…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 6

Она так не отправилась за Дуб-э́байн, оставив осёдланную и снаряжённую в долгий путь Тиннэ до рассвета встревоженно фыркать и выбивать копытами развязшую землю, ожидая хозяйку на дворе под ночным ливнем — и ни во все следующие дни и седмины.

Она осталась подле него.

Верно, хозяин раздуваемого четырьмя вольными ветрами горнила, сам пламенеющий ликом Небесный Кузнец швырнул целую пригоршню искр — им обоим засыпав тем жаром рассудок — иначе ничем не понять было Льву того пыла беспамятства, кое пало на них.

Казалось бы, он жил как и прежде до той грозовой ночи — поил и чистил Ветра, выслушивал донесения из дозоров, отдавал указания сотникам, учил людей в ратном кругу биться по одиночке и кучно — но теперь подле него везде была она… или наоборот. Каждый вечер гостя у отца Аррэйнэ широко распахивал перед ней створу двери, когда раскрасневшаяся от жара печи и его взгляда Майри несла на стол горячий горшок с ужином, или подхватывал из рук тяжёлое корыто, когда она собиралась нести полоскать у колодца его мокрые от пота рубахи.

А она, сидя днями у изгороди катрóтэ и бережно пришнуровывая к его броне очередную выстиранную подбойку, с восторгом смотрела лишь на него одного — её Льва — перед двумя клинками которого, даже дававшего товарищам слабину, не мог выстоять в сшибке никто и из лучших бойцов Р’уáйг Ламн-á-слеáна. Не взирая на усмешки понимавших всё воинов кáдарнле, она с радостью тащила ему ковшик свежей воды из колодца — напиться и смыть c лица пот, с хохотом срывая с него потную сырую рубаху и уволакивая её постирать и заштопать — озорная и так же безмерно счастливая.

Как стремительно мчались те долгие дни скоротечного лета, когда они были вдвоём, были рядом… Словно солнце быстрее обычного мчало по кругу, крадя у них время для счастья — и они торопились догнать его ночью, забыв и про сон. Лишь её смех он слышал, когда лес шумел гамом тысяч гнездящихся птах; лишь её глаза видел меж грубого дерева укрепи и железа клыков среди ратного круга; лишь её две руки ощущал вместо бившего в грудь остужавшего ветра — теперь их не боясь… и думал, что так теперь будет всегда, как сейчас.

Они говорили, и говорили, и говорили… Всю свою жизнь он поведал ей с самого первого мига: как был найден странствующими камниками кийна Килэйд на севере Помежий Дейвоналарды; как стал учеником старого Ллура и познакомился с Тийре — лучшим другом и верным товарищем; как после стал одним из воителей áрвеннида и тем, кем он слыл, будучи прозванным А́рвейрнским Львом и Убийцею Ёрлов — и то немногое, что он помнил из прежней, сожжённой в пожарище прошлого жизни в неведомой тверди незнамого орна, кем прежде он был… И ему хотелось говорить бесконечно, наблюдая за тем, как внимательно она его слушает, и как светятся её синие точно небо глаза — и словно дейвонка гордится всем тем, кто он есть и каков. Гордится тем, что она любит его…

Сама же Майри не знала, как рассказать о себе. Разве могла дейвóнка признаться Льву Арвейрнов, что она происходит из древнего рода Несущих Кровь Дейна, первых врагов Эйрэ в этой войне — его врагов? И потому она просто поведывала Áррэйнэ о своей жизни, не называя ничьих имён и названий тех мест, что могли бы открыть ему родово́е их имя — лишь то повествуя, как она в раннем детстве лишилась родителей, как росла в Глухом селище, затерянном среди чащ на самом севере Дейвóналáрды — едва ли не там, где медведи под окнами гадят — прежде чем вместе с двоюродным братом запрошлой весной устремилась в загоне его на восток, угодив там в неволю.

— Отец был храбрейшим воителем, одедра́угру равным и силой, и ростом. Дядя о нём говорил, что ему удалось даже дикого тура убить наповал кулаком прямо в шею, а в сшибке он мог шестерых на мечах зарубить.

— Шестерых? — присвистнул Лев от услышанного, — ну и крепкий мужик был!

— Дядя так говорил — сам тому был свидетелем. Но и его взяла смерть… Говорят, что от рук же своих в спину подло убили его там на Севере где-то в угодьях у Эваров. Были у него средь дейвóнов могучие недруги, от чьих рук и ему уцелеть не удалось.

— Предательство и сильнейших ведёт порой к гибели… — тихо промолвил Áррэйнэ, жуя во рту кончик сорванного стебля златоцветного зверобоя.

— И он сам не спасся, хоть и силы был неимоверной, — продолжала она, лёжа своей золотоволосой головой на его коленях и перебирая пальцами нанизанные на нить нашейные бусы из сухих ягод шиповника поверх нижней рубахи, слушая как шумят на ветру колыхавшиеся над ними зелёные ветви высоких берёз на одном из приречных холмов.

— С лица я его плохо помню — мала была слишком тогда… А вот стати он был исполинской — головой о любую притолоку цеплялся. У него на руках как на брёвнах тогда восседала. Точь-в-точь был как тот здоровяк, что ещё подле тебя и Тийре тогда стоял, когда ты меня в бурре при всех их замуровал.

— А-а, Молот! — отшвырнув стебель изжёванного кровецвета усмехнулся ей Аррэйнэ, когда дейвóнка упомянула их Кáллиаха из Дайдрэ, — первый мой друг после нашего áрвеннида. Этот сын кузнеца тоже словно утёс уродился. Такому что коня, что жену под свой рост отыскать было горе — если даже и клайомх ему что соломина в лапе. Рассказывал как-то в питейне, что в детстве прорицавший дэирви́ддэ предрёк ему силу десятерых, но наложил на то смертный зарок не вступать правонóжь в темноту. С тех пор ночью шаги всякий раз пересчитывает… Вот даже по пьяни то помнит — клянусь!

— И правда, что всякий ваш гейс преступившему то только смерть предрекает?

— Может и так. Хоть вон Гайрэ смеётся над тем, что ему предрекли.

Рука Аррэйнэ снова сорвала тугой сочный стебель расцвившего жёлтым комком кровецвета, обгрызая в зубах его кончик.

— А я сам… и не знаю… Богов не обманешь, как ни пытайся быть трижды умнейшим. А может и сами мы рок наш несём от рожденья до ям — сами проклятья свои порождая…

— А на тебе какой гейс их лежит? — спросила она, обернув к нему голову и пристально глянув в глаза.

Лев пожал плечами, задумчиво глядя сквозь шумящую рябь берёзовых листьев над ними.

— Не давали зароков провидцы мне прежде. Силы десятерых у меня нет, чтобы жизнью платить за великое. Говорят боги хитро, понять их веления сложно, что будет нам долей даровано свыше…

— И я от подруги одной у горы таковое слыхала, — она нежно погладила его колючую щёку — затем пальцы её заскользили всё ниже и ниже по ткани рубахи до пояса, перехваченные его рукою за пясть, не давая спуститься и дальше.

— Не соврала она. Кто же поймёт, что мне дали те долей — предсказав как-то «и восемь сильней десяти»? В счёте я-то силён, что обратное верно всегда — а в знамениях богов голова не помощник, что нам жребием будет — и возьмут они что с нас за это…

Левая рука его исподволь стиснула шейный окру́г Пламенеющего.

— Прорицания просил я у них лишь, чтобы дали найти тех врагов, кому жажду отмщения — кому должен воздать за кровь рода, кем прежде я был.

— И сказали они тебе? — она взяла мужскую ладонь в свои пальцы, прислонив её нежно к щеке, — предрекли тебе имя врагов твоих?

— Нет… Сами они предо мною предстанут, сами мне назовутся по чести и признаются в том, что содеяно было однажды.

— Глупый — да разве в таком признаю́тся? — поцеловала она его пальцы.

— Пусть признаю́тся — а пусть и молчат. Все равно их найду я однажды… — голос у Аррэйнэ стал вдруг холодным и жёстким как камень, — ибо не до́лжно такое прощать. Так предречено мне… Изрекли жизнедавцы, что возьму я их жизнь без пощады — не уйти мне и им от судьбы предрешённой, что задолго до нас была прежде всем спрядена алым в единую нить. Но горькой за то для меня будет плата…

Он умолк на мгновение, глядя на небо в сплетениях гибких ветвей окружавшей их рощи.

— Может и есть какой гейс — да его я и сам же нарушил…

— Какой? — она подняла с его колен голову, взволнованно взглянув в глаза А́ррэйнэ.

— Тебя полюбить… — усмехнулся ей Лев, — и возьмут ещё боги с меня за него — может мерою трижды тяжёлой…

Она вдруг приподнялась, обняв его, и легла головой на плечо, крепко-крепко прижавшись к мужчине — не желая того отпускать от себя.

— Есть на мне от богов что-то злое, что с рождения следом идёт чёрной тенью. И провидица в Эйрэ мне то же прозрила — что всем тем, кто мне дорог, кто подле меня — будет гибель. И страшусь, что и ты не сумеешь избегнуть… что лишь много смертей принесу я вокруг себя многим.

— Так уж много такого случилось доселе? — усмехнулся ей Аррэйнэ, — скольких уже мертвецов насчитала?

— Насчитала… — её голос вдруг стал глухим, тихим, — не родных своих даже ослушалась — против воли богов я пошла… и ту цену взимают они, им плачу́ я её раз за разом.

Дейвонка запнулась, сглотнув комок в горле.

— Я сюда не одна добиралась — увязался за мной один мальчик откуда-то с юга, с Долины Речного Истока, что родню разыскать всё стремился. Дурно было со мной ему ехать, как чуяло сердце… но я всё же решилась взять Бранна в попутчики к северу. И как были уже мы у русла Сырой, нас дозор из тех кадарнле вдруг там настиг.

Она стихла на миг, стиснув зубы.

— Конных четверо было там, с луками двое. Услыхали наверное шум, или кострище учуяли с дымом — тот всё жёг их, меня чтоб согреть от озноба. За разбойную наволочь приняли нас или за вражьих лазутчиков, кто это знает… Мы в кустах хоронились с конями, когда к речищу путь нам закрыли и стали искать. То ли хрустнула я чем ногою, то ли конь наступил на валежник — как их лучник пустил в нас стрелу туда на слух. Ту — что Коммоху я перед зимою в плече привезла…

Лев молча слушал её, вспоминая рассказ старика о том дне, как явилась она к нему осенью.

— Я от боли вскрикну́ла, себя обнаружив им тем же. Так этот мальчишка сказал вдруг, что их отвлечёт. По меже красться стал, всё ветвями шумя, их к реке отвлекая — и хоть прыткий был сам, но от новой стрелы не ушёл, воронёнок… наугад его даже нашла та в ветвях — прямо в тело, в живот ниже рёбер…

Препынив меж зубами изжёванный прут кровецвета Аррэйнэ молча внимал её слову, лишь прижав к себе женщину левой рукой — ощущая ладонью, как где-то под пальцами, скрытое тканью рубахи и платья на мягкой груди билось сердце — всё чаще и чаще.

— Пока те продирались сквозь ветви, я первее успела к нему добежать — но от страха как камень застыла, помочь чем не зная, всё ту рану напрасно пытаясь заткнуть. А он мне прошептал: «Уходи…» — и ушла, даже с ним не простившись. И в крови его в луже той след моей раны как капля в дожде растворился, незримым оставшись для этих дозорных.

Я в рукав всё ревела от горя, что моя то вина стала малому смертью — а их конные долго бранились, что бродяжку с полудня за лиходея или лазутчика приняли и зазря подстрелили. Как предрёк он себе — мол, «иной раз стрела в бок получше, чем так с голоду дохнуть…» — и со мной на беду увязался. И так вышло, что снова лишь я виновата…

Лев молчал, словно долго раздумывая о чём-то, медленно гладя ей пряди волос.

— Может так… И слова несут ветер. А быть может лишь сами судьбу себе правим — сами пути свои торя вслепую сквозь мглу — что за всё мы лишь сами в ответе, и нечего гневать богов их злым роком на нас, — он умолк на мгновение, — за доброе, за дурное — за всё суждено заплатить. И безвинным всегда трижды больше…

И умолкнув вдруг на недосказанном чем-то снова стал ей рассказывать про Кáллиаха из Дайдрэ.

— Так вот про товарища нашего… Думаешь, за то Молота так вдруг прозвали, что у горнила он с детства трудился?

— А за что же тогда?

— Да было там раз одно дело… — Áррэйнэ хитро прижмурился, вспоминая, — в юные годы, как военному делу ещё обучались. Сидели так разом в питéйне, что брат Карнау́хого держит, и пива немерено выпили — юнцы же ещё, и гудеть так гудеть, раз монета за службу у нас в кошеле завелась.

Кто-то и подцепил словом Кáллиаха, что-де он молот свой криво держал, раз ушёл из их кийна в воители. А тот разобиделся и ответил, что и голоручь сейчас гвозди бить может, не то что таких языкастых — у таких голова шире шляпки, в бревно как тот гвоздь так легко не пролезет. Тут я вдруг вмешался — мол, гвоздь тебе голой рукой не забить без железки, не ври!

Кáллиах надулся словно обиженное дитя — я уж решил было, что сам сейчас в стол головой как тот гвоздь под лапищей его вколочусь — и отвечает, что не хватит у меня в кошеле серебра на то пиво, что проиграю на спор, если он так сумеет.

Товарищи наши из кáдарнле по-пьяни нам по рукам тут же хлопнули — «давай, забивай! Хозяин, неси гвоздь немедля!» А Кáллиах хвать двумя пальцами гвоздь тот за шляпку, что в столе нашем доски сквозь балку скреплял — р-раз! — и выдернул напрочь. Мы опешили все — а он с маху гвоздь в стол вполовину вогнал, и по нему кулачищем как бухнет!

Что там было! Гвоздь через стол, стол в щепу и на доски, жбан и кружки все вдребезги на пол, лавки с гостями набок! Пиво, снедь и вино во все стороны, а у Кáллиаха из кулака кровища струёй алой брызжет. Все всполошились в питейне, горланят — «убийство! разбой! поножовщина! стражу сюда!» Мы кричим что есть мочи — «давай сюда лекаря!» Хозяин визжит в диком гневе — «стол мой разбили, пьянóта проклятая!» А Кáллиах сам громче всех так орёт, что аж в ухе звенело — «Не могу, говоришь?! Доставай серебро и неси мне моё ведро пива!»

— И ведро целиком он осилил? — Майри недоверчиво подняла с его плеча голову.

— Да до капли залил себе в глотку — к Смертоокому в бездну мне пасть, если лгу! Ты же видела Молота — прорва живая, как жрать так один за десяток управится!

— Вот и отец мой таким был, как помню — в одночасье весёлый и грозный.

— Так вот ты в кого уродилась такая здоровая! — хитро поддел он её, легонько толкая дейвонку локтем под бок.

— Какая?! — поразилась она — шутя или негодуя взаправду.

— Здоровая!

— А ты сам сухоломина! — она пхнула его кулаком прямо в рёбра так крепко, что Áррэйнэ едва не повалился на землю. Отскочить в сторону дейвóнка уже не успела, как его ручищи ухватили её, саму валя на спину в густую траву.

— Кто я? Что-то в ухе звенит — не расслышал…

— Отпусти, сухоломина! — с притворным возмущением выкрикнула ему в ухо дейвонка.

— Так кто я? — хитро переспросил он, не отпуская её, и лишь ниже наклоняясь к лицу своей прекрасной добычи.

— Лев! — засмеялась она, прекратив пытаться даже дёрнуться, не то что вырваться из его твёрдых словно клещи ладоней, что разжались вдруг сами собой.

— Кто?

— Лев… Мой Лев… — шепнула она, дотрагиваясь до его волос, всем телом прижавшись к нему через тонкую ткань их одежд и находя его губы своими.

Словно предчувствуя некою частью их открывшихся друг другу душ, что мало отведено времени им быть вдвоём — но даже не представляя себе того, не думая даже об этом — они не хотели расстаться ни на мгновение. Он готов был без устали колоть дрова для её очага, нося их охапками и тягая вёдрами воду, пока Майри возилась у печи, разводя огонь и притворно дуя на строптивое пламя поджоги, не хотевшее заниматься — лишь для того, чтобы он встал с ней рядом и дунул на угли как следует, пока она любовалась его лицом, столь близким от неё — от её глаз, горевших ярче цветков васильков на озарённом солнечным светом лугу.

А она всё сновала мимо катрóтэ, где он учил новичков владеть мечом и копьём — и порой потешалась над ним, давая ему советы и смеясь вместе с гоготавшими до слёз старшими воинами, когда Лев А́рвейрнов краснел от её слов, не зная что и сказать той в ответ. Штопала его изношенную рваную подкольчужницу и первая кидалась стягивать с него броню, когда Áррэйнэ выходил из круга передохнуть — верно, чтобы побыть рядом с ней.

А потом вечерами сама заходила в истоптанный круг и бралась за клинок, когда он подсказывал Майри как правильно наносить удар за ударом, выбирать слабейшее место в обороне врага и не давать ему шанса бить первым, гасить его выпады и разить самой — и она чувствовала его руки, когда они, обхватив поверху стискивавшие оплетенную рукоять женские пальцы сами показывали движение меча, водя за собой.

Прославленный прежде в Помежных Раздорах Хуг Седоусый, изредка наблюдая за поединками молодых воинов и оценивающе поглядывая на лучших из обученных Львом, пару раз углядел как тот сам вечерами учил на клинках молодую помощницу Коммоха.

— Что же… хоть и дева она, но отменно выходит клыком тем кусать у красотки твоей… — молвил он отошедшему к изгороди Льву, глядя как та продолжала крутиться по грязи вытоптанного катротэ, учась там разить изворотливо-прыткого Догёда.

— Хоть правда, против обученного мечника ей не выдержать — если только сами боги её руку не подведут — но какому обычному противнику в бою голову снесёт запросто. О, глянь-ка — как получил по спине Долговязый!

— И ещё он получит, почтенный — не сомневайся… — усмехнулся в ответ ему Аррэйнэ, наблюдая за сшибкой в кругу.

— Тебе бы не поверить… О — о, и вправду! Вижу — славно её обучил ты…

И отерев усы Лиат-а-крóймилл добавил:

— Зато уж как метко из лука разит — вот где завидно! Нет равных этой Маáйрин в том деле, Тремя поклянусь! Где только этому девка и так научилась?

— Не знаю, гаэ́йлин… — пожал Лев плечами, — в дому́ где-то… в Дэирэ.

Все луга и прилески вдоль Чёрной они исходили вдвоём. Смеясь, она плела из цветов столь любимые ею венки и примеряла себе и ему, а он сидел подле — спокойный, счастливый. И порой, не выдерживая, рвал целую охапку травы и высыпал на неё, грозя посадить в бурре в клеть под замок, чтобы Майри не выщипала все поля и не оставила его конное войско без корма.

И как мягка была эта земля, тёплая и волнующая сотнями запахов — прелого леса, цветущих лугов и приречий, смолы глухих чащ и кустистых берёзовых всхолмий — где устав бегать друг за другом вдогонку и с хохотом ловить один одного, их губы неприметно сближались, встречаясь, а пальцы вплетались в их волосы; и не было больше для них никого тут — лишь тепло друг друга, и весна, и Любовь.

И в ту ночь он всё так же уснул, ощущая рядом запах её долгих светлых волос.

Пробуждение было внезапным. Áррэйнэ резко открыл глаза, повинуясь тревожному чувству, пробудившему его как блеснувшая молния. Слух тотчас поймал тот знакомый, въевшийся в душу печатью звук вражьих хендску́льдрэ. И после — всколыхнувший землю их стана тяжёлый удар, за которым последовал ещё один, отозвавшийся рёвом выпущенного на волю из расколотых огнищ жидкого пламени.

Миг — и он уже был на ногах, второпях надевая рубаху с поножами и смыкая снятую со столба короткую полосчатую броню со стёганой поддевкой, резко затягивая ремешки сцепок и застёгивая вокруг пояса ремень с ножнами.

Майри пробудилась ото сна в тот же миг что и он, испуганно раскрыв глаза и еще не понимая, что происходит снаружи. Оттуда из серых предутренних сумерек в полутёмный намёт доносился тот страшный пугающий грохот от ниспадавших на кáдарнле камней и «орехов», с треском крушивших постройки и укрепления. Лицо её побелело в испуге. Прежде дочерь Конута никогда ещё не видала огненного броска с вóротов, тем больше сама не оказывалась в самом сердце этого гибельного удара.

— Что случилось?

— Дейвóны, — коротко ответил он, не переставая снаряжаться и затягивая стяжки голенной защиты. Накинув на голову стёганую подбойку чепца, Лев выхватил левую геару из ножен.

— Беги в укрытие, в бурру! Иначе ты погибнешь под камнями, и я тебя не спасу… — он притянул дейвóнку к себе, крепко обняв на мгновение закованной в сталь рукавицы ладонью.

— Всё поняла, Майри?

— А ты?! — вместо ответа вырвалось у неё.

— Свой долг исполнять… — Лев снял с крюка на столбе шелом и свободной рукой надел на голову, поведя плечами и почуяв как плотно осел тот на нём как влитой.

Майри вздрогнула, увидев выбитое на стальной лицевине обличье оскаленной львиной пасти, точно живой и яростный хищник исторгал свирепый рёв, готовый к убийственному броску. Да, он и впрямь был таков — Áррэйнэ, Лев… Уже не тот, ещё мгновения назад мирно спавший своей растрёпанной головой на её тёплой груди — и в чьих объятиях было ей так спокойно и защищённо себя ощущать — а вновь принадлежавший одной ненасытной и хищной войне беспощадный опаснейший зверь.

— Áррэйнэ! — вскрикнула она — и уже прежде сорвавшийся с места к проёму намёта он застыл там, обернувшись лицом к ней.

— Возвращайся… пожалуйста… — прошептала дочь Конута, так и не пришедшая в себя от неожиданного ужасного пробуждения в это утро.

Лев пристально посмотрел на дейвóнку сквозь глазницы шелома, и Майри поймала его брошенный прямо на нее пронзительный взгляд. Но Убийца Ёрлов не ответил ни слова, и через миг исчез в проёме намёта, точно серая тень в предрассветной мгле утра — там, где уже раздавался ужасающий рёв огненного дождя — за которым последует битва, что быть может не даст им двоим и всем прочим тут в кадарнле встретить грядущую ночь.

Когда Лев исчез, Майри наконец-то пришла в себя — и не знала, как ей поступить.

Два долгих года она провела в неволе в чужой ей земле, с таким невероятным трудом пробираясь назад до Помежий, куда звало её сердце — домой в отчий край к кровным родичам. Так долго она туда стремилась… И теперь, когда совсем рядом нежданно появились её земляки, окружившившие на рассвете спящую укрепь противника, дейвóнка вдруг поняла, что стоит на зыбком распутье.

Она, дочерь Конута Крепкого, одна из числа Дейнблодбéреар — всею силою долга должна была быть средь своих, устремиться к ним, помочь им — всё то, к чему она так порывалась в начале войны, бросаясь в пылающую пасть ощеренного жалами копий оскала Кормилицы Воронов вместе со всеми мужами их орна. Быть с ними. Быть среди дейвóнов, среди людей её рода.

Но теперь, в этот миг, когда её сородичи уже были так близко, и их воинство начало брать спящий кáдарнле приступом — она не знала как быть ей, как поступить. Потому что любила его…

Выбор был кратким — Майри заранее знала, какой путь предстоит, и какова будет горькая плата — хотя сердце в груди закричало отчаянно, часто забившись о рёбра, не желая смириться с опять выпадающим жребием. Но не сейчас была пора сделать тот роковой шаг — в то время, когда каменный дождь с неба падал на спящую укрепь, выкорчёвывая и ломая в щепу деревянные столбы частокола и толстые брусья веж, выпаливая дотла все намёты и срубы — в этот страшный час первым делом следовало уцелеть, выжить, как и велел ей Áррэйнэ.

Дочь Конута отшвырнула укрывавший их ночью плащ Льва, торопливо накинула на себя нательную рубаху и платье, подпоясавшись и хватая со столба висевшую там ещё одну перевязь с ножнами. Торопливо обувшись, затянув вокруг пояса тканый ремень и ощутив в правой ладони шишковатое навершие короткого клинка, не расчёсанная и не до конца отошедшая ото сна дейвóнка вынырнула из намёта на двор в сумеречную предрассветную мглу.

Солнце ещё не встало из-за зубчатой кромки недалёкого леса к востоку от кадарнле, и хрупкие сумерки утра окутывал серый туман, скрывший вершины деревьев в густой седой зыби, клубясь в низинах молочным покровом и рассеиваясь рваными прядями на высоких лбах всхолмий. Но сама укрепь была ярко освещена сполохами бушевавшего пламени, жравшего всё, что ему попадалось в горящую пасть его вихрей.

Свист падающего огнища пронёсся над самой её головой — и высокая вежа над въездными полуденными воротами в кáдарнле содрогнулась, когда тяжёлый горящий «орех» с треском врезался в её почерневшие стенки, пробив брёвна как хрупкие прутики, содрогнув столь казавшийся прочным высокий незыблемый сруб. Тот с ужасным треском внезапно стал оседать и крениться набок, осыпая вокруг себя землю щепой из разверстого точно зубастая пасть пролома — и наверху дозорной площадки в отчаянии орали падавшие наземь люди — не успевшие сбежать вниз или раненные. Майри в страхе зажмурилась, резко отпрянув набок — и счастливо выдохнула, когда тяжёлая деревянная громада с громким хрустом сложилась оземь в каком-то десятке шагов от неё, чудом лишь не задев дочерь Конута в своём страшном падении, взняв в воздух вихрь искр и огромное облако пыли и дыма. А с высоты падал вниз уже следующий камень, огненной нитью пылая в тумане и неся в себе пламень, что охватил брёвна вежи, растекаясь по её изломанным боковинам.

Она попыталась найти взглядом Áррэйнэ — но того нигде не было видно. Вокруг неё в кáдарнле раздавались чужие приказы и окрики, вторившие друг другу десятками всполо́шенных голосов, звенело железо кольчуг и чешуйниц. В стойлах ржали и в страхе рвались с коновязей перепуганные неоседланные жеребцы. Мелькали в туманных сумерках и охватывавшем всё горьком сером дыму стати суетившихся воинов, выстраивавшихся в боевой порядок и седлавших бесящихся скакунов, подкатывавших из схо́ронов на возках запасы огнищ для метальных снастей.

Помня его последние слова Майри кинулась к видневшейся вблизи бурре, нерушимым столпом возвышавшейся среди кáдарнле, но по пути кто-то вдруг ухватил её за руку.

— Враг рядом! Вставай!

Едва выбежав из намёта Áррэйнэ заорал во всё горло, пробуждая ещё спавших товарищей. Лязг от ударов его мечей по шишакам вывешенных на изгороди щитов словно тревожное било будил тех, кто ещё не очнулся. Крик подхватывали и другие, на ходу натягивая на себя кольчуги и тяжёлые проклёпанные чешуйницы, хватая копья из составленных в шалаши куч, ловя и седлая встревоженных скакунов.

— Откуда они бьют, с какой стороны?

— От реки, с заката! — откликался кто-то со стены частокола вокруг кáдарнле, указывая рукой направление полёта огни́щ из тумана.

— И с севера тоже в бок метят нам, наволочь! Крестят с двух сторон, не укрыться нигде!

— Вóрот готовь! Тяни! Крути! — раздавались голоса метальщиков.

— Огнища катите!

— Коновязи горят!

— Коней ловите!

— Тащите воды!

— Метай в ответ, пока мы к ним с полудня в тумане подходим! — перекрикивая всех рявкнул метальщикам Áррэйнэ, — чтобы и головы им поднять было не в силах! А затем, как услышите, что мы на них на прямой удар конно вышли — прекращайте метать, чтобы и нас не накрыло! Кто готовы, пошли!

— А если и с юга они к нам зашли? — выкрикнул один из сотников.

— А иного пути нету нам — в лоб на их вороты нам тут не выйти! — ответил тому Áррэйнэ, — только там прорываться, где за кустарником низкий берег, не проглядываемый с всхолмий — и пока туман не рассеялся, чтобы нас там укрыть. Иначе они скоро они брать нашу укрепь с наскока пойдут — а взаперти кони без толку тут в ближнем бою!

— Копьё мне! Сотни, по коням! — рявкнул он яростно, подгоняя медливших.

Южные ворота укрепи широко распахнулись уже горящими треснувшими створами, и из них сквозь дым вырвался конский поток, наполняя равно ну неистовым ржанием и топотом копыт о бревенчатые настилы проезда. Падавшие с неба с двух боков наперекрёст цепованные камни вре́зались в их ряды, сминая в кровавое месиво на земле нескольких скакунов вместе с их всадниками — но прочая тяжёлая и лёгкая конница не останавливаясь бесстрашно понеслась вскачь, сперва направляясь в сторону приречной низины, а затем круто разворачиваясь к западу, откуда били вражьи вóроты, и где в тумане скрывался незримо подошедший к их тверди противник — до сих пор неизвестный числом — быть может даже многократно больший за их вырвавшийся конный загон.

Затащив по залитым кровью ступеням бурры в её холодное каменное нутро ещё одного покалеченного падающими огнищами человека с раздробленной в рваные клочья ногой, тяжело дышавшая от усталости Майри отёрла с лица смешавшийся с цветом ран липкий пот. Тут же в сумраке под сводами вежи уже сновала меж раненных воинов старая Круа́ху, супруга вершнего кáдарнле — деловито и скоро, без тени волнения привычно перевязывая обильно кровавившие раны, поливая ожоги водой из колодца в подвале и поя из ковша обессилевших, кого стягивали сюда их товарищи.

— Храбра ты… — молвила старуха негромко, взявшись за мешок с запасенными тут чистыми тряпками и верёвками перевязей. Взяв новый моток она стала скоро окручивать страшную рану на ноге приволоченного сюда молодой женщиной воина, останавливая лившуюся кровь.

— Я в твои годы, как вспомню, застиг нас впервые такой же вот дождь в осаждённой укрепи на восходе, так нос боялась на двор высунуть, ревела от страха. Это потом уже свыклась, пригляделась к смертям и кровище… двоих сыновей из пяти погребла так своими руками, таких же поломанных. На, испей хоть немного, а то с лица ты вся изошла уже, милая…

И с трудом разогнув старческие колени устало поднялась на ноги, подавая дочери Конута ковш с водой.

— Знаю ведь про тебя, кто ты есть… — негромко молвила вдруг старуха, горько усмехнувшись — заметив, как вздрогнула Майри, запнувшись вставшей в горле ледяной водой.

— За то и тебе благодарна, что чужим как своим ты готова помочь, головы не жалея. Не спрашивай откуда известно — не слепая же я как и Коммох. Ведь и моя бабка по матери тоже дейвóнкойиз Къеттиров была… — вздохнула Круáху, — …как в час Помежных Раздоров мой дед её из вашего взятого стерквéгга с собой как живую добычу привёз. Тем и все ваши обычаи знаю побольше иных тут — так что и гадать даже нечего было, в первый раз увидав тебя.

И умолкнув на миг добавила тише:

— Тяжело тебе, вижу…

— Не знаю я, гэйлэ — кто теперь мне свои… — устало промолвила Майри, омыв пригоршнейводы разгорячённое окровавленноелицо.

— Знаешь. Только сердцем свой выбор не можешь принять…

— А Аррэйнэ знает? — вдруг вопросила дочь Конута старую а́рвейрнку, впившись ей взором в глаза.

Та помолчала какое-то время, пристально глядя на Майри.

— Аррэйнэ знает, кто он… Ну, довольно уж ветер молоть — смерть ждать не будет, пока мы тут речи ведём, — протянула она в руки дочери Конута ещё один моток чистых льняных тряпиц, — скольких тут успеть нужно спасти, пока к Коммоху их не снесут — если ещё уцелеем мы все к тому времени. Давай-ка вот этого перевяжи, а то кровью исходит бедняга…

Майри с поспешностью стала мотать тряпкой рану лежавшего, закрывая кровавивший алым, размозженный камнем обрубок ноги до колена.

— И хоть знаешь твои где — только если падёт наша укрепь, беда тебе будет. Для своих ты здесь бывши отныне изменница, враг…

Взгляд старой Круаху поднявшись упёрся в глаза Майри.

— Слушай внимательно, милая. Не посмотрят, чьей крови сама. С меня уже нечего взять кроме жизни — а ты как огонь во плоти, каждый глаз тебя жаждет… Лучше спрячься чуть что здесь в подвалах — а там выход найдёшь под землёй до реки — там, где лаз под столпом начинается… Поняла? — пристально взглянула на Майри жена главы кадарнле.

Закончив дело дочь Конута глянула мельком, как старуха терпеливо перевязывает стонавших и лежавших без чувств раненых, и вновь кинулась назад в их охваченный пламенем кáдарнле. Там везде полыхали подпаленные от огнищ намёты и срубы, ржали оставшиеся в коновязях неосёдланные скакуны, пытаясь сорваться с поводий и перепрыгнуть через охваченный пламенем забор. Корчились на земле израненные камнями и обломками брёвен воители, и метаясь в судорогах горели живьём в столбах пламени те, кого застигли удары разлившихся жаром огнищ, один за другим падая навзничь как чёрные тени средь рыжего зарева и затихая — и разлившийся в воздухе страшный, пугающий запах горелого мяса был сильнее горчившего духа пожарищ.

Воины-метальщики через частокол били по невидимому ей с земли противнику, пригибая зубчатыми тягами долгие плечи кáита-гаóйта и подкатывая к ним тяжёлые цепованные валуны, огни́ща и полные каменной дроби глиняные «ульи». Ещё один вражий «орех» просвистел в вышине, заставив Майри вжать голову в плечи и вскинуть взор ввысь, проследив за вышиваемой смертью по пологу неба пылающей огненной нитью.

— Кончай бить! Подходят они к мохнорылым вплотную! — размахивая руками рявкнул с высоты частокола стоявший там цельщик, пристально глядя сквозь рассеивающийся туман.

— Не бить! Не бить! — раздались торопливые окрики вершних к метальщикам у каждой из боевых снастей.

Те вóроты укрепи, что прежде отвечали врагу в подзакатный от кáдарнле бок, как один резко стихли, замерев со взведёнными к бою плечами и полными скованных цепями смертоносных камней пастями-петлями. Их обслуга настороженно ждала, готовая по первому же знаку цельщика подпалить запалы огнищ и спустить запорные рычаги, вновь продолжив стрельбу по незримому недругу.

— Ну как там, Гверн — видно что? — окрикнул того кто-то из выжидавших снизу метальщиков.

Свист огни́щ с запада больше не раздавался над укрепью, внезапно прекратившись — и тишину умытого кровью рассвета теперь нарушали лишь далёкий конский топот и раздавшийся оттуда лязг стали, вторивший донёсшемуся рёву человеческих глоток. Где-то там за непрозримою оком белой пеленою тумана закипел неистовый и окрашивающий землю в алое бой.

Запыхавшаяся от усталости Майри торопливо взобралась по залитым кровью ступеням из брусьев на самый верх стен укреплений вдоль частокола, примостившись на бревенчатом переходе рядом со взиравшим за ходом сражения цельщиком. Там перед ней пелена тумана на западе почти спала, и в сумраке явственно виднелись невысокие всхолмья приречий, где судя по доносившемуся звону стали уже шёл бой меж перешедшим в ночи реку врагом и вырвавшимися к нему под ударами огнищ конными из их кáдарнле.

— А ты куда в самую пламень прёшься, дура?! — сурово окрикнул её снизу кто-то из метальщиков, сидевших у ближайшего к ней кáита-гаóйтэ подле его зубчатых тяг, — побереглась бы ты в бурре, пока мохнорылых ещё не отбили! Стрелу в бок подхватишь!

Однако она словно отмахнувшись от его укоряющих слов отчаянно вторóпила взор туда, откуда издали доносился топот копыт конного клина.

— А-а-а! — обрадованно проревел во всё горло дальнозоркий цельщик, прижав ладони к очам и пристально взирая вдаль, — встречайте Льва, выродки! Конец вам!!!

Майри с волнением взирала на запад, где выскочившая из укрывшей их от взора противника туманной ложбины а́рвейрнская конница смогла подобраться через низкий подлесок к приречью. Там на низких холмах стояли хендску́льдрэ противника, враз стихнувшие при внезапном появлении недругов. Стальной поток конных врезался в ряды пеших и обслуги метальных снастей, сминая их точно серп жнёт на ниве колосья. Всего три-четыре неполные сотни копейных и лучников успел за собою поднять конно Áррэйнэ — но их нежданный удар разбившихся на несколько ударяющих клиньев десятков смял не ожидавшие сопротивления пешие дейвóнские ряды, не страшась ни ощерившихся им в лицо копий, ни взмывших убийственным градом жалящих клиньев и стрел.

Конница её сородичей, стоявшая позади трудившихся хендску́льдрэ и ожидавшая окончания обстрела для наскока на сокрушённую подожженную укрепь ринулась на а́рвейрнов, ударяя в ответ — но было поздно. С правой стороны подоспели ещё три сотни их конных противников, разя сбоку и окружая дейвóнов с севера убийственным полукольцом, прижимая к топкой у берега заболоченной старице и отрезая от бродов. И голос стали собой заглушил все иные там звуки сражения.

Майри уже знала — заранее знала исход — и лишь могла взмолиться Всеотцу, чтобы тот спас хоть скольких из её сородичей, потому как живыми им спастись от Льва А́рвейрнов не удастся… Она видела, как ведомая им конница стремительно сминала ряды сопротивлявшегося врага точно горячий клинок сквозь податливый воск, ломая копьями их не выдержавший натиска строй — и он был впереди всех на острии удара как смертоносное жало огромного когтя Тинтрéаха — сама его пасть, щедро кропящая землю соком сердец человеческих жизней… Лев.

— Что — отведали собственной юшки?! — радостно горланил над её ухом стоявший рядом с дейвóнкой глазастый цельщик, радуясь стремительной победе своих, — бегут, псиный умёт! Не убежите теперь! Дожмут вас сейчас до реки, а там в ней и потопят — будете, вы́блюдки, рыб тут кормить!

И Майри тоже знала, глядя с высоты частокола за далёким сражением, что не убегут — даже те, кто сумеет — если такие окажутся… от него они все не уйдут, как когда-то два года назад их многочисленный обоз не смог так же уйти от налетевшего малым числом врага за Помежьями… он не даст им уйти, ни единому человеку.

В отчаянии она развернулась и стала спускаться со стен, чтобы не смотреть на избиение попавших в ловушку сородичей, атаковавших спящую укрепь. Если бы они только знали, что сам Убийца Ёрлов снова жив и находится здесь с большей частью людей… Но теперь слишком поздно — и не одна храбрая душа отправится из окровавленных тел в Чертоги Клинков в это хмурое серое утро, вырванная из жизни голодною сталью ненасытной пасти Бури Несущего.

Дочерь Конута вернулась в его оставшийся целым среди пожарища закопченный дымом намёт, обессиленная и уставшая — ощущая страшную гнетущую пустоту, что повисла вдруг в сердце, выдавив ещё так недавно жившую там радость. Вновь весь ужас войны обрушился на землю, заставляя кровь током скорее бежать в жилах страшным и нескончаемым круговоротом насилия с ненавистью.

И она должна была сделать свой выбор — который был избран давно…