая. Но зачем — его сердце не знало.

Ведомое новым скриггой орна Дейна войско дейвóнов выступало на юг, покидая Дубовый Холм. Остались позади прощания близких и прошёптанные-проговорённые вслед уходившим братьям, мужам, сыновьям и отцам заговоры-обереги от всякой погибели и беды. Затих не прекращавшийся шум кузниц и плотницких снастей, опустели конюшни стерквéгга и исчезли уходящими вдаль тенями те, кто теперь ехал конно во главе своих скиров, херв и кóгуров — все, кто держал меч и копьё. Созванные их вершним ратоводцем соратники Бурого догоняли его воинство, стекаясь подобно живым ручьям загонов в одну закованную в сталь и кожу чешуйниц реку, ощетинившуюся пиками копий и секир-шипниц, блестевших ярче тысяч самых ярких из девичьих глаз — то сама Матерь Костей улыбалась отблесками граней на хищном металле.

Фыркали тысячи скакунов, выбивая подковами тяжких копыт комья грязи из утоптанных дорог Дейвóналáрды, покидая её сердце и устремляя наездников в сторону юга. Там теперь прочно стояли вражеские твердыни, когда минувшей зимою Стремительные Рати под предводительством Убийцы Ёрлов одним скорым ударом лишили дом Скъервиров и их союзников их власти над этими обильными землями, в зимнюю пору разгромив большую часть воинств в городах и стерквéггах, перерезав пути и прочно осев на них обнесёнными частоколами и валами гнёздами, грозя разорительными набегами ещё остававшимся под рукой ёрлов владениям.

Большаками дорог и речными путями на снаряжённых тяжёлых судах дейвóнское войско двигалось к югу.