…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

НАЧАЛО…В ПРЕДДВЕРИИ КРОВИ Нить 3

За спиною посольства остались возведённые первым воссевшим в Хатхалле правителем дома владетельных Скъервиров Свартом Могучим величественные Главные ворота. Их распахнутые словно створы ракушки половины огромных дверей в толстых полосах оковки пропустили сквозь себя строй охраны, воз с дарами áрвеннида, послов и сопровождавших их спутников, и прибывшие неторопливо продолжили путь по широким, мощёным камнем проездам ходагéйрда Дейвóналáрды. Всадники двигались сквозь волною катившихся попутно и навстречу многочисленных пеших и конных людей, возы и крытые перекаты странствующих купцов и знатных горожан, гружёные волокуши и разные колёсные снасти. Прежде сопровождавшая их тишина раздорожья сменилась скрипом осей и колёс, громким шумом и людским гомоном многолюдного городища.

Вместе с посольством владетеля Эйрэ через Главные ворота стремились попасть в Вингу или выправиться из неё многочисленный торговый и ремесленный люд, поселяне-земледельцы и богато одетые в шитое серебром сукно и аксамит владетельные мужи с сопровождавшими их воителями в отделанных знаками орнов цветными накольчужницами. Шествовала дружным строем ватага наёмной пешей стражи с копьями и долгодревковыми секирами-шипцами на плечах. Торопливо катились через огромный проём растворённых в день Хли́дхельст бессчётные возы. Везли сыры и зерно, рыбу и строевой лес, мешки с солью и дубовым углём, богатые узорчатотканые или шитые серебром и искусно набитые многоцветные ткани, выделанную кожу, простую и украшенную посуду из тонкой белой глины-костницы.

Все эти развозимые десятками колёсных повозок и перекатов бессчётные изделия и припасы растекались по купеческим схо́ронам или торжищам около городских стен. Самые же ценные из товаров свозились на Первое торжище в закатной части Винги подле стен Верхней укрепи, где торговали искусные резчики по камню и дереву, златокузнецы и красильщики, торговцы породистыми скакунами, шевцы дорогих одеяний и лучшие оружейники.

Над бескрайней людской толпой в пёстром многоцветии одежд и уборов раздавался громкий гам сотен сновавших и проезжающих тут жителей и гостей дейвóнского ходагéйрда, слышался говор многих языков и наречий как со всех уделов Дейвóнала́рды, так и из прочих далёких и близких соседних земель.

И всё это была лишь малая, зримая ими частица огромного торгового и ремесленного богатства, кое стекалось по многим иным большакам во все ворота Винги из разных краёв подвластных ёрлу земель или обратно уходило туда — шерсть и пряности, морёный дуб и драгоценный горящий камень с северного моря, южные самоцветы и благовония, все виданные плоды земли и воды к столу трапезы, тучный скот на шкуры и мясо, породистые кони для седла любого из свердсманов, искрашенная посуда и утварь в дома — из прозрачной на свет белой костяной глины, металлов или дорогого варёного камня-света самых разных цветов. Сотни торговых судов в плеске вёсел и с песней трепещущих на ветру парусов шли с грузами по широким рекам равнин от самых закатных морских пристаней Прибрежий к городам в сердце страны — а навстречу в рассекаемых их острой грудью волнах стремились обратно такие же гружёные мешками, клетями и бочками грузовые суда и сплавляемые с товаром плоты из строевого леса, минуя вытянувшиеся вдоль мижречья Широкой и Топкой многочисленные причалы.

Взирая на всё это изобилие послам áрвеннида из далёкого ардкатраха Эйрэ сразу почуялось, что не в захудалом каком городишке на перепутье дорог они очутились, а в первом среди гéйрдов Дейвóнала́рды, чьё богатство и сила известны везде среди народов севера и прочих земель.

— И тут нам не рады, — мрачно вздохнул Уи́ннах, слушая, как порой раздавались в их бок ругательства и сквернословия из уст разночинного люда, что с недовольством встречал двигавшийся в окружении ёрловой стражи строй чужаков под обвисшим в безветрии высоких стен стягом áрвеннидов.

— Времена такие, Нога, — ответил Гайрэ, взволнованно потирая плешь на лбу, — а мы как раз и посланы, чтобы утихомирить дурные настрои между уделами. Так что и не такое, верно, ещё выслушать нам придётся.

— Лёгкое же дело, почтенный — ничего не скажешь…

— Увидим. Одно дело — всякий простой недовольствующий люд, а ёрл дейвóнов всё же покрепче иных своё слово имеет — и с ним нам вести эту речь.

— Смотрю — совсем мало тут наших людей, чем бывало прежде. Наши купцы за минувшее лето прислали áрвенниду столько жалоб о притеснениях, что и за десять прошедших зим столько свитков не наберётся, — хмуро огладил усы Уиннах, поглядывая сквозь узкую оконицу их переката на сновавшую людскую толпу, — хоть ими печи топи вместо дров.

Всадники посольства и дейвóнская стража миновали многолюдное Нижнее Торжище с рядами из лавок колёсников, горшечников, кожников и кузнецов с мыловарами. Там на сбитом помосте из досок с вывешенным знаком семейства Скъервиров вестоносцы ёрла зычно зачитывали вольному люду ходагéйрда какой-то указ из Хатхáлле, а на угрозливо выраставшей из стены высокого ху́гтанда ви́сельне в этот миг под хулящие выкрики толпы смертоубийцы вздёргивали в петлях двух пойманных воров-кошельников с привязанной к путам на руках каждого украденной сумой. Толковали друг с другом купцы из ремёсел богаче — мыловары, красильщики, златокузнечные и оружейные мастера. Самый старший годами щедро одаривал нищих с калеками серебром, отсыпая в ладони монеты из кошеля.

— Не к добру это всё — вот такое большое посольство… — вздохнув молвил один из купцов, старый бронник.

— Ага — точно к битве собрались. Вон, каков их загон! — поддакнул второй.

— Или всё порешат кому что отойдёт из земель и уделов — или… тьху ты! — озлословил вдруг третий, нахмурившись.

— Торг в Помежьях за год был дрянной, хуже некуда. Хоть бы нынче всё тут разрешилось.

— Жди от ветра покоя! — покривился один из красильщиков, — тут и так все поборы взлетели, чтоб Помежья проехать без бед — а теперь сам не знаю как взять там товар… Это Лейф вон запас то добро по ларям. Или красит тайком пополам с резедой, а цвет будет как чистый шафран всё равно!

— А ты сам так как Лейф научись — вот и будешь как он… Серебра девать некуда, всю нищету оделяет!

Тот, о ком говорили — красильщик в годах, сухощавый и тихий, хромавший на левую ногу — усмехнулся печально, услышав их речь.

— С серебром в кошелях лучше жить, чем без оного — правда. Но оно же к тебе только беды влечёт. Как пришло, так ушло… Чем бы мне не помочь тем, кто может быть был прежде сам как и я?

— Да чудной ты с тех пор, как…

— А слыхали, в Помежьях разбойники младшего брата суконщика Гаттира из дома Альви зарезали летом? — перебил того мечник, что слал свой товар ко двору их владетеля.

— Гунтвар что ли — который Кривой?

— Он, бедняга… Ни товара, ни денег, ни Гунтвара бабе его не осталось… Еле-еле сама его дело ведёт теперь Сигрит.

— Жаль — достойный мужик был Кривой…

— Так а Сигрит не сватана больше — кто знает? — полюбопытствовал вдруг пивовар.

— А ты сам уже жало присунуть ей лезешь, как Гунтвара нету?

— Ну так что она — не человек? Может нравится мне она… баба красивая — и такое хозяйство одна теперь тянет.

— Знаю, что хочешь ты там ей помочь потянуть! Тут без тебя уже может быть очередь к ней застолбили в сваты.

— Да, дрянные дела, коль война вдруг начнётся. Кому впрочем убытки — а кому-то кошель серебром зазвенит… — мыловар посмотрел на искусных в оружии бронников.

— Да Горящего взором клянусь — тех убытков в три раза мне будет! — заперечил тут старший из них, — своему дому всех снаряди, в войско ёрла отдай на всю сотню плитчаток с полосчатками — а железо с углём незадёшево нынче идут.

— Ага — а другие ведь тоже броню себе требуют — а платить, так божатся, что после победы, нынче денег совсем уже нет! Или мол, отдадим тебе после надел какой в плату — а надел тот попробуй сперва завоюй, чем делить его загодя! — фыркнул младший.

— Это верно сказал! А в земле той от распри ни люда, ни селищ — хоть камни грызи! — поддакнул ему мечник, — нет — мне мир больше прибыли даст…

— Жизнь — она такова… Где подаст — там трёхкратно отнимет, — негромко сказал старый Лейф, — как нашёл я когда-то в Помежьях кошель с серебром, и богатство пришло вслед за ним — так потом и ушло так же скоро…

— На дороге валялся?

— Да нет вот… На берёзовой ветке висел возле брода речного. Будто кто-то оставил его прямо там, позабыл.

— Что же за дурень кошель где-попало кидает? — хмыкнул шорник.

— Слепой и безумный наверное… — поддакнул ему старший из бронников.

— Жизнь — она такова… — вновь негромко промолвил красильщик, задумавшись.

— Да — чудной ты, почтенный! Тебе бы в святилище речи толкать, а не красить одёжки и тряпки с нитями! — хохотнул мыловар.

Они долго ещё обсуждали дела их ремёсел и прочих трудов, хмуро сетуя разом о податях, сложных путях на восток и творившихся бедах — провожая глазами тянувшийся вдаль точно тело железной змеи долгий выезд посольства из Эйрэ.

Завернув за угол конники миновали ещё один проезд меж высоких мурованных чертогов и богатых домов с белёными глинобитными стенами в косой очерти их державших стропил, всё ближе подъезжая к Хатха́лле. В это время навстречу не сбавляя хода промчалась вереница конников в полосчатках и долгих дорожных плащах поверх плеч, ровно и слаженно пролетевшая вдоль неторопливо ехавших рядов с тяжким возом. Ветер взмыл от их рыси, отозвавшейся эхом от цокота копыт по мощёной дороге.

Ни родовых знаков, ни иных символов не было на добротных одеждах и тканях плащей, но встречавший их люд почтительно боченился в сторону и преклонял головы, скидывая шапки — словно какой-то особой породы те были промеж всех людей. Только небольшой чёрный стяг на пике скакавшего первым всадника средних лет промелькнул перед глазами посланников áрвеннида, завидевших там то ли взмывшую золотом вышитых нитей парящую птицу над солнцем, то ли ещё что — не разберёшь на таком скором скаку.

Один из сопровождавших посольство конных под стягом дома Донег — молодой ещё короткоусый парень, первый раз бывший в землях дейвонов — толкнул локтем в бок соседа годами постарше, озираясь на исчезавших вдали за их спинами конников.

— А это ещё кто такие шустрые будут — а, Гийлэ? Случаем знаешь?

Спутник его — не раз прежде бывавший в дейвóнских краях — отёр пятернёю усы и сам кинул взор на исчезавших за поворотом конников под чёрным с золотом стягом.

— Кто… Самогó Дейна потомки, — промолвил он негромко, и словно даже с каким-то почтением к тем людям из чужого народа, которых только что помянул.

— Гордые, словно и Скъервиры им не указ.

Усач Гийлэ хмыкнул.

— Нашёл с кем сравнить — что коня с поросёнком. Эти — не просто воители, что прежде сами ёрлами были… Говорят — от Горящего их они род свой ведут.

И помолчав миг продолжил:

— Рассказывал прадед, как в Великую Распрю в сражениях с ними столкнулся… Нет предводителей храбрее и опытнее, ищущих не только славы для дома, но прежде успеха в их деле.

— Однако же и они нас не одолели, — с гордостью ответил молодой спутник.

Гийлэ помолчал, почесав грязную шею под потрёпанной пыльной накольчужницей со знаком их дома Донег — оскаленной волчьею пастью на алом.

— Много что в Распрю ту было… На наш век что придётся — самим тут неведомо.

Он вдруг ухмыльнулся, повеселев.

— Зря вот ты по лету с Линэд своей не сженихался, Кинах…

— Это почему же? Чем осенью дурно устроить ту свадьбу? Жратвы точно уж будет море, как урожай соберём и торги будут в тверди!

— Всё о жратве тебе… Смотри, малый — как бы из посольства прямо в выправу не пришлось нам поехать. Пока будешь в воинстве по дальним краям коня загонять и стеречь спину от чужих пик, мельника сын твою козочку в свой хлев уведёт и окучит! — хохотнул он незлобно, хлопнув младшего товарища ладонью по плечу, — ведь девка отменная, стать как точёная — а уж груди и не родивши как репа! На таких без подушки спать будет твой недруг!

— Тьху ты! — опешивший было молодой Кинах рассерженно плюнул наземь, — Шщарово охвостье, попробует пусть! Вернусь из посольства — самый большой отцов жёрнов на шею надену ему, чтобы на мою девку не зарился!

— Прямо жёрнов уж? — ухмыльнулся усач Гийлэ, — а пупок не развяжется?

— У козлины того он развяжется! Двину так промеж ног, что копьё у него не поднимется до смерти! Не словом, так кулаком доведу до ума наглецу, что моей Линэд будет!

— Твоей-твоей, не кипи! Только вернись сперва сам…

Взвившийся словно вар на огне парень внял совету старшего и успокоился. И помолчав, слегка взволнованно добавил:

— Отчего это ты о войне вдруг? Мы же от áрвеннида за мирным делом к их ёрлу следуем — так говорят?

— Времена таковые теперь… — пожал Гийлэ плечами, и кинул косой взор на сопровождавших их строй дейвóнов, присланных ёрлом посольству владетеля Эйрэ на время их странствия от Помежий с союзными землями до ходагейрда.

— На этих свиных рыл из Скъервиров глянь-ка… Жены мне вот больше не пробовать — если бы не повеление ёрла оберегать нас до Винги от всяких нападок, так первыми копья нам в бок они всадят, мохнорылая наволочь…

— Тьху на тебя! — взволнованно буркнул товарищу Кинах, забыв о свадьбе с грудастой своей долгокосой красоткою Линэд, и даже о жёрнове на чью-то соседскую шею, что смела лезть нагло в чужие дела их сердечные. И чуть помолчав продолжил:

— Наш фейнаг тоже рассказывал на пиру перед выездом, что в весну знак дурной был в святилище Трёх…

— Какой?

— А такой. В ночи в бурю ударило молнией в дуб, и верхушка его запылала огнём что костёр. И из вóроновых гнёзд на ветвях опаленные мёртвые птицы всё падали наземь как дождь — взрослые на крыльях горящих, птенцы неоперенные, яйца насиженные. Вышний дэирви́ддэ так и истолковал, что знамение это недоброе — много сердец прежде срока утихнет…

— Дурной знак… — нахмурившийся здоровяк Гийлэ отёр конец долгого рыжего уса, поглаживая черен огромного двуручного клайомха, и сердито сплюнул наземь, прогоняя прочь нахлынувшие на сердце дурные предчувствия.

— Одну беду предрекает… — добавил он тише.

В их разговор вмешался третий конник, услышав речь Кинаха.

— Верно говоришь! А ещё зрящий Ллу́гнамар предрёк тогда нашему Дэйгрэ, что не иначе сами боги взалкали горячей крови. И покуда не напоит их обильная жертва, как водилось во времена предков, отобранная среди лучших и сожжённая в клети живьём — то не ждать их поддержки народу Эйрэ. Так вот…

— Вот даже как? — взволнованно переспросил поражённый Кинах.

— Тьху! Со времён Мор-Кóгадд не водилось такого жестокого обычая… — пробормотал здоровяк Гийлэ.

— Так — тогда Кохта Железный принёс старшего сына Фийну Левшу огнём в угоду Пламенеющему, дабы сдержать нáступ мохнорылых. Их войска уже брали осадой ардкáтрах, и половина стен и столпниц Аг-Слéйбхе пылала огнём.

— Сына сжёг сам?

— Ага. Как почтеннейший там повелел — арвеннид так и исполнил. Тогда страшный вихрь обрушился на дейвонский стан и повалил их осадные снасти с колёсными вежами, а разразившийся ливень весь пламени гар затушил — и тем только пользуясь наше воинство отбросило недругов прочь за Воротный.

— Ты всё то знаешь откуда, Койнах? Ваш дэирви́ддэ опять нарассказывал, или песен захожего шейна ты понаслушался? — насмешливо хмыкнул молодой Кинах.

— Скажешь ещё! Да сам прадед мой был тех событий свидетель, как служил в войске фе́йнага! А твой прадед тогда ещё сиську сосал…

— У прабабки твоей уж наверное — как её же и мял на печи! — вспыхнул Кинах рассерженно, — предок мой сам был прославлен среди людей Донег, и в Помежных Раздорах ещё воевал двадцать лет — потому и жену взял так поздно!

— Дурной знак… — повторил здоровяк Гийлэ, угрюмо выслушав слова Койнаха и словно не заметив их с молодым перепалки, — раз сами боги требуют крови — жди беды…

— Верно говоришь, — согласился их говорливый попутчик, — как всполыхнула на своде звезда та рогатая — возвестил наш почтеннейший в селище, что пожнёт этот серп душ без меры, рухнет небо на землю, в перегной обратятся уделы с владетелями…

— Чего жаждут вершители — то и возьмут, как ни тщись, — повторил хмуро Гийлэ.

Молодой Кинах лишь промолчал, затихнув в тревожных раздумьях.

— Приехали! — донёсся до них негромкий окрик одного из ехавших впереди строя земляков.

Конники один за одним останавливали скакунов, и воз со скрипом замер у наглухо затворённых ворот Высокого Чертога всех ёрлов Дейвóналáрды.

С надрывным скрипом окованные двери распахнулись наружу, и дейвóны стали по двое проезжать в тёмный узкий проём, разъезжаясь во внутреннем дворище на все три стороны, пропуская следом за собой посольство Эйрэ. Долгий путь от ардкáтраха Эйрэ завершился, и за последним из конников с грохотом захлопнулись тяжёлые створы ворот.

Прибывших издалека гостей встретил домоправитель Хатхáлле Брейги Костлявый — немолодой уже статный мужчина в двухцветных зелёно-золотистых поножах и долгой меховой накидке без рукавов поверх расшитой серебряной нитью суконной рубахи с нашейным знаком Горящего. Он повелел слугам устроить путников в покои для подорожных, а их скакунов отвести в свободную конюшню и дать должный уход с кормом. Затем почтительно поклонился вышедшим из переката старому Гайрэ с Уи́ннахом, выслушав их слова на дейвóнском наречии о том, для чего они пожаловали в ходагейрд, и учтиво ответил:

— Наш достойнейший ёрл уже ждёт вас, почтенные — и примет сейчас же, без всяких препон.

— Так скоро? — удивился Уи́ннах, обернувшись к старому Гайрэ — но фе́йнаг дома Донег лишь сам удивлённо пожал плечами.

— Так решил сам владетель. Ради этого он даже оставил до вечера ждать у порога посланника ардну́рцев из Малой Державы — а ведь этот благородный Хажджáр из Каби́ров нетерпеливее девки на выданье, и шумен точно тот жёрнов когда недоволен… — поморщился Брейги, — что ногами топочет и клянёт всех своим… как его там… Хазáт-аль-элáмом!

— Или хуже — х’имáр-аль-ашáром зовёт всех и каждого… — поддакнул Костлявому смуглый помощник-южанин из астири́йского дома Галле́к, — в общем — ослиною… поняли чем.

— Не ногою уж точно… — хмыкнул один из послов, Риангабар из Дубтах.

— Мы и вправду не ждали приёма столь скоро… — задумчиво вымолвил Гайрэ.

— Дела ведь у вас более важные — так к чему их затягивать? — развёл Брейги Костлявый руками, — или быть может вы прежде желаете отобедать и отдохнуть с долгой дороги? Дед мой покойный говаривал: «как не евши — и делаешь всё ошалевши…»

— Нет — благодарим за щедрость, тиу́рр — но время не ждёт. Тем лучше, раз ёрл решил нас сразу принять без задержек, — Уи́ннах дал знать, что готов предстать перед правителем дейвóнов прямо сейчас.

— Тогда шагайте за мной, а дальше вас проводят к ёрлу в Красную Палату. Сколько всего вас в посольстве? — деловито спросил домоправитель, зашагав через просторный конюший двор к распахнутым дверям во внутреннюю часть Высокого Чертога.

— Со мною семеро почтенных мужей. А прочих людей всего шесть десятков.

— Хорошо. После того, как закончите вести речи с владетелем, я накрою вам добрый стол в нижней трапезной. Старый Сегда, ваш почтенный предшественник — и тот уважал в знак добросердечия после посольских дел пропустить полную чашу вина под копчёную вепрятину с добрым сыром. А вино тут отменное, клянусь ликом Горящего!

— Клятве Горящим поверю, почтенный — но и проверить не лишне бы… — поднял бровь посол áрвеннида.

— Присягну своим носом — не учуять мне хмеля до смерти! Не из ягод той здешней кислятины, что лишь ви́на порочит названием. Вкушал ли ты золотой сок с лозы из полночных отрогов Сорфъя́ллерне, почтенный? Тем вином Аскхаддгейрд славен громче иных городищ в землях юга.

— Вкушал разумеется — и не только его, — усмехнулся Уи́ннах, разглядев в отнюдь не костлявом домоправителе Брейги родственную себе душу и такого же знатока и ценителя доброго хмеля, — но прежде решим те дела, с какими отправил сюда нас владетельный Дэйгрэ.

Лицо домоправителя посветлело в радушной улыбке.

— Я понял, почтенный Уиннах. К Хвёггу ту нижнюю трапезную — пусть там сви́нари пьют! Накрою вам стол в Малом зале для пиршеств, как только закончатся речи с владетелем. Буду рад добросердечной беседе с тобой, если уделишь мне хотя б полвосьмины. А слышал ли ты о тёмном вине с самых южных островов подле Ардну́ра? Что ещё выревает в тепле и пахнет орехом и мёдом?

— Лишь слыхал… — усмехнулся Уи́ннах, хитро поглядывая на говорливого домоправителя, — а вот встречал ли ты выгнанное вино из диких слив с вишней, что бытует на юге Эйрэ и у наших соседей из бо́льхов и крва́тов там? Есть у меня непочатый кувшин под печатью, думал его уберечь на дорогу обратно…

— Почтенный — да была бы моя воля, я накрыл бы вам стол прямо в Красной Палате! — до ушей ухмыльнулся Костлявый, дружески положив руку послу на плечо, — жаль, наш ёрл не оценит такого… А слыхал ли ты о зимнем вине из замёрзшей лозы, что единственно здесь есть достойное?

— Как не слыхать? Но говорят, что не всякий владетель имеет его в погребах — столь редко оно нынче и дорого…

— Почтенный — это же твердь самого́ дома Скъервиров, а не двор постоялый какой-то на севере… — усмехнулся с хитринкой Костлявый, указующе вытянув палец ввысь.

— Эй, Снорра — ну-ка беги, отыщи Гейрхильд — пусть она отрядит девок накрывать на столы! — прикрикнул домоправитель попавшемуся на пути юному служке с корзинами овощей в обе руки, — да получше, слышишь? Пусть кладовые открыть не жалеет!

— Хорошо, почтенный! — подросток торопливо поспешил выполнять повеление, когда сопровождавший гостей говорливый Брейги Грáттиг повёл их к чертогам Хатхáлле.

Шедшие позади Уи́ннаха и старого Гайрэ послы ехидно посмеивались, слыша речи их вершнего с говорливым не в меру дейвóном:

— Гляди-ка — Нога себе брата родного сумел разыскать!

— Наверное в бочке одной их зачали!

— И там же и вырастили…

Тянувшие через двор к коновязям новую сбрую служки-дейвóны тоже ворчали себе в бороды, заслышав их разговор:

— Ты смотри, каждой бочки он издали запах учует…

— Ага, Скъервир он, как-же… Мамаша его была из Горного Камня в Помежьях — а дейвóнами там только днём называются, и пьют словно кони!

— Во-во! Они же Ёрвары вообще наполовину рыжие!

Послы направились следом за домоправителем через просторный двор Высокого Чертога, минуя растворённые двери конюшен и клетей, чуя порой на себе искосые взоры недобро встречавших их стражников из воинства ёрла. Вдруг шедший подле Уи́ннаха и Гайрэ родич Сегды — могучий и крепкий здоровяк Кернан Высокий — торопливо одёрнул товарищей за руки, кивком головы указывая им куда-то в сторону растворённых дверей.

Там, в тёмном проёме прохода, где суетился только что прибывший через другие ворота заго́н конных людей Скъервиров, какой-то простой воин в дорожных одеждах выводил из стойла осёдланного гнедого жеребца, ведя животное под узду и заметно прихрамывая на левую ногу.

— Глаз моей Гвервил не зрить, если это не он! — прошептал негромко Уи́ннаху родич Сегды, явно взволнованный.

— Да кто же он будет такой? — прервавший беседу с Костлявым Бычья Нога пристально окинул взором указанного ему человека с увечьем и вновь повернулся к Кернану, — откуда ты его знаешь?

— По коню я признал его — пятно у того на лбу приметное, не ошибёшься. Да ещё и хромота эта…

И повернувшись к старому Гайрэ продолжил.

— Помнишь, гаэ́йлин — когда твои родичи этим летом по торговым делам возвращались из дейвóнского Вейнтрисве́дде, то на самых Помежьях с союзными землями их какие-то разбойники к ночи едва не скрошили? Я тогда сопровождал твоего племянника Гийлина Худого с людьми — и хоть время было вечернее, тем гадам мы живыми без боя не дались.

— Было дело… — кивнул головой фе́йнаг Донег, внимая Высокому.

— А раз сходу они нас не взяли, и не смогли пробиться через круг из возов, то биться на кровь до последнего не решились, выползки — стеной копий мы их встретили славно — и ушли как и прибыли, только копыта во тьме застучали. Я ещё тогда одного из них в наголовнике хорошо заприметил: конь у него был с отметиной во лбу, словно яблоко справа надкусанное. И как он с прочими стал уходить, успел метальную пику вражине вслед бросить — но в запале попасть в спину смазал, и в левую ногу повыше колена вогнал жало выродку.

Хозяин Горячего Ключа согласно кивнул словам Высокого, ещё раз покосившись на скрывшегося среди стен дворовых построек дейвóна с хромотой.

— Верно, Кернан — так Гийлин мне всё и рассказывал. А потом ещё в ближнем от большака селище дейвóнские поселяне его людей бранью встречали, и их глава жаловался моему родичу, что а́рвейрны ночью на них конно из-за кряжа напали. Так Гийлин тогда насилу от них серебром откупился, и Бури Несущим поклялся перед самим их хондмáктэ, что мы невиновны в том деле — хоть сами пораненных в стычкевезли, и всякий на нас ту хулу мог подумать, будто это бы мы там дорогой разбойничали.

Старый фе́йнаг на миг приумолк, точно припоминая что-то.

— А потом уже как на постой наши люди встали, так племянник осторожно среди местных слово за слово все последние события стал выпытывать, что да как завчера было. Так выходило, что кроме того, как мечи и одежды у разбойников были а́рвейрнской выделки, да кто-то во тьме на нашем западном наречии пару раз крикнул, то самих их в живую никто и не видел. А хитрое лидело в ночи перекинуться в кого угодно?

— Верно, почтенный! — кивнул головой Кернан.

— Или мало ли у Къёхвара находится в услужении наших сородичей из бедных западных кийнов наймитами среди воинства, коим всё одно кого за серебро резать ибить? — Гайрэ вопрошающе смотрел на Уи́ннаха.

— Ну и дела… — родич áрвеннида поёжился, — стало быть… неужели же он сам это всё вершит…

И посмотрел на возвышавшийся перед ними Высокий Чертог.

— Спросить об этом у него самогó что ли напрямую — посмотреть, как Къёхвар на то себя держать станет?

— Тьфу ты, дурень! Даже думать о том позабудь! — одёрнул его Гайрэ за локоть, — оно-то быть может и верно… но мы сегодня за миром приехали — а не чтоб самогó ёрла в его же дому обвинить во всём этом прилюдно! Что тебе Сегда говорил?

— Да уж помню… — Уи́ннах исподлобья ещё раз кинул взволнованный взор на возвышавшийся прямо перед его глазами Высокий Чертог, — …что Къёхвар этот — Скъервир из Скъервиров.

— Может я и ошибся, почтенные — только страшно даже подумать, если взаправду это его рука прямо стоит за всем нынешним неспокоем, — Кернан подтянул пояс с ножнами, — а мы ещё думаем толковать с ёрлом о каком-то там мире. Всё одно, словно жаловаться на пожарище ветру, что его же и раздувает…

Высокие створы ворот широко распахнулись, пропуская посольство áрвеннида Эйрэ внутрь древней твердыни Хатхáлле.

У изукрашенной многоцветными дивными рисунками по резным в камне стенам лестницы, ведущей в верхние покои чертога, их встретил человек с небольшой светло-русой бородой и коротким волосом, перехваченным кожаным шнурком-перевязью вокруг лба — высокий и крепкий, на голову выше иных, одетый в прошитую крест-накрест рядами нитью серую суконную подкольчужницу поверх тёмно-синих свитки с поножами и выделанные мягкие сапоги. Он учтиво, хотя и бесстрастно холодно преклонил голову перед прибывшими издали гостями, и призывно махнул ладонью, указав следовать за собой.

— Моё имя Турса Медвежья Лапа. Я родич ёрла Къёхвара и вершний его стражей, и проведу вас к нему. Владетель уже ожидает вас в Красной Палате, — негромко проговорил он на вполне сносном а́рвейрнском наречии западных кийнов.

— Мы благодарим ёрла за скорый приём, тиу́рр, — кивнув головой, ответил по-дейвóнски Уи́ннах, желая показать тому, что в доме хозяина гостям самим следует говорить на его языке — хотя и чувствовал в сероватых глазах исполинского незнакомца отчуждённую и столь же бесстрастно холодную враждебность, незначительность их, послов áрвеннида Дэйгрэ тут — в самом гнезде орна Скъервиров.

— Ёрл не желает задерживать вас в ожидании. Дела наверняка важные, раз вместо старого Сегды к нему прибыло столько почтенных мужей из лучших домов Эйрэ — и затягивать это не стоит, — на ходу произнёс вершний стражей.

— До вечера, почтенный Уиннах! — учтиво поклонился Костлявый посланнику Дэйгрэ. К нему подбежали две молоденькие девочки-погодки лет двенадцати с виду — явно дочки — обнимая родителя и сороками щебеча что-то на ухо.

— Помни — жду тебя на пир с добрым разговором! — окликнул он Уиннаха.

— Приду, почтенный, клянусь Пламенеющим!

— Тордис, Тура — а ну-ка домой! — повелел Брейги девочкам, — передайте вы матери, что вечер у нас будет добрым — пусть приоденется к пиру!

В сопровождении этого крепкого угрюмого воителя из Скъервиров и десятка стерёгших внешние клычницы и стены Хатхáлле стражников с мечами и короткими луками через плечо у четверых, а́рвейрнские гости не торопясь шли по узким, увешанным узорчатыми и вышитыми многоцветием нитей полотнищами переходам между толстых мурованных стен Высокого Чертога, слушая гулкие удары шагов под низкими сводами перекрытий, порой проходя сквозь просторные, высоко уходившие над их головами покои и залы.

— Верно, от своего предшественника Сегды вы знаете, что хоть в вашем краю всякий свободный муж неразлучен с оружием, пусть и сам áрвеннид перед ним — но в гостях у нашего ёрла даже послам с миром царапать ножнами пол не к лицу, — в бесстрастном голосе Турсы и тени издёвки не было, но Уи́ннах за всей того серьёзностью почуял стоявшего за спиной вершнего стражей ёрла самогó Къёхвара, смеявшегося над ними этим унизительным недоверием. Однако он подчинился, и знаком велел товарищам снять богато вышитые пояса с ножнами, положив свой в протянутые руки слуги, встречавшего их у следующих раскрытых дверей.

Посланцы áрвеннида поднялись на второй поверх дворца, с которого уже виднелись раскинувшиеся вокруг Высокого Чертога просторы Винги — богатые дворы и хоромины, дома купцов и ремесленных умельцев, служилых людей и прочих жителей Среднего городища.

— Разве есть среди дейвóнов такие, кто дерзнёт покуситься на вашего славного ёрла? — нарочито наивно вопросил этого молчаливого вершнего стражей Уи́ннах, идя подле него.

— Как знать… С тех самых пор, как такого одного храбреца четырьмя жеребцами живьём разорвали, так уже лет двенадцать охотников следом за ним к Хвёггу в норы спуститься уже не находится, — презрительно хмыкнул Турса, пожимая могучими плечами под серой подкольчужницей, на которой был вышит искусными руками мастериц-швейниц родовой знак Скъервиров — золотой на зелёном чешуйчатый змей.

— За что же так дерзко посмел он взнять руку на самогó владетеля? — спросивший это Уи́ннах вдруг встретился с цепким, холодным — но уже не бесстрастным взором вершнего стражей.

— А про это уж сами его расспроси́те, как окажетесь в норах… — внезапно с издёвкой ответил родич первого из Скъервиров, тихо гоготнув презрительным и злобным смешком.

— Идёмте — наш ёрл ждёт вас в Красной Палате, — он вдруг вновь стал спокойным, словно осёкшись на чём-то неведомом им, как-то резко потухнув — и молча продолжил вести а́рвейрнских послов подле себя по долгому переходу, где лишь потрескивавшие жиром редкие светильники сполохами озаряли их путь в сумраке меж толстых муров.

Чуть отставшего от быстро шагавшего впереди них дейвóна Уи́ннаха бесшумно нагнал хромающий владетель Эррах-те, негромко заговорив с племянником áрвеннида.

— Сегда как-то рассказывал мне, как двенадцать лет назад один простой сотник-хéрвар из войска владетеля осмелился подстеречь выезжавшего на охоту ёрла с его людьми у Главных ворот Винги, и попытался стрелой того снять. А как не сумел — броня под плащом была слишком прочна — мечом зарубить Скъервира бросился… Пятерых его конных из стражи и родичей попластал он клинком, прежде чем живым его взять всем тем скопом смогли, подстрелив подло в спину.

— А кто он хоть был, тот убийца?

— Звали его Эвар сын Трира, по прозвищу Клык. Родом из младшей ветви дома Дейна.

— За что ж так рискнуть головой он отважился? — шёпотом спросил Уи́ннах, оглядываясь — не слышит ли издали их с Гайрэ речь этот опасный, как чуяло его сердце, вершний стражей могучего ёрла дейвóнов.

— Говорят, мстил Къёхвару за своего родича и военачальника, как он сам то твердил — людьми ёрла в ночном бою подло там в спину убитого. Так это или нет — не знаю; а он уж не скажет, тот малый — смерть на следующий день тому выпала страшная… Треть восьмины его разрывали живого на части… — фе́йнаг Донег взволнованно сплюнул, отгоняя дурное.

— А того его родича звали… — продолжил было Плешивый Лоб — но речь его резко прервали товарищи.

— Уймите-ка языки — в Красную Палату сейчас пожалуем!

Те поспешно умолкли, шагая сквозь широко растворившиеся перед ними окованные витыми оздóбами из железа резные буковые двери, проходя в главный из покоев Высокого Чертога — обиталище и приёмное место для всех, кто представал перед глазами ёрлов со времён первых потомков самогó Дейна, воздвигшего стольную Вингу в час прихода своего народа с Заокраинного Севера.

Шедший впереди а́рвейрнских гостей Турса Бъярпóтэ также вспомнил тот давнишний случай, о котором напомнил ему нарочито наивный и хитрый вопрос этого простоватого с виду посла. И имя того родича казнённого за покусительство на жизнь ёрла человека он хорошо знал — в отличие от Уи́ннаха, который так и не услышал его от торопливо умолкшего при входе в Ротхёльфе фе́йнага Гайрэ.

Перед тем, как наутро за дело взялся смертоубийца с подручными, сам Турса всю ночь ломал, рвал и жёг этого упрямого Эвара Вигтóннэ, пытаясь добиться от того признания — кто ещё помогал Клыку в покушении, кто стоял за самим хéрваром? Потому как больше всего его власть держащему родичу хотелось бы отправить на место вóроньей трапезы не этого доселе безвестного сотника, а кого-то гораздо более видного — и оттого гораздо более опасного для дома Скъервиров… Если не самогó их старого скриггу, то хотя бы кого из его младших родичей — хотя бы того же умелого и опытного воителя Доннара Трирсона со всеми многочисленными подрастающими сыновьями — явно грядущего старейшину их дома, и не такого старого как сам Эрха Древний, чей час уже закатывающейся земной жизни не бесконечен, а здоровье слабеет с каждой суровой зимой. Одно лишь вырванное признание, что кто-то ещё из числа Дейнблодбереар пытался убить их владетеля — и прочие дейвóнские орны молчаливо признали бы законное право суда, кой ретивейше вéршил и свéршил бы в истовом рвении Къёхвар.

Но этот клятый Эвар оказался упрямее сотни твердолобых а́рвейрнов. Было бы времени больше дано — и того бы сломили — не сам Турса, так кое-кто более страшный в их доме… Но ночь лета была коротка, а рассвет был дан ёрлом для Эвара временем встречи со Змеем. Сколько его ни жгли, калечили и ломали, он лишь во всё горло сквозь стоны сыпал хулой и проклятиями на голову Къёхвара, обвиняя того в убийстве их родича Конута Крепкого. Прежде впавший в немилость и изгнанный из Винги с вечным бесчестьем — теперь прославленный некогда ратоводец погиб где-то в закатных уделах от рук людей ёрла, чему Клык был свидетель. И даже могилы своей не осталось славнейшему некогда Стерке — при бегстве его разбитых в сражении сторонников был он брошен без достойного погребения в топях болот, умерев на руках за него воздавать пожелавшего Эвара.

Верно, старый скригга Дейнова дома мог бы спасти своего родича от столь жестокой судьбы, которая ожидала того завтра — одно лишь слово Эрхи Форне значило многое среди первых людей Дейвóналáрды. И пусть потомки Дейна не были так сильны как прежде, в минувшие века их владычества над свободным народом дейвóнов — но и теперь подле них могли встать все те свердсманы и их орны, коим рука Скъервиров была не мила. А таких было немало: некогда сами тут бывшие ёрлами Къеттиры, ныне первейшие союзники и породнившиеся с кровью Дейна своими годными родителей храбростью и отвагой детьми; вечно вспыльчивые и шумные Ёрвары — могущественные владыки половины восточных Помежий; гордые и сильные Эвары в землях Прибрежий и Юга; издревле враждебные к орну ёрла Младшие Свейры и Ра́удэ — и прочие мелкие семейства без счёта. Тем больше произошло это в тот самый час, когда Скъервиры в годы кровавейшей Смуты Соседей лишились наивернейших из верных им орнов на севере — самом гнезде непринятия власти их дома, скопище главных противников правящего рода.

Могучий и богатый орн Гальдуров с данниками был первой опорой и надёжной рукою владетеля Винги среди этих неспокойных и гордых северян, благодаря своим и дарованным тут им обширным угодьям прочным клином воткнувшись в их земли и разобщая не объединившихся вместе смутьянов. Казалось бы — что могло пошатнуть их владычество в здешних уделах? Все склонялись пред силою Гальдуров, превышавших могуществом тут даже Къеттиров — давних хозяев дейвонского Севера — зная мощь их копейных людей и броню конных воинов, трепеща перед чёрным как ночь стягом дома, увенчанным хищными белыми львами… Всем была зрима их твердь прочных стен и могучих мурованных хугтандов Ярнтэннур-гейрда, что не взять было приступом лучших воителей. Всем известно там было богатство их дома — много лет как сильнейшего между иных. И казалось бы — так и навечно.

Но иной раз нить судеб свивается в клок, и нельзя уж её расплести — лишь обрезать… Так и вышло в тот раз.

Из всех людских бед алчность первая будет. Будто мало им было владений их прародителей, что даровали там ёрлы в избытке в час Сторстрид за славу их храброго предка Гунтвара Стойкого, защитившего Север от воинства Клохлама… И надо же было тогдашнему скригге семейства Гальдуру Безволосому позариться на не самые богатые и тучные земли какого-то малого в сравнении с ним соседского орна неких мелковладетельных Дьярви, некогда бывших их данниками — живших в такой дальней дикой глуши, где медведи под окнами гадят! Что полезного в тех их болотах он зрил — Хвёгг лишь ведал. Разве знал, как на камне и глине растить что овёс серебро на колосьях монетами?

С чего была свара их — кто же это знает? Молвят, что Дьярви те тоже ведь не были агнцами — уж скорее волками. Но взварилась она цветом крови, как часто случается в жизни, когда слово уже не имеет той силы, которую взяло железо. На собрании вольных людей в час празднества Короткой Ночи Харлаусэ заявил, что их земли по древнему праву принадлежат лишь ему — ибо Дьярви те воры, и поправ все присяги в час Сторстрид ушли из числа прежних данников львиного дома — и теми ворами и нынче досель остаются, воруя и скот, и всё прочее что углядят. А на собравшемся после суде всех старейших в завязавшейся склоке речь взяли уже не слова, а железо. Полетели голо́вы и тех, и других, забирая их родичей жизни. Пали двое сынов малолетних владетеля Дьярви, встретил смерть и наследник Плешивого. Скригга Гальдуров собственноручно убил предводителя недругов Херве Холодного, разрубив ему череп в той сшибке. Остальным уцелевшим в той бойне противникам он изрёк, что отныне на севере после владетеля есть лишь один полноправный хозяин — он, Гальдур Харлáусэ — повелев прочим Дьярви, пока те ещё живы, выметаться с земель этих вон или хоть в топи болотные, или в сам тёмный Ормхал.

Но иной раз и камешек может свалить с ног быка, угоди он всей силой в слабейшее место… Так и вышло — и камешком тем была женщина, как порой часто водится в жизни.

Вдове убитого им Херве И́ннигейрд Хáрлиг — а Красивой та прозвана была недаром — скригга Гальдуров прислал с вестоносцем послание, что если та желает остаться хозяйкой владений упокойного мужа, то может запросто и продолжить быть ею безбедно — его брачное ложе вот уже год как во вдовстве опустело и выстыло без законной супруги, а спать он один не привычен. И если и прежде та славилась мудрой женой, как сказал в своих писаных рунах Харла́усэ, то сама порешит, чему для неё и оставшихся родичей лучше — с кем поручь ей возлежать: с живым мужем или с мёртвым…

И́ннигейрд та была не из тех, кто рыдать долго будет — и уж точно сама не из тех, кто прощает такое злодейство, чтобы безропотно согласиться выйти замуж за убийцу мужа и малых детей, и плешивому Гальдуру его выщенков носить во чреве и в муках рожать. И не из тех, кто не станет внимать гневу родичей — мстить безоглядно, как водится издревле, за ценой не стоя́.

Утерев от слёз очи она немедля призвала на помощь дальнего родича упокойного супруга — небогатого на серебро, но обильно прославленного храбростью свердсмана и воителя Ллотура Твердозубого. Тот вместе со старшим сыном Вигéйрром Медведем и всеми людьми при оружии прибыл ко вдове словно ветер — ещё когда и гонец-письмоносец от Гальдура не успел возвратиться к хозяину с ответом от златокосой вдовы.

— Значит, нашей земли захотелось скотине! — взъярился потрясённый внезапным известием о гибели родича Хáрдуртóннэ, сломав в руках древко копья точно прутик, — так пусть берёт сколько в пасть ему влезет, клятый выползок Хвёгга! Дьярви хоть и не богаты, но земли плешивому вы́блюдку отмеряют вдоволь — не в край, а вниз, хоть до Шщаровых нор!!!

Сказано — сделано.Тем больше, что говоривший был из тех воителей севера, о ком прочие люди рекут с трепетом и почтением, называя таких впадающих в ярость бесстрашных мужей блодсъёдда — кипящая кровь.

Пока старый Харла́усэ уже перестилал ложе и украшал чертоги цветами встречать молодую жену, все мужи орна Дьярви среди ночи тихо перерезали стражу и конно ворвались во владения кровных врагов, поджигая дома и чертоги, не щадя никого — ни старых, ни малых. Самогó жениха люди Ллотура сбросили вниз со стены его укрепи, прежде не взятой никаким воинством — лови долгожданную землю, сама тебе в глотку летит — и… и лучше того и не знать, что там было возмездием взято. Прочих же зарубленных или сожжённых в собственных жилищах в той ночной резне Гальдуров и числом не обчесть было, сколько свежих костей устлало усеянную пеплом их селищ кровавую землю на поживу волкокрылому воронью. Словно Гнев Всеотца вмиг смахнул их могучее прежде семейство с обличья земли в одну ночь…

Случилось это потрясшее Север событие после кончины владетеля Хъярульва. Тогда в Дейвóналáрде в часи́ну стоявшего при Хатхáлле безвластия творились беззаконие и своевольство среди всяких немирных друг к другу семейств крупных свердсманов — а уделы заката и юга едва не отпали в часину обильно вспылавших восстаний, передавленных силами воинства старого Рауда. Лишь спустя год с восседания за Столом Ёрлов нового владетеля Къёхвара пресеклись все пылавшие цветом пожаров и крови раздоры домов — где без счёта исчезло под солнцем древнейших семейств — как враждебных владетелям Винги, так тем больше союзных. Но этот удар был тем более дважды болезненным — ведь вслед за падением львиного дома пал так же и дом прежде третьих по силе на севере, верного издревле Скъервирам рода Хатгейров — погрязших в кровавой и долгой усобице братьев и распри с соседями… да и что там таить — непокорные Къеттиры в том своё рыло явили, устроив такую резню, что сказать было страшно — став после первыми средь всех домов северян, где отныне не сохранилось ни одного из семейств, верных Скъервирам. А раз с ними тогда ещё юный ёрл Къёхвар не стал заедаться, пока долго хворавший почтеннейший Аскиль был плох и надолго оставил дела, то сокрушившим вернейших союзников ёрла наглецам этим Дьярви и сделать никто ничего не посмел — а богатые земли свершённых под корень до самой последней души павших Гальдуров и всех данников их отошли к мелкородным смутьянам и в том подсобившим им родичам Харлиг. И твердили иные, не без согласия Дейнова рода всё это случилось… так говорят.

Так что недаром в тот час волновался владетельный Къёхвар, тщетно желая из Эвара вырвать любое признание о вине старого Эрхи или кого из родни в покушении на владыку дейвóнов. Но судьбе, видимо, было угодно, чтобы правящий орн в тот роковой миг вновь остался при власти. Скригга Несущих Кровь Дейна несмотря на негодование родичей отчего-то не встал на защиту казнимого Эвара, со скорбью ответив, что видимо такова их печальная доля — потерять вслед за Конутом ещё одного лучшего из своих рядов.

Верно, что хоть многие чуяли длань их владетеля в гибели подвергшегося бесчестью, но не покорившегося перед Къёхваром гордого ратоводца Конута Крепкого. Но прямой вины, кроме упрямо твердившего это даже под пытками Эвара никто не мог доказать — в тот час, когда сам он не отрицал, что желал самолично отправить владетеля в змеевы норы — и сделал бы это ещё раз, если были бы руки его от железа оков снова вольными. И видимо сам старый скригга Дейнблодбéреар не решился нарушить тот хрупкий мир между многими враждовавшими семействами Дейвóналáрды, готовой вот-вот рухнуть в кровавую смуту давно назревавшей междоусобицы.

Тем самым участь Клыка была решена. Потому как владетельный Къёхвар был сам не из тех, кто так просто выпускал столь опасных людей из своих цепких рук…

Когда назавтра прикованного толстыми цепями вокруг тела ко вкопанному дубовому бревну Эвара стали рвать жеребцами на части, то четыре тягловых скакуна не смогли разодрать крепкого в кости воина. По слову Турсы смертоубийца и его подручные трижды пытались подрезать на конечностях казнимого сухожилия, желая облегчить коням жуткий труд — но напрасно.

Муки Клыка были столь страшными, что собравшийся на площади перед Высоким Чертогом вольный люд всех семейств стал во весь голос роптать, требуя милости в скорой смерти для несчастного, раз уж вина убийцы была доказана — даже обвиняя самогó ёрла в мстительном жестокосердии и грозя тому оружием. Неслыханное дело!

Но владетельный Къёхвар был непреклонен свершить горловой суд. Лишь когда всех коней разом прижгли под хвост раскалённым железом, взбесившиеся жеребцы рванули так, что тело человека не выдержало, и с кровавыми брызгами руки и ноги казнимого оторвались от обезображенного туловища, извивавшегося в муках на удерживавшем его бревне. Но всё равно он был ещё жив — этот искалеченный и умирающий жуткой мучительной смертью Клык.

Когда зривший на жестокую казнь ропщущий люд вызванные из стерквéгга воители оттеснили конями и прогнали копьями прочь от стен Высокого Чертога, Къёхвар вместе с сопровождавшим его верным Турсой неторопливо спустился на залитый кровью песок, желая спросить теперь у него, этого упорного и несломимого Эвара — думал ли он вчера, дурень набитый, что его ждало за замах на владетеля? Что он теперь на то скажет — если сумеет ещё говорить?

Но едва подойдя вплотную к умиравшему, Къёхвар не успел сам промолвить ни слова, как обезображенный Клык заметил приблизившегося правителя, и с нечеловеческими усилиями собрал из почерневших, прокушенных от страшной боли губ несколько прохрипленных сквозь кровавую пену слов:

— Сам так… однажды… подохнешь ты… Къёхвар…

И взор его выпученных, налитых кровью зеленоватых очей был столь полон невероятной ненависти с яростью, полыхавшей в каждой глазнице умиравшего в страшных муках человека, что Къёхвар на миг онемел, словно лишившись дара речи от такого зловещего прорицания.

А Эвар затем повернул побледневшее словно вызоленное полотно лицо к вершнему стражей. Взгляд потомка Дейна сузился в тонкие щёлки век, словно сквозь прорези шелома брошенный на него, своего немилосердного мучителя всю ту бессонную ночь под страшными пытками железом, водой и огнём. Словно он хотел сказать что-то ещё — сказать самому Турсе — в отличие от горделивого ёрла почуявшему, что через умиравшего и отходившего холодной тропой во врата Халльсверд воителя с ним говорит сам суровый и грозный Всеотец. Но через миг глаза человека заволокло мутной пеленой, и Эвар безвольно уронил голову набок, наконец-то встретив столь нескоро пришедшую к нему спустя столько безжалостных мук смерть.

— Много ты мне нагрозил вчера, падаль! — презрительно хмыкнул пришедший в себя Къёхвар, пнув изувеченное тело Клыка. Развернувшись владетель зашагал прочь, уходя с залитого кровью места вóроньей трапезы, повелев вершнему стражей бросить тело в овраги за Вингой, не отдавая его родичам на погребение по обычаю, как того и подобает для человека столь высокого рода свердсманов.

А сам Турса ещё долго стоял подле умершего, вглядываясь в закатившиеся зеленоватые глаза сына Трира и словно пытаясь понять — вправду ли Эвар желал перед смертью сказать что-то ему, Медвежьей Лапе — и что? Видел ли Клык в этот миг и его кончину — тот роковой её час, никому прежде данного сёстрами срока не ве́домый?

И теперь, когда эти позабытые воспоминания, разворошенные вопросом а́рвейрнского посла, вновь стрелой пронеслись в голове, пока могучий силач Бъярпотэ неспешно шагал впереди гостей ёрла в сторону Красной Палаты, он вновь вспомнил этот полный ненависти и холодной ярости взгляд сжавшихся в щель глаз Клыка, и опять задал себе вопрос — вправду ли казнённый родич старого Эрхи хотел что-то сказать Турсе в тот день перед смертью? И что?

Изукрашенные вóроньим танцем вестников Горящего над хитросплетённым искрéстьем деревьев и трав резные двери бесшумно растворились по сторонам, пропуская его и шедших следом послов и дейвóнов-охранников внутрь Красной Палаты.