…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 4

Коммох умолк, допив кружку последним глотком, и глядя на молча внимавшую речи рассказа дейвóнку отёр пятернёю усы. Однако Майри так и сидела напротив отца — будто слова зацепили ей душу подобно пронзившей живую плоть тела стреле. Она так и не произнесла ни единого слова, лишь волнительно проглотив севший в горле комок, и посмотрела на усмехнувшегося ей старика, заметившего, как дрожит под ресницами гостьи слеза. Затем произнесла как-то горько:

— Кажется мне, отец, что ты это сказание сам только что и придумал…

Коммох несогласно мотнул головой, теребя между пальцами ус.

— Даже если бы и впрямь я так ловко умел на ходу сочинять — то любой старик в Килэйд-а-мóр тебе это сказание в точности так перескажет, что было однажды в тех землях в далёкие времена, и укажет то место в лесу, что досель сохранилось, где всё это некогда было — и могилу ту, где упокоился прах их двоих. Ни о чём я тебе не приврал тут — хоть и горестно, верно, услышать такое, что в жизни порою случается, несмотря на всю волю людскую, чьи сердца лишь хотят быть счастливыми — каждое по их собственному разумению…

Майри так и сидела безмолвно, опустив глаза в стол. В этот миг на дворе раздались приближаясь шаги, и дверь распахнулась. Это наконец возвратился от Хуга сам Áррэйнэ, приткнув догоравший смоляк в крюк-держальню на стенке, каким освещал себе путь сквозь объятый тьмой кáдарнле.

— Ууух, на дворе холодина какая! — Лев зябко одёрнул плечами под верховницей, — точно ворота во мглу распахнулись…

Он шумно уселся за стол подле лекаря, беря в руки свою недопитую кружку

— Отчего у вас тут тишина, отец — и сидит твоя гостья мрачней теней Эйле? — усмехнулся он, хмыкнув, — что — про помирающую невесту песнь спел? Или опять рассказал ей небось про кровищу и трупы какое сказание?

Дейвóнка вдруг торопливо привстала, отряхнув подол платья от крошек.

— Пора мне. Доброй ночи, отец! — помощница преклонила голову перед лекарем, благодаря Коммоха за гостеприимство, и направилась к двери.

— И тебе доброй ночи, Áррэйнэ… — она напоследок вдруг обернулась лицом к нему, и Лев снова замер от оцепенившего его взора. Он не успел даже сказать ничего той в ответ, как дейвóнка исчезла во тьме за проёмом двери, торопливо направляясь к своему домишку, прилепленному к срубу Коммоха. Чтобы зимой ей не пришлось жить в холодном намёте, лекарь попросил воинов Хуга срубить ему маленькую пристройку и поселил свою помощницу там.

Áррэйнэ словно очнулся ото сна и поставил на стол пустую кружку, встав со скамьи.

— Отец, я лягу спать у тебя — не будешь ты против?

— Нет, сынок, с чего-бы? Ложись на лежанку, а я погрею кости у печи, — старик устало поднялся со скамьи и стал притушать длинной щепкой огоньки догоравших светильниц, — заодно расскажи, что ещё было в последние месяцы у горы? Теперь там совсем уж другой город видно, с тех пор как тот Уннир спалил его прошлой весной. Как там теперь?

— Хорошо, отец, — сонно пробормотал бывший в ардкáтрахе лишь два дня за последних полгода Áррэйнэ, затворяя дверь на засов — словно желая избавиться от своих непонятных ему тёмных страхов, оставшихся снаружи вместе с вышедшей из сруба дейвóнкой.

— Как твой друг там теперь поживает, владетель домов всего Эйрэ — с кем вы фрукты в садах воровали мальчишками? Говоришь, та девчонка из Конналов, что побила вас с ним из-за пригоршни слив, стала Тийре женою теперь?

— Если б женою, отец… — хмыкнул Аррэйнэ с горечью.

Лёжа во тьме он снова рассказывал отцу все последние новости и события в ардкáтрахе Эйрэ за минувшие пару лет, что сам знал и слыхал от других. Коммох зевал через слово, похрапывая, и одобрительно бормотал что-то, всё расспрашивая своего приёмного сына ещё и ещё.

— Скажи, отец — а не чародейка ли твоя помощница? — спросил вдруг он лекаря.

— А-а-а-а-э-а… — глубоко зевнул с печной лежанки старик, — возможно и так. Среди дейвóнских жён немало водится зрящих, говорящих чары гальдртала́нди, умеющих перепрясть судьбу человека даже против воли свивших её трёх сестёр. А что, сын — что-то дурное почуял ты сам от неё?

— Да знаешь, отец — не пойму… Пощадил сам не знаю зачем, всеми силами пытаюсь от этой дейвóнки избавиться — так нет же, словно против всей воли какая-то сила её на мой путь возвращает.

— Неужели и впрямь ты боишься девчонки, сын?

— Да не боюсь я её — не подумай, отец. Но говорил же я утром: словно сам Шщар в этой девке сидит. Где она — рядом смерть лишь. Такой опасаться — дольше прожить…

— А-а-а, вот оно что… — Коммох снова зевнул во весь рот, борясь со сном, — я-то думал, сынок, что змей в волосах у неё ты заметил, тени бездн призывает она на живых, или мёртвые птицы в следы Майри падают…

— Так а что же тогда это — что я не могу от неё поскорее избавиться? И вправду мне что ли прибить её, как и хотелось в начале? — сказал он чуть более зло, гулко стукнув кулаком о сухое дерево досок.

— Знаешь, сынок… — Коммох никак не мог совладать с валившим его сном, зевая, — все девки ведь в чём-то по сущности есть чародейками… Взглядом, голосом, статью — а уж если руками приманят — и песен скáйт-ши тут не нужно, чтобы словно в иной мир попасть, слепо в бездну за ними шагая… Вот и Ольвейн моя… а-а-а-а-а-а… первой красавицей была в Килэйд-а-мóр… а-а-а-а-а-а… а как… взглянет… хр-р-р-р-р-р-р-р…

Старик не договорил, зевнув во весь рот, и громко захрапел, заснув как сражённый губительным взором Марв-ун-Лли́гада. Áррэйнэ же ещё долго лежал, осмысливая сказанное отцом, пока сон не поборол и его. Повернувшись на бок он подоткнул под щёку согнутую в локте руку и сам незаметно уснул.

Ночь легла над равниной, негромкими трелями птиц и сверчков наполняя простор. Фыркали кони, и тихо звучали уже полусонные речи воителей, ставших загоном на отдых. Ночь без лунного света — как сажа, как тёмное дно в опустевшем колодезном срубе — плыла над землёй.

— Ладно — спасибо за ужин! Пора двигать к бродам. Рад был тут земляков повидать.

— Ну смотри — до рассвета и звёзд видно даже не будет, — предводитель загона ткнул в небо ладонью, — вон какая тут хмарь натянула, почти как на дождь!

— Доберусь, большак чистый. Храни Гудсти вам тропы. Эй, земляк — не проводишь?

Тот, к кому обратился им встреченный тут северянин из Къеттиров, бессловесно кивнув встал с согретого лапника возле огня и направился к гостю — как-то нехотя, словно сквозь силу. Но отказаться не мог.

— Или Хвёгг тебе разум уел что ли, Бундин? — отойдя на две сотни шагов по тропе до шумевшей водой половодья излучины речки вместо прощания молвил ему дальний родич их скригги Грени Сырой, сорокалетний мужчина из Стейнхаддаргейрда, — мало ты своё слово нарушил, ушёл без согласия Мейнара — так и с кем же пошёл?

— С земляками, — негромко ответствовал Бундин, не желая всей силой того разговора — проклиная тот миг, когда в стан по пути заявился их родич.

— С кровопийцами! — фыркнул Грени презрительно, — Брейги тот даже на севере славу дурную набрал трижды больше иного разбойника. Ты что — дурень, не видишь, кому пошёл в службу?

— Я почтенному Хугилю верно служу, а не Жалу.

— Да Копыто и в собственном доме у брата родного отнюдь не в чести́ — он от Эвара казни с тех пор помутился, одним воздаянием дышит! И набрал себе в службу таких же уродов — одедраугров семя все эти твои земляки! Ты чего — не слыхал от своих там ни разу — как они с твоим дядей тогда всех Хатгейров как волки овец перерезали, баб и детей не щадя? А до этого их же железом все Гальдуры в Ормхал отправились — помнишь? От такого злодейства, что там учинили, немногая слава… дядя твой как остыл, до сих пор о том кается — а они из таких, что лишь только гордятся! Кровопийцы и выродки, Вотин свидетель — и ты с ними пошёл как баран?

Бундин молчал, бессловесно шагая за родичем дальше вдоль речища.

— Кинь ты их — и со мною поехали! У меня коня два — как раз сядешь верхом на подменного.

Сын Иннигейрд несогласно мотнул головой.

— Не могу… Я присягу дал Хугилю верно служить.

— Вот дурак ты, мальчишка! Да присяге такой по цене клятвы Красной Секиры вес сло́ва! Уходи, пока глупостей сам не наделал — а дядя простит. Ты ему ведь как сын — тебя больше родных своих любит наш Быстрый.

— Не могу…

— Ну дурак! Ну дубина безмозглая! — Грени Храр вдруг озлился, — посмотрю я, что дядя твой скажет, как узнает о том, с кем ты знаешься! Он все Помежья в час распри изъездил, тебя всё стремясь разыскать — а ты вот благодарность какую ему отколол!

Бундин схватил земляка за рукав верховницы, препыняя на месте.

— Ты молчи уж, прошу! Не тверди о том дяде, не нужно…

— А ты думаешь — он не узнает однажды? От другого кого, если я промолчу — мир большой, а Помежья поменьше уж будут.

— Ну прошу тебя, родич — не нужно. Сам я выбрал — и мне и решать, и нести за то плату.

— Тьху ты, дурень! Ума у тебя как у пня, одно слово — безмозглый…

Земляк, недовольно ворча и презрительно глядя на Бундина, вдруг усмехнулся.

— Вот же боги как шутят порой — что к кровопийцам тем, старого Гальдура кто со всем родом прирезал и сжёг до последней души, его собственный сын теперь в службу подался! Оборжаться со смеху на это всё глядя, как ты с ними водишься!

— Я сын Херве Холодного — а вовсе не Гальдура! — вспыхнул вдруг Бундин, отшагнув от Сырого, — кто отец мой — я знаю!

— Да ну? Всем известно, кто был твой отец… старый Гальдур Хардаусэ, скригга их львиного дома. От кого ты сбежать хочешь, парень, от собственной крови укрыться?

— Ты молчи… Даже мать то не знала.

— А может признаться себе не могла — что легла под того мести ради — перед тем, как второго супруга со всеми в дому́его к Хвёггу отправила скопом? А ты семя его — и с убийцами кровных на пару тут водишься! Вот уж дядя над тем посмеётся сквозь слёзы, как всё расскажу!

— Не расскажешь!

Вспыхнувший Бундин очнулся лишь только тогда, когда булькавший ртом сквозь кровавую пену земляк стал как куль оползать с его рук вниз на землю, теряя из пальцев узду скакуна. Нож в ладони у парня по самую рукоять ловко вошёл между рёбер, пробив насквозь сердце и лёгкое. Одним быстрым и метким движением даже во тьме — темноте волчьей ночи, мгле кромешного мрака меж небом с землёю, но́чи рока и зла, кое он сотворил одной вспышкой — и не в силах исправить всё то, что содеял.

Выбор был сделан. Пути назад не было.

Бундин в волнении взнял мертвеца на плечо как мешок, моля Всеотца не замазать одежды лениво сочившейся кровью из раны — чтобы хоть то тряпьё не несло на себе знака смерти, убийства, коим он осквернил себя тут. До разлившейся паводком быстро текущей реки было десять шагов, показавшихся бездной, безвременным топким болотомсквозь долгий овраг по корчам и камням бездорожья. Но вот и вода, чья шумевшая плынь как блестевшее зеркало мыла уже оголённые корни кренившихся на бок деревьев у берега.

Тело с всплеском исчезло в потоке, уносимое прочь на закат — дальше, дальше, как можно подальше от места злодейства, какого он сам не желал совершать. Не желал — но содеял.

— Где ты шлялся так долго, Ничейный? — окликнул его захмелевший от пива Три Жала.

— Да земляка проводил… Говорили с ним долго, — Бундин сел у костра, при мерцающем свете стараясь себя осмотреть и стереть с верховницы багровые пятна свидетельства страшного деда.

— Спи давай — завтра утром с рассветом к востоку. Нам почтенный велел двигать в Ёрваров земли.

— Лёг уже. Доброй ночи.

Выбор был сделал. Пути назад не было.

Дни неспешно тянулись один за другим, точно бусы на нити кольцом собираясь в седмины. Порой вечерами Áррэйнэ снова ловил себя на той мысли, что опять забыл утром напомнить дейвóнке, что сам же велел той начать собираться в дорогу домой — а может и помнил, но некогда было напомнить о том. Воинство готовилось к предстоящей выправе на запад, и приходилось зорко следить за недалекой отсюда землёй по ту сторону Чёрной — не появился ли там их противник, как до́лжно упали весенние воды бежавшей на север Дуб-э́байн и прочих притоков, подсохли ли прежде разлитые топи и низменности в лесных дебрях между высокими гривами — пройдут ли там напрямую тяжёлые вóроты и возы. Нужно было учить конницу действовать в общем строю и отдельно десятками, обучать новичков бою в копейной стене, на мечах и секирах. Всё немалое хозяйство кадарнле также свалилось на плечи Льва А́рвейрнов — до тех пор, пока его войско не выйдет в Дейвóналáрду, предстояло подготовить каждый кáита-гаóйтэ, каждый воз и коня — не доверяя порой даже верным помощникам. Впереди снова гряла война…

Коммох знал, что дейвонка должна отправляться домой, и это всё же опечалило лекаря, привыкшего к Майри как к дочери. Он конечно не смел возразить тому, что решил его сын — что придётся расстаться с такою толковой помощницей — и лишь изредка хмурил свой взор, замечая как настороженно смотрит Áррэйнэ на мелькавшую тут и там женскую стать, взволнованно теребя шею, точно вспоминая о чём-то.

А та словно и не замечала печали отца и косых взоров сына, всё так же радостно встречая каждый новый день в укрепи и занимаясь порученными ей делами — смотрела за скакунами, собирала коренья и травы по близлежащим полям и прилескам, готовила для Коммоха впрок разные снадобья и отвары, вела всё хозяйство у старика — и словно не думала собираться в дорогу. Каждый день Áррэйнэ видел её точно птичка сновавшей по кадарнле по делам или просто вовсю хохотавшей с людьми его воинства, которые рады были заболтаться с этой помощницей лекаря родом из Дэирэ — и верно рассказывали множество историй о своих прежних выправах и подвигах под вершенством Убийцы Ёрлов.

И замечая тут и там её стройную стать с плетёным венком в волосах, её радость и смех, Лев как-то безропотно оставлял очередной день выигранным за дейвóнкой. Словно оправдываясь, что толковых рук лишится отец с отъездом помощницы, Áррэйнэ примирялся с её присутствием, не желая расстраивать Коммоха этим суровым решением… и порой самогó себя тайно ловил на той мысли, что вовсе не только одно это заставляет его быть забывчивым.

Сама Майри каждое утро принималась за уже ставшие привычными ей те обязанности, к которым Áррэйнэ словно нарочно добавил ещё и упрямую рыжую кобылицу, строптивей которой она не видала животных. Впрочем, в седле Тиннэ была на редкость послушна, и не раз словно вихрь уносила дейвонку на простор расцветавших лугов и приречий, где среди солнца в лазури небес над зелёным простором земли была по-прежнему так и не досягаемая для неё здесь свобода. Которая вдруг стала ей ещё меньшей, когда в укрепи появился Убийца Ёрлов, возникший таким же вот солнечным днём словно из ниоткуда со звоном узды его серого словно пепел пожарищ коня — и с тех пор неотступно являвшийся на пути каждый день, и сидевший подле неё у Коммоха за столом долгими, полными их разговоров вечерами.

Утро было уже на исходе, когда Майри вышла за водой для котлов. Там, у обделанного брёвнами жерла колодца она натолкнулась на уже издали знакомую стать.

Прислонив к срубу грязные снасти с теслóм, без рубахи, голый по пояс и измазанный в глине и извести Áррэйнэ стоял к ней спиной, неторопливо отмываясь от засохшей корки, сковавшей его руки по самые плечи, по коже которых виднелись зажившие давние шрамы — как свежее пятно от копейного жала, так и долгие зарубцованные полосы от ударов плетьми. Он почуял как зверь за собой чей-то шаг и настороженно вздрогнул, обернувшись лицом к ней. В глазах его на миг вспыхнуло что-то — и Майри стало не по себе от того взора, который словно пригвоздил дейвóнку к земле точно острая пика. И не столько испуг был в том взгляде, сколько ярость — когда сын Коммоха стремительно повернулся к дейвонке, чтобы не оставлять ту одну за спиной у себя.

— Я помочь лишь хочу, — Майри осторожно потянулась за деревянным ковшом, желая показать, что намеревается полить ему воду на руки и плечи.

— Хорошо, — он уже вновь был спокоен, и его колючий взор стал прежним, мирным. Áррэйнэ подставил ей обе руки, пока Майри струёй выливала на них ковш холодной воды, от которой кожа схватилась как будто гусиная.

— Спасибо, — добавил он тише.

— Не иначе горшки сам лепил? — усмехнулась дейвонка, зачерпнув ещё ковш из ведра.

— Крыша у бурры с весны протекает, — повёл он плечами от холода, вытирая с локтей разводы белой извести, — нужно же кому-то её починять, чтобы добро не портилось. А кому это делать, как не приёмышу лучшего камника в Эйрэ?

— Порою не верится, что в тебе как две жизни сплелись. То в одной ты был камник, то в другой — кто ты есть… И сам ты — то а́рвейрн, то дейвóн.

— Может и так… — негромко ответил он, жменей сухой травы оттирая со своих локтей грязь от раствора, — …что с рождения я был им. Но кто я теперь — ты сама это знаешь.

— Порою не знаю, кто есть ты, — мотнула она головой, выливая ему на подставленные ладони очередной ковш воды, — разная о тебе идёт слава.

— Верно говоришь, разная. И сама как домой возвратишься — узришь и услышишь, почему мне те прозвища дали сородичи ваши.

— И неужели всё правда, что о тебе говорят? — она пристально глянула на него — и Áррэйнэ поднял голову, ощутив её взор на себе.

— Может и так.

Мгновение он молчал, стиснув зубы.

— Я уже восемь лет как не камник, а ратному делу пришлось научиться ещё прежде, чем ты повзрослев на парней стала заглядываться… — пошутил он, стараясь поддеть её чем-то, — и всякое на свои глаза пришлось увидать — в разных местах, среди разных народов. Видел сотни трупов на ратных полях, как вороны живым ещё очи выклёвывают. Видал, как победители побеждённых прямо на поле битвы вешают — всех без пощады — а раненых топорами и копьями добивают, добычу с них обирая. Как горят селища, как кишки в пыли волочатся и на кольях висят вражьи головы… как чьих-то жён и дочерей позорят насилием. Как огонь в пепел всё обращает. Видел я это везде — и у кочевников в Травяном Море, и средь южан и людей из Ардну́ра, и здесь в Эйрэ тоже… и у дейвóнов не меньше. Всегда так — месть у каждого накипела в душе — и каждый по-своему мстит. Кто-то в бою на себе равных, а кто-то — на слабых и безоружных, чтобы свою неотмщённую кровь окупить. А кто-то по сущности есть таковым, кровопийцей…

Он резко повернул к ней лицо.

— Думаешь, дети Дейна милосерднее нас, как иные твердят среди ваших?

Она несогласно мотнула головой, всё так же пристально глядя в глаза.

— Говорят у вас многие свердсманы, будто бы а́рвейрны дики, раз остался у нас давний обычай сохранять своих недругов головы, даже выкуп богатый за них отвергая. Дети Бури Несущего с древних времён верят, что в них остаётся вся прежняя сила врага, его слава и доблесть, которую победитель себе получает. Может и так — сам так делал не раз в эти годы, как все…

Теслó в его пальцах левицы с размаху вонзилось в чурбак, отозвавшись глухим резким стуком железа о дерево.

— Только жёлуди битвы лишь прах… Что мертво — не страдает. Живых терзать хуже — сама это знаешь, в неволе побыв.

Он умолкнул на миг.

— И что с Клохламом сделали ваши тогда — тоже слышала. Так отчего же его сыну Борне не быть таковым, кем он есть весь свой век — каким они сами его прежде сделали? — произнёс он негромко, глядя в упор на дейвонку. Но дочь Конута вдруг в его речи почуяла, будто не про Уйра сказал это Аррэйнэ, а про себя самогó.

— Свирепым твои же тебя называют — но не жестоким, как Старого…

— Иногда оно подле друг друга идёт. И сам по юности такое творил, о чём не знать тебе лучше… Глуп ещё был — понравилось убивать, как ощутил то умение. Это сейчас ваши южные гейрды от радости мне серебро и товары возами свозили — счастливые тем, что к ним я привёл войско, а не Клохлама сын — от кого лишь слезами и кровью откупишься мёртвым… кто людей своих руку сдержать не стремится. А каким он был прежде, моложе — едва лишь закончилась Сторстрид — о том тебе Ёрвары много расскажут, как было…

— Да, слыхала я многое прежде от старших… — согласно кивнула дейвонка

— Слыхала… — он хмыкнул с какой-то угрюмой насмешкой, — мои люди в ответ выжгли ваш ходагéйрд уж не меньше, чем Уннир ардкатрах наш прежде спалил — а прочих иных городищ и без счёта, как кровью залили там всё и разрушили. Мертвецов на мне столько, что боязно всех перечесть. Спроси у любого из ваших, кто бы мне самой лютой кончины не жаждал — за всё, что мои тысячи в Дейвóналáрде вчинили? Кто бы из дейвóнов меня а́рвейрнским зверем не называл — найдёшь ли таких?

Он затих, долго взирая в глаза молчаливо внимавшей дейвонке.

— Что же, пусть называют… Рук моих только две — но в ответе один я за все те десятки и тысячи, что рядом со мной на войне. Как бы порядок я в воинстве не держал, без нужды грабежи и насилие пресекая — но каждую руку в бою не удержишь, каждого озлобленность и всесилие перед слабым не остановишь, кому властвовать жаждется жизнями. Так тому видно и быть — и мне, как и Клохламу с Борной чужую тех страшную славу за всех одному нести до́лжно.

— Но всё равно ведь нам мстишь? — спросила его Майри, не отводя своего пристального взора, — за отца своего Ллура, за друзей твоих павших… и за себя прежнего, кем ты был — так?

Áррэйнэ вдруг устало сел наземь, прислонившись спиною к колодцу и тяжело дыша во всю грудь.

— Того вы́блюдка, кто копьём меня ткнул в первый год — если жив — разыщу среди ваших, Тремя поклянусь — не прощаю такого… — ладонь его стиснулась в прочный кулак.

— А это… Не знаю, кому мстить мне за это — кто меня прежней жизни лишил. В каждом северном селище я стариков переспрашивал каждого, чтобы хоть что там узнать, про дома́ про прогибшие — всё без толку, страшились сказать хоть их режь, про Горящего Гнев лишь твердили в испуге… Лишь один вдруг сказал, поглядев мне в глаза: «Ты и вправду из них, из их львиного дома…» — и ни слова потом не промолвил от ужаса. Если бы знал только хоть… а так неужелимне как и Старому до последнего смертного весь ваш род нужно вырезать, чтобы не ушли от расплаты и те, кто тогда весь мой орн истребил?

В его зрачках вспыхнул тот прежний огонь, который Майри видала не раз — и сейчас вздрогнув в страхе, когда зеленоватые глаза Льва вдруг стали холодными словно лёд, в котором блеснула вспыхнувшая в их глубине ярость.

— И ты меня тоже боишься, — он заметил её мимолётный испуг, вставая на ноги.

— Когда ты такой как сейчас, — тихо проговорила она, отводя свой взволнованный взгляд.

— Какой?

— Когда зверь в тебе вдруг просыпается. Что лишь смерть ты приносишь вокруг безоглядно, как ветер из бездны…

— Может так… Только даже в первый год распри я больше жёг тверди, чем кровь проливал. И то для того лишь, чтобы своё минувшее там узреть в пламени, раз Бури Несущий в пожаре Аг-Слéйбхе мне прежнюю память раскрыл.

— И узрил?

— Лишь напрасно те тверди спалил… А воюю я только с мужами-воителями, а не с их жёнами и детьми. Я хочу, чтобы меня все страшились, а не ненавидели.

— Почему?

— Потому что ненависть убивает и страх…

Убийца Ёрлов умолк, словно вспоминая в этот миг своё прошлое — то, что он помнил, ту страшную цену его небоя́зни — пламень и смерть, пожиравшие близких, его дом и всю прежнюю жизнь. Как же он мал был тогда, чтобы противостоять этому… но достаточно взрослый, чтобы помнить. Помнить — и мстить.

— Ладно — пойду я, — он надел висевшую на срубе колодца рубаху, подбирая с земли камницкие снасти, с которыми починял крышу, — если отец вдруг искать меня станет — передай, что я буду в катрóтэ учить молодых.

— Спасибо тебе, Áррэйнэ, — подняв с земли полное ведро воды, Майри понесла его прочь от колодца, по пути легко прикоснувшись своими пальцами левой руки к его ладони — и не останавливаясь пошла прочь.

— За что хоть благодаришь? — окликнул её Лев недоуменно, — воду вроде сама ты черпнула?

— За то, что быть может дышу ещё, — обернулась она к нему взором, — что жива до сих пор — дочерь Дейна, твой враг…

— Гляди-ка…

Прервав сшибку и опустив клинок к долу сосед по ратному кругу ткнул застывшего Áррэйнэ локтем под бок, усмехаясь. Тот повернул голову, глядя туда же, куда и соперник.

У ограды катрóтэ, где рядом толпились ещё ожидавшие стычки воители, громко толкуя между собой, неподалёку от лежавших на траве щитов и воткнутых в землю древками копий спокойно уселась помощница лекаря, изредка поглядывая на вытоптанное до бурой почвы место поединков. Вытянув по траве босые ноги она держала в руках разложенную на коленях раскрытую надвое полосчатую броню, пришнуровывая к ней изнутри новую выстиранную подбойку, бережно затягивая перевязи и изредка отгоняя назойливо вившихся мух. Старую, насквозь пропитанную кислым потом подстёжку она положила подле себя, словно намереваясь забрать с собою отстирывать.

— Тебе, Аррэйнэ, скоро и одеяла пухо́вые так для ночлега сошьют… — ехидно подтрунивая усмехнулся сосед по катротэ, слегка обопёршись на отставленный жалом к земле одноручный клинок, перекрученный тряпками и затупленный для безопасности, — а может сперва и согреют, чтоб не зябко спать было.

— Чего? — не понял его шутки Лев.

— Слепой ты наверное, вершний. Или совсем не заметил ты, дурень, как эта девчонка из Дэирэ на тебя одного лишь тут смотрит — как только сюда ты явился?

Áррэйнэ рот лишь раскрыл, только и молвив со злостью:

— Тьфу ты… скажешь тут, Догёд! На всех она смотрит — не слепая же эта Маáйрин.

— Ага — всем смеётся, а на тебя так глядит, что и снег бы вскипел… — усмехнулся товарищ с ехидцей, — я-то зрячий…

— Оно видно, куда ты всё пялишься, раз удары уже пятый раз пропускаешь.

— Дурно, когда такая тёлочка без бычка в большом стаде… — хмыкнул Догёд, косясь на товарища, — а тот бычок, на кого её взор тут упал, сам как пень слеп и глух.

— Да на кой мне она… Давай, нечего отдыхать! — Аррэйнэ резко вдруг взвил ввысь геары, нападая и заставляя бившегося с ним лу́айд-лóхрэ спешно закрыться щитом от ударов, попятясь спиною к ограде катрóтэ.

— Да тише ты, Лев — пошутил я! Чего ты вдруг взъелся как будто ревнуешь? — словно оправдываясь бормотал тот, еле успевая закрываться от падавших на него ударов клинков.

— А это тебе за бычка!

Высоко стоявшее солнце палило нещадно, и пот с бойцов лился ручьём. Áррэйнэ будто и не уставал, и скоро его измотанный соперник сдался.

— Всё, Лев — довольно! Дай отдохнуть! — Долговязый опустил меч к земле и сорвал с головы шлем с подбойкой, вытирая со лба капли пота, — лучше этих зелёных гоняй, если есть ещё силы!

— На дураков таких точно в избытке! — жало полтораручника резко взлетело, пугая уже отступившего Догёда.

— Слышите, мелочь? — Долговязый окликнул толпившихся возле катротэ, — заходите кто смелый все разом!

— Сразу все? — удивился один из молодых воинов, толпившихся подле ратного круга в ожидании очереди учиться сражаться со старшими, опытными.

— Ха! — прыснул смехом лу́айд-лóхрэ, — а что он, щипать будет каждого? Давай разом!

— А давай, — Áррэйнэ согласно кивнул головой, поддавшись на шутку товарища и отряхивая руки со стиснутыми в них незаточенными мечами, обкрученными для безопасности по клинку до сáмого жала смолёной верёвкой.

— Испить хочешь? — Догёд оторвал ото рта бутыль с вином, протянув ту их вершнему.

— Успею… Ну — чего застоялись? — окрикнул Лев медливших.

— Ну ладно… — молодые парни дружно стали перелазить через забор — те, кто торопился и не успевал протиснуться через проход.

— Не страшно с такой кучей не сладить, почтенный? — шутливо спросил кто-то из них.

— Это вы его бойтесь — кто в бою ещё Льва не видал! — расхохотался присевший наземь Догёд.

— Давайте посмотрим, как вы кучно сумеете защититься, — Áррэйнэ не двигался с места, выжидая их действия.

— Мы? — переспросил кто-то из скопища молодых.

— Ну не я же! — он внезапно метнулся в их сторону, делая выпад, и жала геар заставили резко отпрянуть назад сразу нескольких. Двое от неожиданности повалились спинами наземь, теряя оружие. Опытные воины постарше захохотали, гулко стуча рукоятями мечей и секир по жердям перекладин и доскам щитов.

— Вы двое уж точно готовы — не стану и добивать. Давайте теперь на меня вы все разом, — сын Коммоха отошёл назад, вновь став спокойно, словно и не ждал нападения.

Сразу пять противников приблизились к нему полукольцом, окружая и вздымая в руках клинки, готовые нападать.

Майри внимательно смотрела из-за изгороди за происходившим. Закончив подвязывать простёганную подбойку к его броне, теперь она просто сидела на нагретой солнцем земле, ласково гладя ладонью забредшую ей на колени домашнюю кошку, лениво взиравшую дочери Конута в очи сквозь щёлки прижмуренных век, точно серая тень растянувшись на юбке дейвонки.

Противники осторожно подкрадывались к нему с трёх сторон, настороженно держа в руках тупые геáры, готовые нападать. А сам Лев даже не шелохнулся, опустив клинки к долу. И когда враги были совсем уже близко, один из них не сдержавшись высоко вскинул меч для удара и бросился в наступ, для устрашения заорав.

Áррэйнэ словно и не заметил падавшего на него лезвия — как будто и впрямь обошёл его, извернувшись, и в миг оказался уже не в окружении недругов, а сбоку от них, стремительно ткнув затупленным жалом крайнего — не успевшего удержать его резкий укол.

— Вот вас уже четверо… — он с лёгкостью кружил по вытоптанному до голой земли кругу среди жердей, ожидая, пока опешившие от неожиданности противники разворачиваются к нему лицом, а «убитый» с позором под свист с улюлюканьем старших покидает катрóтэ.

— Не держите мечи высоко, низ открытым оставив! — он ударом под щит вывел из круга ещё одного, показав остальным их ошибку. Левый клинок резко замер совсем рядом с шеей следующего противника, не сумевшего защититься. Правой рукой Лев уже прикрывался от другого нападавшего — меч того ушёл в сторону, а сам боец в страхе отпрянул назад перед едва не ударившим в лицо ему жалом.

— А с двумя уже нечего делать, если враг так от страха глаза потерял! — Áррэйнэ внезапно сам бросился атаковать, быстро тесня оставшихся сыпавшимися на них градом ударами. Закрывшиеся щитами противники отступали назад, совсем не глядя на молотившего их Льва и даже не пытаясь закрыться. Он внезапно прекратил крушить их защиту — и стремительно, одним броском вклинился меж ними двумя, поразив за выставленными щитами скрывавшихся там новичков.

Поверженные охая вставали с земли, с позором удаляясь из ограды катрóтэ.

— Отдохните и снова давайте на круг — по-одному, чтобы учиться всерьёз, а не пыль собирать, — промолвил он громко, поведя плечами под кожаной верховни́цей, подбитой набрякшей уже кислым потом толстой волосяной подкладкой для защиты от ударов.

Тут в круг спрыгнул с ограды один из вершних со знаком дома Конналов на щите, на ходу оправляя броню.

— Давай мы разомнёмся с тобой, Áррэйнэ! Успеешь ещё молодых ощипать!

— Давно ты меня не гонял, — усмехнулся сын Коммоха, кивнув в одобрении вызову в круг, — как, Гайрэ — на острых, или ленишься?

— С чего бы и нет? — тот вынул из ножен клинок, крутанув его кистью руки и перекинув в леви́цу, также опробовав несколько резких замахов.

— И он тоже левша? — спросила вдруг Майри у стоявшего подле неё говорливого Догёда.

— Но не такой, как наш Лев, — ответил тот — и крикнул в истоптанный круг:

— Эй, Áррэйнэ — налегке так и будешь ты прыгать, или броню хоть наденешь? А то так, гляди, как жука на колючку насадят случайно!

— Могу налегке, легче двигаться. Всё же с лучшим из Конналов биться придётся! — ответил он покосившись в их сторону — словно не желал подходить к сидевшей на земле у ограды дейвóнке, подле которой лежала в траве его полосчатка. Долговязый будто понял это и шутливо присвистнул товарищу:

— Или боишься, что тебя вдруг кто взглядом пырнёт?

Все вокруг дружно захохотали, хитро жмурясь и бросая косые взоры на сидевшую возле ограды помощницу лекаря.

Желая поддержать шутку Догёда Майри ловко поднялась с земли, взяв раскрытую надвое полосчатку и показывая Льву, что сама наденет её на него.

— Что же вы такие немилосердные? Совсем своего предводителя в кругу загоняете, что меч скоро ронять станет наземь… — хитро улыбнулась она, встретившись взором с глазами Убийцы Ёрлов.

Áррэйнэ онемел с её шутки. Но чтобы не дать языкастым товарищам и этой хитрой дейвóнской девке — стоявшей тут так спокойно, словно не в а́рвейрнском кáдарнле среди врагов в этот миг она была, а на торжище средь подруг — он подошёл к ней, отложив оба тупых меча в сторону на расстеленную по земле холстину с лежавшим на ткани оружием. Растопырив руки Лев надел на себя поданную дейвонкой полосчатку. Пальцы Майри ловко подтягивали на нём шнуровку подбойки, и когда Áррэйнэ высунул голову через воротник с наголовником, его глаза встретились с синими как два василька девичьими глазами, чьё лицо вдруг оказалось так близко от его лица — что он почувствовал на коже её дыхание. Всего миг продлилось это чувство, и затем дочь Конута отпрянула назад, оттягивая на нём затянутую на ремни сцепок полосчатку вниз — и подала в его руки охват.

— Смеёшься ты что ли, Маáйрин? — едва ли не с хохотом отозвался говорливый товарищ Убийцы Ёрлов, — да чтоб этого жеребца загонять, надо пол-дня на нём камни возить! Недаром и имя у него как у зверя — а я же его помню зелёным юнцом ещё, как учил тогда биться в выправах в Мор-Гвéллтог. Так он однажды один против четверых этих пеших кочевников очутился, как десятокего весь полёг в сшибке с ними.

— Видимо быстро он бегал, раз жив до сих пор…. — подшутила та дерзко, с ехидцей взирая в глаза сына Коммоха — промолчавшего вслед её шутке.

— Если бы! Пока наши с подмогой не подоспели, от них отбивался лишь череном пики, как сама голова отломилась — и всех дохлыми их в среброцвет уложил, хоть топтался там с ними немало.

— Что ты плетёшь ей?! Да не было столько их там! — негодуя возразил ему Áррэйнэ, пробуя в руках два взятых с рогожи клинка — таких же как и обычно носимые при себе полутораручник с обычной геарой, — ты ещё расскажи, как зубами я го́ловы вражьи на полном скаку отрывал!

— А что — и такое там было! — не унимался весельчак Догёд, на правах старшего возрастом хоть тут способный возразить своему прославленному лу́айд-лóхрэ, вновь обращаясь к дейвонке, — я же его учил на мечах тогда биться, пока через месяц рукой лишь махнул — всё одно он меня побивал, самим Лу́айт-лáддврэ обученный…

— Ага — и мой Ветер по облакам вихрем скачет, а я один два десятка сражу на мечах! — фыркнул насмешливо А́ррэйнэ, — болтливый ты, Догёд, как три жены Молота — даром что будешь мужик и воитель!

Дейвóнка усмехнулась, слушая дружескую перебранку о временах их минувших выправ в Травяном Море.

— Что же, если уж он и из Шщаровых ям живым выбраться смог — пусть и от рук девки попав туда вглупую — значит, не врёшь ты нам, Догёд… — промолвила она со смешком, не сводя глаз со Льва.

Áррэйнэ нахмурился, услышав как опасно играет та тут со словами, говоря о себе самой — словно и не боится, что кто-нибудь в кадарнле однажды узнает, кто же на самом деле есть эта долговязая светлокосая Маáйрин из помежных краёв Дэирэ.

— А от чьих же ещё? Я же их вместе с Тийре с юных лет самых знаю, — лу́айд-лóхрэ хитро подмигнул Льву, и вновь обратился к помощнице лекаря:

— Смотри-ка, Маáйрин — а то подашь так ещё раз броню, и потом не заметишь, как спиною на сене окажешься…

Аррэйнэ резко взмахнул полутораручником в правой руке, со свистом разрезав всколыхнувшийся воздух. Вот ведь нашли болтать время — и о нём! Давно пора неуёмному Догёду намять в катрóтэ его бока, чтобы не плёл языком лишнего — тем лишь пользуясь, что восемь лет назад сам ещё молодой учил юного тогда Áррэйнэ воинскому делу в восточных выправах против набегавших кочевников. Но тут он поймал себя на той мысли, что и не смутился бы всех этих колких их шуток, не будь Майри дейвóнкой…

А та словно и не расслышала острых словец, так же насмешливо глядя на Льва издали своими дерзкими и немного лукавыми глазами, и нежно гладя ладонью запрыгнувшую на руки серую кошку.

— Ну как, Гайрэ — готов? — спросил он у сына Аэдана.

— Ага! Начнём что-ли? А то от зимы не пришлось с кем достойным сразиться, как Ллугнад ушёл с войском к югу… — его соперник надел шелом, поудобнее осаживая и затянув ремешок.

— Достойным, говоришь? — со смешком Áррэйнэ сделал то же самое, шагнув вперёд и вскинув геáры в руках, одну держа чуть выше другой. Противник поднял свой щит, также сближаясь. Множество глаз со всех сторон ратного круга неотрывно взирали на них.

Какие-то мгновения они молча кружились, не сближаясь ни на полшага, точно проверяя друг друга на выдержку. Наконец оба резко метнулись навстречу, вскинув клинки до груди. Раздался звон скрестившихся долами лезвий — и вновь противники были на недосягаемом для удара просторе. Они ни мгновения не стояли на месте, кружась один подле другого и пытаясь обойти соперника сзади. Взметнувшийся в руке Гайрэ клинок словно пробуя удар легонько соприкоснулся с концом левого меча Áррэйнэ — будто проверяя как скор тот.

Затаив дыхание Майри в оба глаза наблюдала за их поединком. Гайрэ был лучше защищён от ударов — как ей сперва показалось, прежде не видевшей бившихся без щита сразу двумя клинками как Áррэйнэ. Быстрые жалящие выпады противника тот закрывал от себя не широким окованным деревом досок, а лишь узким клинком в левой ладони — но делал это не менее ловко, чем вёрткий соперник, отводя его каждый удар. И если Гайрэ мог нападать, жаля мечом лишь по правую сторону, то Лев А́рвейрнов мог наносить удары с обеих сторон, способный занести выпад наи́скось за щит, столь опасно сближаясь с противником — готовый тотчас превратить свой укол в кромсающий шею и руку порез острой сталью клинков.

И с первых мгновений их боя дейвóнка поняла, что Áррэйнэ гораздо сильнее и стремительнее противника. А того она слабым назвать не могла, вдоволь насмотревшись таких схваток умелых бойцов ещё на пути к Помежьям вместе со скиром молочного брата — не говоря уж про те поединки в кругу, что каждый день проходили здесь в а́рвейрнском кáдарнле возле Дуб-эбайн, где младший племянник фе́йнага Конналов Гайрэ Железный прежде не раз выходил из кроплёного кровью случайных ранений катро́тэ и даже один на троих тем единственным победителем — и говорили, минувшей весною убивший в союзных уделах в кругу пятерых.

Сделав так несколько выпадов, словно неторопливо проверявшие друг друга на выдержку противники наконец перестали сражаться в пол-силы, и мечи в их руках заплясали с удвоенной быстротой. Áррэйнэ двигался стремительно, точно хищник в броске перемещаясь с места на место и не давая противнику обойти себя сбоку к спине — сам норовя сделать это же. Гайрэ иногда сходу налетал на Льва, тараня того шишаком щита или его выставленным набок ребром и пытаясь сбить с ног — заставив открыться его собственному готовому ужалить над кромкой оковки мечу — но безуспешно. Сам Лев резко уходил от теснившего его деревянного круга, гася такой удар быстрым броском на пару шагов назад и стремительным заходом в открывавшийся правый бок. Порою рискуя потерять равновесие и подставиться под удар он с силой ударял с ноги в щит — и Гайрэ еле выстаивал, пятясь к ограде спиной и открываясь следующим ударам мечей.

— Ну хватит! Славно размялись.

Áррэйнэ отскочил на три шага назад, резко опуская геары к земле — дав понять, что поединок окончен.

— А что — дальше биться не будете? — раздался чей-то разочарованный голос.

— Всё что ли? — вторил другой.

— А что — мало вам? — хмыкнул Догёд, — и так видно чья тут возьмёт. А чтобы кого-то сразить — Лев и скорее не одного такого как Железный в бою убивал. Вон как в лесу завалил он того мохнорылого под Вейнтрисведде — из Эваров этого… Как его звали там, Аррэйнэ — помнишь?

Лев не сразу ответил, задумавшись вдруг на мгновение.

— Помню… Сильный был воин. Мёртв он давно — так к чему вспоминать.

Он обернулся к родичу Этайн.

— Как ты, Гайрэ — тебя не зашиб?

Тот мотнул головой, сняв с потной макушки шелом и простёганный нитью подбитый чепец.

— Не дождётесь! Не страшно железо Железному — Трое сказали! Хоть и в ухе звенит как горшок теперь… — сын Аэдана похлопал ладонью по голове.

— А про зубы собачьи, копыта там с жалами — или на бабе какой помереть тебе не предрекали? — пошутил говорливый Догёд, насмешливо скалясь — и Гайрэ стиснул ладонь, показав шутнику кулачище.

— Ты и левой совсем не разил — так, скорее пугал. Всё я ждал — над щитом жалом клюнешь, как любишь такое — или по ногам поразишь меня снизу…

— Да ты что! Ноги портить такому сопернику — как в святилище все окони́цы резные повыбить! — шутя возмутился услышанным Аррэйнэ.

— Ага — а щиты вот ломать ты всегда удалец — и меча не жалеешь!

Аррэйнэ вдруг стёр ухмылку с лица и негромко ответил товарищу:

— Без руки меч ничто… А мне мои люди ценнее железа.

— Да думали, тут увидим, что про Льва мы слыхали… — робко отозвался кто-то из молодых воителей.

— Ну хорошо, — Áррэйнэ вдруг кинул через плечо быстрый взгляд на сидевшую подле ограды катротэ дейвонку — с интересом наблюдавшую за происходившим.

И хотя она некогда видела то, о чём спрашивали любопытные, всё равно ею овладело желание узреть это снова — каким он становится в ярости, стремительным и убийственным точно хищная пасть Пламенеющего. А́ррэйнэ словно уловил это в девичьем взгляде — и отстегнул охват с ножнами.

— Давайте те же пятеро, что и прежде. Надевайте броню.

Он швырнул на рогожу взятые там перед боем с Железным геары.

— Вам на острых. А мне деревянные. Но не говорите потом, что не просили меня показать, как могу убивать.

— Лови! — весельчак Догёд подхватил пару простых деревянных клинков — две сбитые крест-накрест в меч с рукояткою палки — и Áррэйнэ на лету изловил их в ладони.

Пятеро натянувших на себя кольчуги с подбойками воинов осторожно вошли в ратный круг, уже не так уверенно чувствуя себя рядом с Убийцею Ёрлов, чьи притупленные клинки не так давно выбили их по-одному — точно раскидавший гнездо и теребящий беззащитных птенцов хищный ворон. Теперь даже безобидные деревяшки в его пальцах казались опасными им, даже вооружённым острым оружием — способным по-настоящему убивать.

— Только как бараны не стойте! — крикнул кто-то из стоявших у ограды катротэ сотников, — и нападайте по-настоящему, раз захотели на Льва посмотреть!

Они снова бросились на него, занося для удара мечи — уже не так высоко как в их первую стычку. И если бы Майри не видела прежде обратного, она бы зажмурилась, чтобы не видеть верной гибели одинокого бойца, окружённого сразу пятью вооружёнными сталью врагами.

Левой палкой он на лету отвёл верхний удар — и жалящий выпад прошёл над щитом у противника, сбивая того наземь с ног. Словно представив настоящее оружие в его пальцах Майри как наяву услыхала треск пробитых железных полос и хрип умиравшего — как будто узрела брызнувшую струю крови. А Лев уже вывернулся между двумя следующими, зайдя им за спины. Один получил по загривку, а другому достался укус левой палки — и дочери Конута показалось, как вместо упавших на землю бойцов покатилась в крови голова в чаше шлема, а удар сквозь живот превратился в разверзнутый зев страшной раны с дымящимся ворохом серых кишок под ногами сражённого.

Всего двое противников оставались теперь перед ним — и удар по плечу разрубил предпоследнему руку. Пятый сумел лишь мазнуть Льва заостренным жалом меча, пытаясь в броске наступать на него, одновременно закрывшись щитом от ударов — но двойной выпад палками снизу заставил его приоткрыться, опустив щит чуть ниже. Резкий удар поразил того с правого бока, кольнув концом жала под руку — прорвав бы кольчугу и пройдя через нижние рёбра сквозь грудь.

Он так и застыл в середине катрóтэ, опустив деревяшки к земле, спокойный — будто и не сразивший пятерых противников на глазах всех собравшихся здесь. Майри словно воочию видела, как с настоящих мечей в его пальцах стекает кропя́щая землю горячая кровь. И пусть это были сейчас лишь простые две палки, а не боевые геары — и поверженные живыми валялись в пыли, получив по такому удару, от которого даже с трудом могли встать; но она прежде видела, каким он порой может быть — стремительным и убийственно хищным — только смерть приносящим вокруг себя вихрем из бездны.

Да, он и вправду таков — первейший из врагов её народа, нынешний хищный волк Эйрэ после часин его грозного и непримиримого предшественника Клохлама… он — Лев А́рвейрнов.

Áррэйнэ отшвырнул деревяшки в ладони поймавшего их на лету Долговязого, снял шелом и отёр потный лоб левой ладонью в железных чешуйках защитной брони рукавицы. Протянув руку ближайшему из лежавших на земле поверженных он помог парню встать, похлопав того по плечу. Затем подсобил следующему.

— Все целы? — мирно спросил он, осматривая их — скрюченных на земле от боли.

— Да вроде… ребро ты сломал мне, почтенный… — один из них простонал, держась рукою за грудь, получив выпад жалом клинка-деревяшки.

— Ну что, зелень — все увидали как надо?! — громко окрикнул их Догёд, привстав на жердь ограды и обращаясь к собравшейся вокруг толпе воинов — и уже опытных, и ещё молодых.

— Да!!! — раздался ликующий рёв из десятков мужских глоток, и клинки с топорами гулко застучали о навершия щитов, с ликованием встречая увиденное — приветствуя Льва.

— Ну как? Видала ль ты прежде такое искусство в ваших диких Дубравах, Маáйрин? — сквозь крики толпы проорал Долговязый на ухо дейвонке, нагнувшись к лицу её, так и стоявшей у изгороди катрóтэ.

— Да, Догёд, видала… — спокойно ответила та. Хотя в сердце её одновременно был тот же самый восторг от увиденного мастерства — и в то же время и страх, когда она представила Áррэйнэ во главе Стремительных Ратей, ведущим их на врага, которым были её земляки — и её родной орн. Представила, как они гибнут от его мечей — так, как уже полегли под Аг-Слéйбхе двое старших сынов её дяди.

И среди всех прочих ликующих лишь её улыбка была горькой, печальной.

Стан дейвонского воинства к югу от Свартэикфъяллерн шумел, когда свежие силы из северных орнов прибыли к здешним загонам владетеля Дейвоналарды. Грохотало железо брони и подков, ржали кони и громко скрипели не знавшие смазки давно все колёсные оси, разбивая иссохшую землю на пыль и вздымая клубы её ввысь. Гомон сотен мужских голосов раздавался у стен Кручи Чёрного Дуба, пугая сидевших на гнёздах пернатых жильцов его крыш.

— Хвёггу в пасть эту воду! Протухла уже… — северянин в годах сплюнул наземь, потрясая бутылью в опле́ти ивового прута, и обернулся к товарищам:

— Где колодец тут — как разыскать?

— У второго хугтанда ищи. Там коней как раз поят, увидишь!

Воин хромая поковылял туда с бутылем, прихватив и второй для товарищей. У колодца он встретил двоих земляков из краёв у Ворот, кто уже набрав свежей воды на плечах несли бочки.

— Вода добрая хоть? Или срать будешь тоже седмину не вставши?

— Пиво лучше! — гоготнул один громко, — не боись, ключ чистейший! Земляк вон нальёт тебе — как раз Освир последний уже отвалился с бочонком от Кноккеля.

— А тряхнёшь хорошенько обозника — и вином разживёшься! — поддакнул второй.

У колодца, держа жердь с ведром, воду черпал весь мокрый от пота земляк-северянин, немного за двадцать годами — светлобородый крепкий парень с заплетенными в две короткие косы с висков волосами.

— А, земляк! Ты тут Кость этот будешь? Ну-ка мне наплескай — да почище!

— Как слеза… Тут до дна ещё черпать и черпать, — тот буркнул негромко, гремя цепью грузила по кольцам ведра, и стал резко спускать долгий шест в глубину почерневшего сруба из дуба. Затем ловко повёл ставший лёгким, увешенным поровну с грузом кол кверху — и схватил кадку с жидкостью в руки, развернувшись к просившему.

Наполняя бутыль он нагнулся, и с обветренной шеи на грудь соскользнул заблестевший как золото знак — половинка извитого кольцами змея на тонком шнурке.

Северянин прищурясь взглянул на нашейную скъюту наливщика, хмурясь.

— Я тебя будто видел два года тому как, когда шли на восток с войском Освира, парень… Твоя штука вот памятна очень… приметная.

— Это брат видно был… — парень вскинул глаза, встретившись взглядом со старшим, — может ты что о Гисли том знаешь?

— То, что точно мертвец — если шёл с Долгоногим и Унниром.

Наливайщик нахмурился, вытерев дланью лицо.

— Ты сам часом не с Каменных Врат будешь, парень? Или может из коих уделов по речищу Шумной? — вдруг спросил у того северянин.

Парень какое-то время молчал, замерев с ведром в дланях.

— Нет — я с Зыбицы буду, с Дубовой Горы. Не бывал я на севере там ни единожды.

— А родня? — как-то щурясь спросил северянин угрюмо.

— Да с Дубовой мы будем — и мать и отец. Ты попутал меня с кем-то видно, почтенный.

— Я про них не пытаю. А дед был откуда?

— Откуда и мы, как мне мать говорила. А второй по отцу был…

— А звали её видно Раннхильд?

— Ну так… А чего?

— А как дед прозван был — говорила?

— Да не знаю дедов я! Отца того тоже как видимо ветер унёс, кто нам мать обрюхатил — а у той давно умер родитель. Был сам мельником… — добавил Кость быстро.

— Мельником, правда. Отменным. Только сам он молол не камнями, а острым железом — и вовсе не крупы… — прищурился старший, — …а жизни людские. Тут меня не обманешь, породу твою издаля увидать, кто ты есть.

— Из Дубовой Горы мы… Попутал ты видно чего-то — иль пьян! — буркнул парень, угрюмо нахмурясь и сделав шаг в сторону, — если хватит воды, то проваливай к Хвёггу…

— Лучше ты уж ступай — да подальше от добрых людей. Уж кто-кто — а иной человек в крепкой памяти вряд ли носить будет скъюту от Красной Секиры, если только не семя его из прокля́того рода.

— Сам ты лучше ступай… Мне тут дел — до заката с ведром не управиться.

Северянин презрительно хмыкнул сквозь зубы. С громким плеском из горлышка бутыля прямо на землю полилась вода, пока вся не упала под ноги последнею каплей.

— Ты подумай… Никто в крепкой памяти знаться по че́сти не станет с отродьями Трижды Предателя.

— Из Дубовой Горы мы… — угрюмо и глухо сказал молодой, надевая висевшую подле на срубе рубаху, под коей исчезла приметная всем золочёная скъюта, — я служу тут достойно при войске, получше иных дураков любопытных — и мне слава чужая совсем ни к чему…

— Эту славу и десять колен не отмоют… Подумай-ка, парень, получше, как жить средь достойных людей с таким именем…

Гуннар хотел было молвить, что камнем плевать ему с неба на всю эту славу, пришедшую с тенью забытого предка — но язык вдруг предательски дрогнул. И он промолчал, глядя в спину того северянина, уходившего с бутлями прочь от колодца и криво косясь за плечо в лицо парня. И точно камень на шее висел тяжким грузом ошибок чужих и грехов тот двойной оберег-половина — наследие деда, Ульфстюра Предателя Трижды.