…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ"…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…"Нить 13

— А ну-ка заткнись!

Девчонка, дочь здешнего сви́наря, была телом тоща — но им на потеху и то бы сгодилось, тем больше что и не доска, сиськами была одарена славно. Пока двое крепко держали ей руки, а третий разинув с ухмылкою рот стал с копьём в трёх шагах позади, ожидая черёда, их главный с охотой сдирал с неё платье, затянув небогатую юбку из шерсти подолом на тело и рвя на клочки всё исподнее.

— Мамочка! Мама!!! — звенел её крик над селением, отражаясь от стен старых срубов.

— Замолкни ты, дура — лишь злишь своим визгом!

— Мама!

— Замолкни, сказал! — озлобленно рявкнул он громко — и сунул той в рот её собственный пояс, поглубже пихая сквозь сжатые девушкой зубы. Добыча их дико визжала, затем лишь стонала от боли, когда весь охват влез ей в горло, мешая дышать — лишь тяжко сопела сквозь ноздри разбитого носа, в отчаянии глядя на небо вверху над собой, пока здоровяк раздвигал её сжатые голые ноги.

Со всхлюпом сапог подошедшего сзади к ним пятого стал подошвой на коровью лепёшку, размазав её по грязи.

— Да чтоб тебя, Хекан — да что же творишь ты, урод?!

Их старший, годами за тридцать, презрительно фыркнул сквозь зубы, едва повернувшись к тому — много младшему за себя.

— Тебе-то чего до того, умёт пёсий? Ты нам тут не вершний — я сам голова моим буду.

Он левой держал ту девчонку — дейвонка ли, арвейрнка, не понять тут в Помежьях, где все с рыжиной — за длинную белую ногу, а правой пытался расплесть свой охват поверх грязных поножей, измазавшись в глине с навозом, пока изловил самолично их стихшую вот уж живую добычу.

— Сестра она что ли тебе? — фыркнул тот, что с копьём — и узрел, как вдруг вспыхнули у́глями очи у парня.

— Оставь её лучше, — сказал тот негромко, — нельзя так…

— Чего же ты молчал в прошлый раз, сосунок — как за речкой ту бабу мы драли с парнями — а стоял и смотрел? Или трусил сказать мне в лицо — а, щенок? — их старший презрительно глянул на парня, оскалясь, — папаше пожа́лься иди, раз в поножи уже наложил! Что — добрый такой ты, жалеешь вражи́н? Все тут они присягали их Дэйгрэ, известно…

— Ага! Вали к Хвёггу, сопляк — не мешай! — добавил второй.

— А хочешь — давай, пятым будешь? — вдруг спросил парня тот, кто держал их добычу за кисть, выкрутив левую руку девчонки в локте и коленом прижав до земли, не давая той вырваться, — мы же это — не жадные…

— Или этот ты будешь — из этих — кто умёта толкач? — хмыкнул третий презрительно.

— Быть может там струсил — но тут уж не буду молчать! — вдруг рявкнул им тот, и добавил спокойно и жёстко, — отпусти её живо, урод.

— А то что? — презрительно хмыкнул их старший, кривясь. Он наконец-то спустил с ног поножи, расплёв затянувшийся узел на поясе.

Внезапный удар сапога прямо в рот с потемневшим клыком повалил того наземь в навоз от дымящейся подле них кучи.

— Отпустите её, дураки… — вновь промолвил он тихо, не сдвинувшись с места. Лишь ладонь чуть приблизилась к ножнам на поясе.

— Ах ты сучий гадёныш! — взвились двое державших девчонку за руки, хватаясь за рукояти секачей. Какие-то трое шагов было им до стоявшего там — но первый из них получил прямо в зубы навершием, когда сталь клинка под ухватом леви́цы взлетела из ножен, и правая резко схватила секач за железо чуть ниже чем дол — метнув его череном прямо в противника.

— Сучонок, убью! — второй резко ударил клинком от груди, устремляясь проткнуть того парня, кто нынче испортил им тут всю потеху. Но юный противник был вёрткий, стремительно бросившись вбок — и лезвие резко ударило сзади по шее врагу.

Голова глухо пала на землю, прокатившись девчонке под голые ноги и залив их кровью.

— Сусо́нох! Фыфлю́тох! — взревел вставший на ноги первый, отплюнув на землю кровавую пену слюны из беззубого рта. Глаза его вспыхнули яростью — и вместе с поднявшимся также вторым и примкнувшим к ним третьим копейным он резко метнулся вперёд, ухватившись за меч.

На грохот железа, гортанные вопли и девичий визг к тому схо́рону в селище вмиг прибежали другие — все те шесть десятков из прежней их хервы, что заняла утром селение, разбив тут в бою вражью сотню копейных и лучников, подкреплённую конными — в той стычке лишившись их сотника, сбитого арвейрнской пикой. В волнении молча столпились они полукругом, взирая угрюмо и хмуро на то, что открылось глазам мужикам и их свердсманам.

Он молча отплюнул горчившие слюни во рту, убрав клинок в ножны и вытерев кровь с оцарапанной жалом противника левой щеки. К нему сквозь толпу распихав плечом прочих бегом подскочил его родич, в волнении глядя вокруг.

— Да чтоб меня… Цел ты хоть? Волчий умёт! — тот не верил очами, бегло глядя на кровь, что укрыла багровыми лужами стоптанный двор, где в муках кончался последний из павших. Тот с хрипом дышал точно бык, лёжа навзничь на павшем под ним том копейном, что их сторожил в час насилия — и булькая кровью в глубоком разрубе по рёбрам тянул кадыком, точно жаждучи молвить чего-то убийце.

— Беги-ка домой — или в лес… — бросил он встрепенувшейся девке, что как полоумная зыркала на́вкруг, пытаясь закрыться от взглядов остатками рваного платья, неловко вздымая обрывки одежды на голую грудь. И даже не глядя на то, как несчастная живо вскочила на ноги, метнувшись куда-то бегом через цепь окружавших дейвонов, он выдохнул громко, и резко взвинтил свой спокойный как лёд острый взор на людей — встретив их осуждения, холод, взволнованность с прочими чувствами — равно как и поддержку с восторгом и полным в то зримое тут недоверием.

— Слушайте все… Если шила в штанах у кого заржавели без бабы, то можете в селищах — наших и ихних — за деньги, подарки, или хоть за запаханный клин под зерно и дрова кого хочете драть — сло́ва вам не скажу. Какая вдова вам и так может даст. Но силой никто никого больше брать тут не будет — поня́ли?!

Он сам удивился, как голос его, вроде бывший спокойным, ударил металлом — не зная, что сам таковым может быть…

— Довольно — раз взяли что жрать, то пора уходить. А то придёт новый загон людей Конналов — уже можем не сдюжить, нас мало… До Фрекиров тверди ближайшей восьмины с две ходу — там новых людей можем взять, или пойти под вершенство хондмактэ их местного.

Кивки многих голов подтверждали слова говорившего.

— Вот что, малый… — озвался старейший из ведших десятки их сотни, опёршись руками на древко копья в окружении прочих товарищей, — подумали мы тут с парнями чего…

— Чего? — голос его был спокоен, и ладонь как и прежде расслабленно трогала пальцами черен клинка.

— Без старшого над сотней сам видишь какая тут срань началась. Вон, Пятка тоже толкует, что подмоги похоже не будет; а задержимся тут на восьмину — и все пойдём в норы. Нас тут восемь десятков осталось всего…

Викунд Хэле согласно кивнул, почесав топорищем секиры загривок.

— Да и примета железная: если чешется шея — то дело умёт…

— А ты парень толковый, к чему что смекаешь. Людей бережёшь… — первый мельком оглянулся на трупы в навозе, — и порядок внушить тоже можешь иным. Раз Свейн наш полёг поутру́ — то ты сам и тащи эту лямку, раз прыткий такой, чтоб тебя…

Он искоса глянул на труп без поножей.

— Ты как хоть троих их сумел зарубить? Чёрный Зуб же, козлище, двоих мог сложить в одиночку — сам свидетель такому!

— За неё…

— За неё что ль? — подумал о девке сказавший, кивнув в её бок головой.

— За сестру…

— За какую? — пожал в удивлении плечами тот с ним говоривший, кто был родом из Астли и мало что знал о десятнике этом кроме имени с родом. Родом, с которым шутить не пристало…

— Неважно… — махнул парень рукой и окрикнул своих, что толпились поблизости, — седлайте коней — и на запад до Фрекиров! Кто местный — в дозоры живей, рыжих чтоб уследить!

Остатки их сотни уселись верхом, уложив в волокуши немногих пораненных, и разбившись надвое отправились вдаль, перейдя вброд речушку на западе, устремляясь за новым вождём, чьи короткие волосы цветом как лён трепал ветер, остужая его — всё ещё распалённого утренним боем и свежею стычкой — но душою спокойного, твёрдого, молча взиравшего вдаль. Ветер рвал своей дланью все стяги семейств, к коим тут примыкали их люди — и темневший знак дома его трепыхался на пике в ладонях у родича, бывшего подле.

— А казался ж сопля, точно с мамкиной сиськи… — молвил тихо один, кто вёл десять конников с пиками.

— Точно — мелкий ведь сам, а орехи железные… — с одобрением хмыкнул второй, — Свейн тот может не стал бы за бабу рубить дураков — а он во!

— И в бою молодец! Я-то думал, обмочится он в том сражении утром…

Их загон уходил, покидая селение, отрываясь от шедших поблизости Конналов, поднимая копытами ил неглубокой помежной реки. И бурлящая в камнях вода уносила с собою дурное и страшное, оставляя их тени вдали.

Впереди было долгое лето тревог, переходов и сшибок, крови, пота с упорством — и веры в себя, и товарищей подле локтя… Их загон уходил, возглавляемый новым вождём — в чьём спокойном и хмуром как тень твёрдом взоре та девчонка успела прочесть, там прозрить весь тот взваленный груз, что он нёс на себе — и ту смерть, что кралáсь за ним подле…

Когда последние тени дейвонов исчезли за дальней чертою холмов, в селище снова раздались шаги укрывавшихся местных. У ворот торопливо собрались с десяток мужчин при оружии, кто в то утро был подле разбитого воинства данников Конналов, и сумел уцелеть, отсидевшись по чащам с бежавшими жителями. Многие были изранены в стычке, и теперь торопливо мотали завязки из рваных рубах, стиснув зубы от боли.

Здоровенный, слегка лысоватый детина с огромною раной на левой щеке тихо выполз из зимнего погреба, зажимая ладонью ужасную дырку от пики. Увидев того, к нему бросились двое товарищей, хватая под руки и вытянув к солнцу.

— Вот умёт! Распластали тебя как лиса черепаху…

— Сиди тихо — зашью сейчас как-нибудь…

Прислонив его к срубу спиной первый начал пытаться сшивать грубой нитью разрез от клинка, протыкая иголкою кожу. Второй помогал, вытирая тряпицею тёкшую кровь.

— М-мать их… Пожри их… Ард-Брен… мохно… р-рылых… — бубнил тот, замёрзший за долгое время сидения в холоде погреба — стуча челюстя́ми как аист щипо́м.

— Тихо ты, Мейлге! Дай рану зашить! — остудил его тот, кто держал иглу в пальцах, — а то дырку до самых зубов разорвёт, как ты треплешься! Не дёргайся, говорю!

— Уб-бью… мохнор-рылых… выблю́дков… — не стихал тот, пока не словил от второго товарища в бок кулаком, резко стихнув.

— Во, заткнулся, Кулак — как по-твоему молвил тебе я!

Мужчина в изорванной, залитой кровью и грязной в земле и листве верховнице опёрся на древко копья, наблюдая за тем как скрывался загон чужаков. Второй осторожно одёрнул его за рукав.

— Послать за Деортом с людьми?

— Поживее давай. И к Кайрнех и Дил — там у них есть достаточно конных.

— Пока тех приведём, мохнорылые эти уже до союзников доберутся. Да и много их… Надо бы к Конналам слать за подмогой.

— Не успеют уйти. Отправим кого уследить, где пойдут они там, — сказал твёрдо первый.

Второй обернулся к товарищам.

— Кто целый — и конь у кого — живо к Высокому Берегу! А ты, Ойсин, и ты, Кахер — к Кайрнех и Дил!

— Чешите скорей, — сказал главный, — и назад так же живо.

— А за этими кто?

— Я пойду, — долетел из-за спин чей-то девичий голос.

— Сиди дома, Мэв, — ответил дочери первый, не обернувшись и пристально глядя на лес, за которым скрывался противник, — Нидд и Мабог пойдут. Девке шляться теперь — сама видишь что с Морой случилось…

— Мабог ногу себе подвернул. А я бегаю быстро, не хуже их точно! — настойчиво молвила та, подходя к отцу ближе, — пока будешь искать кого выслать, и вправду дейвоны уйдут.

— Ладно. Иди вместе с братом. Пусть он впереди, а ты следом за ним — ве́сти к нам приносить, куда двинули эти. И не лезь слишком близко, понятно?

— Я бегаю быстро, — та согласно кивнула отцу, торопливо накинув на плечи мужской тёплый плащ с наголовником, и следом за братом метнулась по тропке вдоль речища к западу.

— Возвращайся, как только нагоним их! Ясно?! — крикнул он дочери, обернувшись на миг, и вновь что-то стал обсуждать с земляками, кто ещё оставался у створ растворённых ворот.

— Вернусь! — донеслось уже издали.

Нить стежками сводила ужасную рану от челюсти к глазу. Лысоватый верзила терпел, снося боль, стиснув зубы, пока первый товарищ орудовал точно сапожник.

— Ты хоть где там укрылся — а, Мейлге? Мохнорылые же лазили в погреб, я видел!

— Во… во… мху… — простучал тот зубами, трясясь от озноба.

— Молодец, что молчал там как мышь. Они бы тебя, за то что ты их сотника сшиб, на куски порубили бы!

— Я их… с-сам… поруб-блю… — тот трясясь и пытаясь согреться терпел, пока жало иглы прошивало ему кожу с мясом на левой щеке, ушивая ужасную рану, — огнём Эйле к-клянусь…

Ладонь его стиснула что-то на шее под толстым сукном верховницы, блеснувшее золотом ви́тых колец. Товарищ, что шил его рану, заметил двойной оберег, половина которого краешком вылезла из-под одежды.

— Старая штука… Дейвонская хоть, но к Шуршащего силе взывает.

— З-знаю. Н-наш дом его… жалует.

— Откуда хоть взял?

— С мертвеца с-снял… седмину н-назад… у горы… Не поднять… из грязи́… было гре́шно…

— А вторую куда подевал половину?

— А пёс… з-знает… С-спроси… у того… м-мертвяка.

— Я смотрю, Он не сильно удачи обоим вам дал… — воин с надрывом рванул в зубах нитку, закончив вязать шов на узел, — всё, готово. Ты вон сам теперь змея не краше. Дыра просто жуть, еле сшил!

— Ты смотри: загноится — многолистника взваром промыть надо будет! — поддакнул второй.

— Дай… взглянуть… — Мейлге тихо ощупывал всю половину лица, растирая багровые пятна сочившейся крови.

— Где я зеркало тут разыщу тебе? Глянь в ведро, если так уж неймётся…

Мейлге Д'орн, ковыляя от слабости из-за бескровицы, медленно встал и дошёл до колодца, где дейвоны недавно поили своих скакунов, и взглянул на стоячую воду в оставленном кем-то у сруба ведре.

— Тьху ты! Дрянь… — фыркнул Кулак, озирая корявые швы на ушитом как вышло разрубе и трогая пальцами край рваной раны, — как я Койнхенн своей покажусь… И так сын у нас умер весной… и такой ещё я тут, урод… как из Эйле.

— Да — не Аврен ты точно теперь… — осторожно ответил второй, опасаясь разгневать гиганта, и так потрясённого собственным видом, — может это — как те мохнорылые бороду тоже отпустишь? Всё же скроет чего… ну хоть как.

— Бороду… Тьху! — разозлившись в отчаянии плюнул Кулак, с испугом и злобой взирая в своё отражение.

— Ну прости — я не лекарь, строчу как умею, — развёл шивший руками, — мой папаша сапожником был, у него я учился. Ближайший целитель толковый в Клох-Кнойх только есть…

— Спасибо, Руагал… что сшил… Убью, мохнорылых выблю́дков!!! — Кулак вдруг схватил в свою лапу ведро за петлю, и с размаху ударил его о колодезный сруб что есть силы. Во все стороны в брызгах воды разлетелись дубовые плашки расколотых клёпок и гнутые дуги железных колец.

Мужчина с копьём, отдававший приказы, опять обратился к товарищам.

— Где тех уродов они закопали?

— Которых?

— Тех, кто Мору хотели взять силой…

— У перекрёстка. А что?

— Тащи заступ. Умётом таким что дорогу зазря удобрять? Прикопаем на поле, хоть толк будет с падали этой, зерно уродит.

— И то верно. Туда им дорога…

— Жаль, поросята малы, а свиней не осталось. Скормили бы им дохляков этих.

— А как ты потом жрал бы их, Ллугнад?

Тот усмехнулся сквозь зубы.

— Да запросто. Ты же вон воздухом дышишь — а в нём птицы ведь гадят. Как там, Камбр — отправились Ойсин и Кахер?

— Ага, побежали! — кивнул утвердительно третий.

Мужчина ещё раз мельком обернулся вслед дочери — но тропка была уже снова безлюдной. Стать Мэв исчезла вдали среди зарослей ив и ольхи, точно канув в мглу Эйле.

Всхрапнул конь, и меж срубов домов показались шесть всадников. Их вершний, успевший с собой увести уцелевших копейных от взявших тут верх на рассвете противников, теперь возвратился с остатком десятка назад, где уже собирались другие.

— Где Мейлге? Живой?

— Там — у погреба — рану ему зашивали. Всю морду надво́е разделали.

— Ладно хоть жив… Это все? Есть ещё уцелевшие конные?

— Вы последние. Ллурин погиб, всесь десяток его разбежался к холмам. Может двинули к Кайрнех…

Всадник привстал в стременах, оглядая даль неба на западе — ища там противника.

— Далеко мохнорылые? Сколько их там?

— Да все восемь десятков, не меньше! И думать не думай догнать ты их, Родри! Умом ты поехал?

— Может то были те, кто обоз наш три дня как разбил? — всадник в запале хлестнул скакуна сыромятиной повода, норовя устремиться вперёд.

— Да не те — тут из Дейнова рода, из Астли и Фрекиров люди — по стягам видал! А там были из Свейнов, Сторгейров и Бъярни — Тремя присягну!

— Узнать надо… — несогласно мотнул головой горячившийся всадник, — а вдруг там и те есть?

— Загорелась солома тебе в одном месте! Ты что — десятиной на восемь попрёшься, дурак? Вот сдались тебе эти дейвоны — зачем?

Всадник стих, стиснув зубы.

— Там жена моя с дочерью были в обозе… Доехать чуть-чуть не успели, как Ройг рассказал возвратившись…

— И чего? Посчитаться ты хочешь? — хмыкнул пеший с копьём, отправлявший гонцов.

— Может живы ещё. Тел лазутчики там не нашли.

— Ещё хуже выходит — забрали с собою их те мохнорылые.

— Может кто из них знает, куда тот загон их отправился…

— Да будь нас две третины от ихнего хоть бы — а так толку нет, и пытаться не стоит… У нас раненых куча, коней половину дейвоны забрали с собой. Родич твой тоже ранен неслабо. Лучше к Конналам двигай — а там возьмёшь конных и будешь искать.

— Ага! Мохнорылые двигают нынче повсюду, все Помежья заполнили эти уроды! — поддакнул второй, — где да встретишь загон тот, уйти далеко не сумеют!

— Сам же ты виноват… — укоризненно молвил копейный, — говорил тебе Мейлге — не место для баб на Помежьях, давно их отправить был должен ты хоть бы на Каменный Холм… А теперь вот ищи… если живы ещё они сами.

Конник устало кивнул, стиснув зубы и глядя на запад — точно жаждучи взором проникнуть туда, за холмы и пригорки вкруг чаши долины, где возможно был враг, чьи загоны он третий уж день всё пытался найти — дабы взять хоть какой-либо след, разыскать своих близких.

Осень кружила своим золотым покрывалом над древним ардкáтрахом Эйрэ, рассыпая листвой желтизну, густо-бурую ржу и рубиновый блеск по крутым склонам взгорий, перекрасив всю яркую зелень лесов, обрывая ветра́ми опа́д с оголённых ветвей и снося его вдаль многоцветием пёстрого вороха. Темнели увешанные желудями могучие тысячелетние древы дэ́ир-á-гáррана на склонах двуглавой Лесистой. Стылый северный ветер заметал их вито́ю листвою весь кадарнле, чешую черепицы крыш бурр и иззубренных рядом бойниц древних стен дворца арвеннидов, гулко стуча в слюдяные оконца.

За одним из них, выходивших к закату, сидя на подоконье и обхватив руками колени каждый вечер бездвижно застыла в безмолвии девичья стать, неотрывно взирая на гасшее за Глвидд-ог-слейббóтха осеннее солнце, где далеко за хребтами лесистых нагорий лежала родная земля.

Невероятным казалось всё то, что произошло с ней с тех пор, как дочь Конута поздней весною с людьми её брата покинула Глухое селище, устремившись в дорогу к востоку. Невероятным… и столь же тяжёлым…

Она осталась жива. Взявшие в плен раненую стрелой дейвóнку люди áрвеннида не убили на месте, как грозили сначала, а с обозом из покалеченных в сшибке отправили прямо в Аг-Слéйбхе — на скорую смерть. Однако там Майри попала в узилище Верхнего города, в одну из подземных темниц. И хоть возница на её глазах передал вершнему в кáдарнле приказ сотника Ллурина Мáола, что дóлжно сделать тут с этой вот пленницей, убийцей его семерых людей — но занятый множеством дел неотложных и важных, когда отступившие силы врага ещё были в пределах двух дней пешим ходом от городища — старый Ан-Шор позабыл, что дорога её лишь на крючья и дыбу — и дальше на Урлабха-кнойх. И так потянулись бессчётные дни одиночества…

Обширные подземелья узилища — прежде при прошлом владетеле Дэйгрэ полные всяких воров, скотокрадови грабителей-душегубцев — теперь пустовали со времени неудачного нáступа воинства Уннира Вёрткого. Кого-то из крепких, умелых с оружием узников старый Ан-Шор пощадил и взял в войско, прочих отправил трудиться по кузницам, а самых опасных и злостных казнил, чтобы не переводить на тех хлеб — как повелел новый арвеннид Эйрэ, чьи загоны уже выходили к Помежьям.

Никого не было в узилище и из её земляков. Всех прорвавшихся в город в Ночь Смерти дейвóнов истребили в бою, ни одного из воителей Ночных Птиц и Железной Стены не взяв в плен. Остальные же с трудом смогли отступить за перевал, где тех судя по доносившимся до ушей девушки разговорам скучавших тут стражников неотступно преследовали и не давали прорваться на запад подошедшие воинства южных домов во главе с самим Борной.

Не раз Майри кляла себя за оплошности, допущенные в роковой день той стычки, из-за которых нежданно попала в неволю — но не за свой прежде сделанный выбор, когда она решилась покинуть Глухое селище с воинами брата, не страшась ей грядущей судьбы. Что же, раз такова была доля — значит она без боязни пройдёт по пути… пусть даже к смерти, которая до сих пор была недалека своим когтем от шеи дейвóнки, покаглава кадарнле в вечных тех хлопотах забывал о прошении сотника Ллурина.

Но недолго пришлось дочери Конута соседствовать с крысами в каменной яме средь тьмы, куда лишь раз в день заявлялся охранник, принося плошку годного разве что свиньям в корыто подкисшего варева с чёрствым подпле́сневшим хлебом. Прошли две седмины её одиночества, и как-то в узилище появился богато одетый человек средних лет — брезгливо нюхавший дух затхлой темницы. Его сопровождал со смоляком в руках тощий писец, тащивший в суме ворох скрученных в трубки и сшитых по сгибам их свитков. Владетельный незнакомец хозяйски осматривал каждые погреб и клеть, повелительно говоря что-то спутнику-словописцу, который поддакивал гаэ́йлину и учтиво тому изъяснял о содержимом обширных, но пострадавших при страшном пожаре подземных подвалов и схо́ронов.

Оставленный новым áрвеннидом на прежнем посту после гибели фе́йнага Модронов Онноха, домоправитель дворца в этот час проверял уцелевшее после пожаров в чертогах добро, хранимое где-попало — даже сложенное в пустовавшем узилище. И наткнувшись на одиноко томившуюся в заточении молодую дейвóнку — пленницу, недавно привезённую из Áйтэ-криóханн — он долго рассматривал девушку сквозь оконце в двери, что-то спрашивая у писца и бормоча себе под нос.

Ещё не так давно держа в руках упокойного Флáитхъю́лли всю власть над ардкáтрахом, после его неурочной кончины их прежде первый средь прочих семейств кийн всерьёз пошатнулся и был отодвинут от кресла владетеля, лишившись отобранных нынче в казну прежде пожалованных Дэйгрэ богатств и наделов. И потому сообразительный домоправитель, всегда имевший собственные расчёты во многих делах прежде фе́йнага Модронов, решил не поскупиться на жменю монет для всей стражи темницы, чтобы назавтра освободить уже отошедшую от раны дейвóнку и увести во дворец.

И хоть та долговязая словно жердь чужеземка была недурна с лица, да не в годы Броданна было бы юных наложниц себе заводить — при его-то живой и сварливой супруге. Не для себя родич Онноха Флáитхъю́лли расстарался в том рвении, метя тем далеко наперёд. Угождавший и прежде любившим пиры и веселье троим старшим братьям, он и теперь решил снова занять тёплый угол близ нового áрвеннида — тем же проторенным прежде путём. С чем и пришёл где-то через седмину к уже собиравшемуся покидать городище с войсками владетелю.

— Бродáнн, вот скажи… Ты меня дурнем набитым считаешь?

— Что ты, гаэ́йлин?! — испуганно вздрогнул домоправитель, ёжась от ставшего пристальным взгляда владетеля, чьё лицо так и осталось спокойным как прежде — ни бровь не поднялась, — с чего у тебя такие мысли, владетельный? Разве я что дурное сказал?

— Врёшь ведь в глаза… Троих благодари, что я вас оставил в ардкатрахе, а не отправил к волкам в горы в глушь, чего дядя отца моего не доделал. Ведь многие фе́йнаги в Эйрэ были бы рады узрить ваши головы с жёлудем Онноха рядом — ты знаешь?

Тийре жёстко смотрел в убегавшие от его взора глаза домоправителя, вздрогнувшего при упоминании о Домнале Далл-лли́гадде, чья рука некогда без жалости истребила сначала на ратных полях, а потом на окровавленных колодах под секирами смертоубийц до последнего человека весь кийн изменивших им Гилрэйдэ — и немало прошлась против шерсти и по их семейству, казнив фе́йнага Модронов Ллурина Красного с братьями, а всех сыновей оскопив и заточив до скончания века в одной из бурр кáдарнле — пощадив лишь немногих.

— Родич твой тот же любитель дары раздавать был. Лестью и потаканиями захомутал моих братьев с отцом, и за них тщился править. Рассказали мне знавшие, как этот боров когда-то пытался подмять мою мать под себя… Во дворце не давал ей прохода, когда отца рядом не было; а потом не добившись до смерти травил и охаивал — и меня все те годы, кто от неё не его сыном вышел. Думаешь, не знаю я этого? — Тийре вдруг крепко схватил домоправителя за воротник верховни́цы и притянул к своему вмиг побагровевшему от ярости лицу.

— А теперь ты и мне всяких баб предлагаешь, чтобы я уподобился братцам — а сам, значит, по-тихому на Высокое Кресло залезешь? Так?

— Что ты, почтенный — и в мыслях такого ведь не было! Ну предложил я красивую девку тебе — что в том дурного? Ты ведь у нас молодой, кровь играет — а Кáдауган дочери так и не отдал, как знают все. Я и решил было, что…

— Решил он… — перебил его Тийре, — себе её забери, если сил для супруги с избытком. И занимайся-ка лучше хозяйством, что я вверил тебе, а в моё дело не лезь.

— Да к чему мне та девка, владетельный? Дома служанок в стряпных есть в избытке, а супруга моя до сих пор голодна… — усмехнулся Броданн, тут же спрятав улыбку. Домоправитель сразу смекнул не гневить ещё больше их áрвеннида, который оказался вовсе не тем наивноватым мальчишкой, каким прежде казался ему — а помнящим каждый удар хищным волком, готовым тотчас откусить вознамерившуюся кормить его длань — и не желавший ручным быть, как родственные их дому по матери старшие братья.

— А хочешь, владетель — я мог бы ведь с Этайн тебе поспособствовать? Могу ведь уговорить на то Сильного. Только скажи, как я… — домоправитель внезапно осёкся, столкнувшись со взглядом их арвеннида.

— Кийн твой скольких пеших и конных обещал выставить через седмину? Может быть сам поведёшь ваш загон на дейвóнов? — через мгновение вновь став спокойным Тийре заговорил о другом, с хитринкою глядя на домоправителя, — мне ратоводцы на вес серебра сейчас будут! Давай — целую тысячу копий вверю тебе повести на Каменный Узел!

«Оплошал так мой родич… Стоило и тебя, безродного выкормыша, вместе с братьями с сáмого детства к руке приручать… Или тогда ещё пришибить как щенка, когда можно то было. Теперь на тебя, обозлённого волка, не один год придётся истратить на коленках с поклонами ползая, пока ласки ответной добьёшься» — озлобленно подумал опешивший от этих его насмешливых слов Бродáнн, и горестно воскликнул в ответ:

— Гаэ́йлин — я стар уже! Где мне идти на дейвóнов?

— Стар? Скажи это Борне… И меня тем мешком как братья с отцом хочешь видеть, чтобы своею рукою с Высокого Кресла махать?

— Что ты, владетельный — и в помыслах не было! Мне моё место впору, иного не жажду.

— Врёшь ты опять… Я насквозь тебя вижу.

«Это вряд ли, щенок ты безродный. Не сидел бы я тут, зри ты так, как стращаешь…»

— Забирай куда хочешь ту бабу. Я сам выбираю с кем буду люби́ться, а не от чьих-то подарков и помощи. А с Конналами я решу сам, будь спокоен — и лезть там не пробуй. Ты понял? — Тийре умолк на мгновение, глядя на домоправителя — пожалев вдруг, что в первый день власти решил пощадить и оставить в ардкатрахе этого скользкого родича Онноха — а тем больше иных из их дома, как тех же двоих сыновей присягнувшего Килида, кто везде лезли всунуть свой нос, и так часто к родне и отцу выправлялись на север. Вот только к отцу ли?

— А ещё раз предложишь мне пленную бабу для случки — я тебя… Пошёл вон.

Броданн было лишь взялся дланью за дверь, как владетель окликнул его.

— И ещё. Передай своим родичам Фийне и Фидеху — я за ними гляжу, так ли вправду отца они любят, что в Домайнэ-лох по пути каждый раз заезжают…

Выставленный за двери Резного Чертога домоправитель поплёлся назад, махнув рукой на этого Шщарова выплодыша, кому так покровительствует вылезший на их прежнее место хитрый Безусый из Габ — чтоб его кости грыз Шщар в своих норах… Не пришло ещё время подбираться к столь яростному и неуступчивому áрвенниду, какой нынче воссел у горы; в лучших друзьях у которого был точно такой же дерзкий Ан-Шóров выпестыш — тот, от чьей быстрой руки на глазах его насмерть сражён был их родич. От одного лишь взгляда того зверя у домоправителя холодела душа, вспоминая свирепый огонь этих глаз, вспыхнувший в тот самый миг, когда Оннох велел его взять, этого безродного дейвóнского выщенка — который на деле был даже не волком, а львом. Львом А́рвейрнов, Áррэйнэ из Килэйд.

«И вода камень точит… Погоди лишь немного, волчоныш… — бормотал про себя хитроумный домоправитель, сокрушаясь на столь нелестные слова сына Медвежьей Рубахи, — чтобы змеи тебя согревали… Ещё сам приползёшь, как попросишь о помощи — чтобы ту девку из Конналов получить по чести́ от папаши её. Вижу, что ты точно тот жеребец без кобылы копытами бьёшь в нетерпении, разорваться надво́е готов. Приползёшь — если Эйле до срока тебя не пожрёт прежде этого…»

Не возвращать же теперь было эту дейвонку в темницу, раз серебро за неё уже прежде уплачено — а глава стражи лишь хмыкал в ответ, что-де где это видано, рушить былой уговор — и что деньги те словно скайт-ши уж прибрали, у всех кошели вновь пусты… Ещё всё надеясь, что не кочергой так ухватом он жар из печи нагребёт в своё время, потихоньку втираясь в доверие к их молодому владетелю — отнюдь не трусливый и глупый Бродáнн лишь махнул от досады рукой и велел своим слугам пристроить уже бесполезную пленницу к прочим служанкам в мерх-а-сьóмрах — девичьи покои, оставшиеся в уцелевших чертогах дворца, где некогда жила прислуга жён прежних правителей, но пустовавшие после кончины супруги Медвежьей Рубахи, его собственной родственницы Кéрдивéйны.

Так вместо ямы узилища Майри Конутсдо́ттейр и очутилась нежданно в покоях владетелей Эйрэ одной из многочисленных там служанок.

Поначалу у дейвóнки вспыхнула надежда вырваться на свободу, когда вместо каменного мешка темницы она очутилась в просторных чертогах дворца — почти что на воле, совсем недалеко от ведших в ардкатрах ворот. Но очень скоро дочь Конута поняла, что чаяние это напрасно. Дворец охранялся умело, а вокруг него словно кольцо лежал полный людей мощный кáдарнле, сквозь который не проскользнёшь незамеченной. Охрана дворца верно была уже упреждена, что эта приметная ростом светловолосая служанка есть пленница из дейвóнов, и наблюдали за ней крайне пристально. Едва в первый вечер она попыталась подняться по каменной лестнице на стену, окружавшую эту часть Снойтэ-ард-неадд как поясом глыб валунов, чтобы хоть осмотреться, какие места тут поокруг, где какие дороги идут от ардкатраха по просторам долины — как из бойницы ближайшей к ней бурры её остановили резким окриком, и на ломаном дейвóнском наречии посоветовали не лезть под стрелу, если крылья не выросли, чтобы улететь вместе с птицами по небу. И как ударенная прямо под дых Майри с горечью поплелась вниз по сходам, ощущая спиной острый взор вражьих глаз из темнеющей в камне бойницы.

Остальные служанки из мерх-а-сьóмрах поначалу приняли её холодно, с настороженностью встретив среди себя молчаливую долговязую чужеземку из вражьих краёв — а некоторые и вовсе искоса смотрели на дейвóнку едва ли не с вызовом, пофыркивая при встрече. И хотя Майри немного понимала речь Эйрэ — ещё в детстве выучилась от владевшего ею Бородача — но бытовавший в Аг-Слейбхе с помежным и говор востока за Ан-меан-слейбха понимала с трудом. А уж южный, иной от других, и весь полный слов больхов — и то был ей точно арднурский какой.

Работы в чертоге в ту пору хватало — после весеннего пожарища в час нáступа Уннира на Аг-Слéйбхе добрая половина дворца опустела и выгорела, прежние добро и припасы немало попортились и требовали хозяйских рук. На них же достались и конюшни с хлевами. Многие из прежних мужчин-слуг ушли с войском арвеннида, а на замену остались одни старики и подростки — родичи отправившихся на войну. Собиравшиеся в ардкáтрахе из людей кийнов загоны требовали много одежды, верёвок и кож — шить, плести и выделывать кои было возложено на оставшихся женщин.

Майри так и молчала весь час как немая — да и с нею самой мало кто из соседок спешил завести разговор, лишь указывая, что нужно ей было исполнить тут по хозяйству вместе со всеми. И хотя кроме общей холодности никто больше дейвóнку и пальцем не трогал — пусть сперва некоторые из особо язвивших её служанок и пригрозили, что побьют чужеземку, если заметят от неё хоть какой косой взгляд — но с каждым проходившим из дней Майри постепенно впадала в отчаяние. Все её прежние надежды сбежать теперь таяли будто тот снег под полуденным солнцем. Кáдарнле и дворец охранялись надёжно. В Нижнее городище её выпускали лишь только с другими служанками под их присмотром, отправляя на торжище за припасами. А бежать из незнакомого ей многолюдного города в одиночку, не имея ни скакуна, ни подходящей в дорогу одежды, ни тем больше оружия — сама Майри на это пока не отваживалась.

О шедшей на западных межах войне она слышала мало — и лишь то, что урывками уши выхватывали из разговоров воителей в кáдарнле, и из пересудов служанок дворца. И каждое свежее известие жалило её сердце как нож.

Уцелевшее после сокрушительного поражения у Аг-Слéйбхе воинство Уннира Вёрткого тщетно пыталось пробиться к Помежьям, чтобы встретиться с подходившими на подмогу загонами ёрла и а́рвейрнскими союзниками, или в недалёкий отсюда Каменный Узел — ещё даже не зная, что вспыхнувшее там восстание изничтожило все их стерквéгги, а большинство фе́йнагов сразу присягнули на верность новому áрвенниду, схлестнувшись в сражениях с верными Стейне семействами. Загоны Д'ао́бги — заклятого недруга Дейвоналарды — преследовали плохо знавших чужие уделы отступающих недругов и не давали ни дня передышки, оттесняя от перевалов на юг и зажимая в скалистых труднопроходимых долинах, где не было крупных селений и городов. Истощённые бегством, оттиснутые от земель союзных им кийнов из Áйтэ-криóханндейвóны уже не могли пополнить тающие припасы, вынужденные бросать возы и хендску́льдрэ, поедать с голода тягловых быков и даже своих скакунов — и тщетно метались там в поисках выхода из окружавших их гор, когда войска Старого терзали их без перерыва, выкашивая в частых внезапных наскоках, истощая и обескровливая. Двигавшиеся из Дейвоналарды загоны дейвонских домов встречали встававшие на их пути воинства из иных городов во взгорьях запада Эйрэ, верных присяге áрвенниду или к нему переметнувшихся. Меч встречался с мечом, секира с секирой — и кровь щедро кропила землю, когда лучшие силы ёрла терпели поражения от рук неумолимого Борны из Бранн и верных ему южных кийнов с домами из Áйтэ-криóханн, сдержавших напор подоспевшей волны наступавшего воинства Скъервиров.

Где-то на севере в землях у Ёрваров, Фрекиров с Рагни и прочими верными Стейне семействами шла не стихавшая бойня засад и наскоков — люди владетеля Ллугайда Каменной Тени из Кинир не зная пощады держали напор подходившего недруга, чьи загоны увязли в лесах и болотах вдоль речища Чёрной — к кому в помощь явился и младший сын фейнага Дайдрэ из Донег Пуйлл Молчун.

Но самые страшные вести приходили издалека…

Те небольшие загоны, с которыми прежде столкнулся в союзных уделах обоз Лéгелáнгура — всего какие-то немногочисленные пять мор-лóхрэ — словно на крыльях пронеслись через восточные земли Дейвóналáрды, сметая на своём пути все идущие кóгуры ёрла, разбивая один за одним, не взирая на превосходящие мощь и число. Из уст в уста передавалось о том, как они с ходу стремительно брали лежавшие на всех ведущих к востоку путях и дорогах стерквегг за стерквеггом — разоряя и выжигая, лишая дейвóнов не только преимущества в оружии и числе, но и самогó мужества — оторопевших перед столь стремительным и беспощадным врагом, проникшим в самую глубь страны.

Майри сперва не поверила в это, считая такие россказни преувеличенными и бахвальными, раздувшимися из уст в уста передававших их. Но подобные вести всё шли и шли капля за каплей, с опозданием доносясь до Аг-Слéйбхе. И теперь уже везде пересказывали, что эти пять тысяч преодолели обширные леса востока Дейвóналáрды, миновали малопроходимые топи и взгорья дейвóнского Чернолесья и пробились в самое сердце страны, предавая огню прежде не знавшие вражьей ноги богатые и прочные стенами тверди — день за днём приближаясь к столь невообразимо далёкому ходаге́йрду. Где а́рвейрны встречали загоны несоизмеримо большие за их малое воинство, они увёртывались от преследования, обманывая и запутывая врага, заставляя того разделять свои силы и бросаться на поиски исчезнувшего в дебрях лесов стремительного и быстрого противника. Ни одного поражения они не изведали — ни один из лучших ратоводцев дейвонского ёрла не был в силах не то что превозмочь их в бою, но даже поймать, взять в кольцо — словно то были вовсе не люди, а кружащие над Дейвóналáрдой беспощадные хищные птицы — стремительные и неуловимые.

И здесь же в стенах дворца арвеннидов Майри и услыхала имя того, кто вёл это пятитысячное воинство Эйрэ, не убоявшееся многократно превосходивших их недругов и дерзнувшее ворваться в самое сердце чужой им земли, идя в открытую и не зная преград.

Едва ли не каждый во дворце рассказывал один одному, передавая это словно невероятную быль, как этот человек — прежде простой десятник, ведший лишь горстку людей лучший друг их владетеля — в ночь нáступа Уннира на городище явил храбрость и воинское умение, без жалости круша сыновей Всеотца точно как дровосек валит тонкую поросль секирой. Слухи рассказывали, что он не носил щита. Дерево не было нужно ему для защиты, так как он сам устремлялся в бой первым, держа в каждой руке по мечу — словно то были клыки ненасытной стальной пасти Бури Несущего.

От соседок по девичьим с содроганием Майри узнала, что это он сразил в ту Ночь Смерти двух кóгуриров — вершнего над Ночными Птицами и предводителя Железной Стены — и с ужасом поняла, что это были павшие от его руки Ллотур и Хугиль. И он же, этот яростный и неукротимый воитель, лишь одним сломанным копьём на Высокое Кресло привёл своего верного друга — прежде побочного младшего сына владетеля Дэйгрэ — одним метким броском поразив воззарившегося на Ард-Кэ́тэйр властолюбивого Онноха из дома Модрон.

И прав оказался тогда Ллурин Лысый, сказав ей тогда на прощание, что дейвóнка успеет ещё услыхать имя их ратоводца, за одну ночь сломавшего горло её землякам. С одновременно охватившими сердце и страхом, и ненавистью, Майри поняла наконец, о каком льве тогда говорили те раненные, вместе с которыми пленницей въехала через руины Закатных ворот в дотла выжженный город у кручи Лесистой — и не о том вовсе звере они там твердили.

Ибо имя воителя, который теперь стал главнейшей опасностью для всех дейвонов, кровным врагом орна Дейна, убийцей её братьев, и который привёл её вместо ратного поля в неволю — его имя и было Лев — Áррэйнэ.

Дни тянулись за днями, сплетаясь тем в долгую череду сменявшихся месяцев — и в сердце у Майри как дым угасала надежда сбежать на свободу. И с каждым подобным известием из Помежий всё таяли чаянья, что наступавшие дейвонские воинства сумеют переломить своим натиском наспех собранные загоны Эйрэ. Неужели столь бессильными оказались её воительные и храбрые земляки, что все их кóгуры не смогли сладить даже с дерзким, но малочисленным недругом, пробравшимся в сердце дейвóнской земли? Неужели кровь Дейна оказалась бессильна против этого прежде безвестного Льва, который как хищник не зная преград теперь рвёт её край — стремительный и неуловимый?

В самом конце лета узнала она запоздавшие вести о том, как этот Áррэйнэ в битве под Гъельбурсти-гейрдом разгромил лучшие кóгуры ёрла и истребил самогó Къёхвара Стейне вместе со всем его орном — а потом за два дня оказался у несокрушимых стен Винги… и превратил их в прах с крошевом, выпалив ходагéйрд Дейвóналáрды страшнее, чем сделали это её сородичи тут у горы — пусть и не взяв самый величественный и большой из городов запада, но содрогнув его и наполнив сердца жителей ужасом, когда боевой клич детей Каитéамн-а-гвáйэлла раздавался над бушевавшим пожарищем. Как, как такое могло быть?!

В тот час ещё не все даже собранные воинства из домов Эйрэ выступили за пределы объятых братоубийственной бойней Помежий, сдерживая натиск наступавших дейвонов. Лишь старый ратоводец из Бранн — непримиримый и беспощадный сын Клохлама — имевшимися у него силами южных семейств уничтожал остатки загонов Уннира Фльоттура, попутно разбив и три кóгура дейвóнской конницы, подошедших с полудня под началом её родичей Свéйра Бешеного и Фреки Жало с Хаконом Рыжим из Къеттиров — как им думалось, на соединение с братом владетеля, уже взявшего твердь на Лесистой. Всё прочее воинство Эйрэ под рукой áрвеннида внезапно ушло на восток за Áн-мéан-слéйбха бесчисленными конными и пешими тысячами. Слухи твердили, что нарушившие мирный договор кочевники нескольких племён Травяного Моря внезапно явились из пустошей многотысячными заго́нами, обрушившись на оставшиеся без защиты городища восточных кийнов Эйрэ и их союзников там.

Так как же такое могло быть — что вся её могучая родина оказалась бессильна перед поступью всего пяти конных мор-лóхрэ под рукой этого человека с именем грозного зверя, что как тот хищник был неуловим, опасен и беспощаден?

Приближался конец того лета, перешедший в осеннюю пору. И с каждой седминой всё больше загонов владетеля Эйрэ как штормящее море клинков возвращалось с востока, без передышки следуя за ведшим их через Срединные горы на запад молодым áрвеннидом и вклиниваясь в присягнувшие ёрлу союзные земли и дальше на запад в уделы дейвóнов. Не знавший пощады и жалости Старый был там прежде всех, и головы её земляков на ратных полях и в осаждаемых твердях ложились в крови под копыта коней людей Борны — как некогда было во времена его грозного отца.

На дворе была ранняя осень, когда однажды на торжище в сопровождении ещё нескольких служанок из мерх-а-сьóмрах и пары немолодых уже стражников из дворца, Майри увидела, как через городище вели всех пленённых на юге дейвóнов из воинства Уннира. Несколько месяцев безуспешно пытаясь прорваться в подвластные Скъервирам земли, истерзанные воинством Старого и сломленные ранами с голодом, они были зажаты во взгорьях и пленены.

Она взволнованно взирала из-за моря голов, как ведут её схваченных земляков, среди которых встречала и лица родных. Помнившие о том, что не так давно учинили в ардкатрахе эти воители Уннира, теперь разъярённые жители швыряли в них камни и грязь, громко освистывая, горланя проклятия на головы недругов. Самые озлобленные бросались на пики копейщиков, едва сдерживавших напор озверевшей толпы, стремясь дотянуться до пленников. И горе было тому, кто попался в их руки, не отбитый вовремя стражей — под яростный рёв горожане уволакивали его в их бушующее скопище и рвали живым на куски, топча ногами и вышвыривая обезображенное тело назад — пытаясь добраться до следующего, не взирая на оголённые пики с клинками воителей Эйрэ.

На свои глаза Майри увидела, как отдельно от прочих к Холму Речей привели семь десятков выисканных среди её земляков людей Скъервиров. По повелению вершившего в отсутствии áрвеннида старого Ан-Шóра Дэ́ир-лáмна-Мор всех их без жалости тут же повесили на низко нависших над заросшими дикой травой склонами У́рлабха-кнох сучьях его укрывавших дубов — одного за другим. По замшелым ветвям зашуршали верёвки, и родичи Къёхвара встретили горловую кончину под озлобленные крики толпы, принесённые в жертву принимавшему страшное подношение алчущему удавленных брату Тинтрéаха, суровому покровителю воинов и ночной тьмы, мрачному костоволóсому исполину Ард-Брéну.

Когда последний из Скъервиров стих в конопляной петле над толпой, кто-то из скопища начал выкрикивать требование привести на расправу и Дейнову кровь. Майри с ужасом ожидала увидеть смертоубийство её родичей — но старый Ан-Шóр, перекрикивая голоса расвирепевшего люда ответил, что на то не давал ему áрвеннид поручения — а сам он в отсутствии Тийре не в праве решать судьбы прочих пленённых врагов из любого семейства, пока не возвратится в Аг-Слéйбхе владетель.

От увиденного зрелища сердце Майри оцепенело, охватываемое отчаянием — когда она была бессильна помочь землякам — сама так же пленённая здесь. Безволие от беспомощностиохватило её с того жуткого дня.

Ночь Самайнэ гряла назавтра, и все селища Эйрэ готовились к празднеству, не взирая на тяготы го́да войны́ и лишений творившейся смуты, объявшей страну в это страшное лето. Тут, на севере в Груг-Кнойх, что возле Обширного озера, повстречались на поле у сплетенных ивовым прутом кострищ, что вспылают вот-вот, два загона воителей, став в отдалении друг против друга. Больший, с знаками северных кийнов и многих домов из союзных уделов, занял селище, укрепив его стены и вал свежесрубленным ворсом заостренным пик. Второй, числом чуть поменьше, лишь днём появился в долине у озера, окружив Вересковый Холм конным кольцом и копейными сотнями.

Солнце садилось к закату, и долгие тени ложились на поле, когда на просторе с кострами явились две кучки воителей, устремляясь пред битвой взять речь. Трепетали знамёна на древках в руках стягоносцев — указуя на то, что с обоих сторон были люди из дома владетелей Эйрэ.

— Здравствуй, брат.

— Здравствуй… Может быть всё же без распри ты мне присягнёшь по чести́, как и до́лжно? И к тому же нас больше пришло — а ещё и сам Уэн с домами готов к нам примкнуть свежим воинством.

Тийре какое-то время молчал, глядя Родри в глаза.

— Думаешь, мне это место владетеля мёдом намазано? Гар и кровь… Я с той ночи не знаю покоя, всё время в седле, веду воинство. Давай миром решим, как и до́лжно родне.

— Ну и как?

— Совладетелем станем друг другу в час распри. А там уж решат пусть все фейнаги, чей им зад на золе от Высокого Кресла милее покажется…

Плетёный насмешливо хмыкнул сквозь зубы.

— Ты когтёвника видно объелся… Не бывает владетелей двух в одном кресле.

— Бывали. Ты-то свитков побольше читал, должен знать.

— Если я опоздал быть в том месте в тот час, как Безусый тебя впереди всех в дому́ над уделами Эйрэ поставил — это вовсе не значит, что можно законы попрать… Я рождением чист, и первее на свет появился.

Тийре выдохнул резко, опять став спокойным.

— Всё же лучше решить дело миром — как думаешь? Ведь я вправе сражение с вами начать, как ты первым войска́ северян, изменивших отцу и примкнувших к дейвонскому ёрлу, повёл на нас к югу. Сейчас враг у ворот, чтобы мы даром кровь проливали друг друга и клали копейных своих же.

— Твой отец эту распрю начал же, дурак — а теперь все дома в ней погрязли напрасно. Мы со Скъервиров орном решим наш раздор, когда ёрлом уже стал не Стейне, а сын его глупый.

— С Кривым, значит, решите? — презрительно глянул на родича Тийре.

— Всё равно ты бодаешься с дубом, чей ствол не сломить! — вспыхнул Родри, — что вы там навели в лето шороху — пыль, что не сможет тот жёрнов сломить, даже лишь его поступь замедлить. Во главе дома Скъервиров Коготь теперь, с кем тягаться — что лезть прямо в пламя. А ты лишь распаляешь тот жар, дуралей, всем домам на погибель!

— Думаешь, Сигвар тебе сохранит все уделы?

— Иногда не отдав не получишь — так водится, братец. Договоримся и с Когтем, раз нужно нам мир получить. За тобой только юг и восток разорённые встали — а север и запад…

— Когда Конналы встанут за нами, то и Скъервиры станут не так уж страшны, — перебил брата Тийре.

— С Гвенол я сам уже всё порешал — так что встанут они за кем нужно из Бейлхэ. Для хранителей запада нужен тот арвеннид, кто их дом защитит от дейвонов — с кем готовы они быть железом и кровью едино. Опоздал ты, Волчонок… — Родри приятельски хлопнул его по плечу, усмехаясь.

Тийре вдруг ощутил, как запнулось в ударе в груди подскочившее сердце. Он вспомнил, как некогда пять лет назад Родри был там в Глеанлох — но Сильный ему отказал, что юна ещё дочерь. То тогда — а теперь…

Сын Медвежьей Рубахи вдруг стал точно камень — спокойный и твёрдый, приняв неизбежное.

— Я по че́сти тебе предлагал — как родне. Не получишь ни то — ни тем больше другое, дурак…

Рука его тихо легла на навершие спавшего в ножнах клыка.

— Доставай свой клинок и возьми как мужчина, раз хочешь её. Попытайся сначала…

Младший брат Бадарна вдруг рассмеялся.

— Ты родню из-за бабы убьёшь что ли, Тийре? Совсем одурел?

— За неё — только так, точно псину… Нет дороги назад — сам ты выбрал.

Рука Родри легла на навершие.

— Братоубийцей тебя назовут потом — сам не страшишься? И так в нашем доме проклятий в избытке…

— Тебя тоже, — голос у Тийре стал жёсткий как камень, — так ты кончил болтать — или ждать будем Самайнэ, брат?

С шорохом вырвался клык из украшенных медною вязью резьбы долгих ножен — и в ответ ему вторя взлетел и второй, повстречавшись в ударе. Шедшие подле вождей ратоводцы отпрянули в стороны, выжидая победы того иль другого, к кому и примкнут, молчаливо взирая на то, как в кругу завертелись две тени мужчин, не давая друг другу пощады и продыху — как всегда под луною и солнцем — ведь подле власти и женщины должен остаться лишь только один…