…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ПЕРВАЯ…ВЕТЕР ИЗ БЕЗДНЫ Нить 7

В горнице за столом сидел сам старый Хеннир — хмурый, как снежная туча в ненастье — и лишь угрюмо молчал, подперев кулаком бороду. В это время его метавшаяся по покою супруга голосила в отчаянии на весь дом:

— Это как же измыслить вам было такое?! Айнир, мальчик — или ты повредился умом, чтобы сестру брать с собой на войну?! Ну куда ей там, деве?! Повитуха тебя уронила наверное?

Застывший перед ними младший сын Доннара лишь бессловесно молчал, и лицо его было непроницаемым, твёрдым как камень. Слова намного старших за него кровных родичей были для юноши не пустыми — но и силу данного прежде зарока он тоже знал с детства, и отступить перед сестрою не мог, всякий раз заменяя то данное слово как заяц-беляк перекидывает шубу перед снегами.

— Отец — хоть ты-то скажи своё слово! — жена Хеннира обратилась к супругу, который лишь скрёб бородищу и так же упорно молчал, как и сам юный Айнир, — разве не старший ты здесь, что твоих слов эти молодые не чтут уже напрочь? Или Хвёгг вас обоих рассудка лишил, дураков — что эту голубицу на гибель под áрвейрнское железо отдать вы готовы?!

— Не нам с тобой, мать, тут решать это… — наконец сурово промолвил Хеннир, оторвав руку от взлохмаченной бороды, — ты сама знаешь, чья она дочь — и помнишь, каким и он сам был.

— И потому и погиб прежде срока! — замахнувшись на супруга вскинутым пальцем громкоголосо упрекнула его распалившаяся от таких слов жена.

— Брехня бабья! — огромный кулачище старого Скегге вдруг врезался в доски стола, заставив их прочное дерево хрустнуть, а вздрогнувшую супругу умолкнуть, — гнев ёрла виной, что сам Конут не жив — а вовсе не его превеликая храбрость! И Майри в отца вся пошла, даром что вышла девчонкой…

— Айнир, смотри там позорче за ней! — обратился Бородач к младшему отпрыску Доннара, внимательно слушавшему свару родичей, — глаз с неё днём и в ночи не спускай! Всё-таки настоящая жатва голов ей пока не с привычки — ещё ненароком сразят в первой стычке же, глупую. Да и вдруг кто обидит из мужиков, силой посмев покуситься на беззащитную деву? Зачем дочери Конута ещё и дурная слава или чужое дитя в придачу к её доле несчастной? Понял? — пристально глянул он юноше прямо в глаза.

— Присмотрю, Хеннир, — согласно кивнул тот, вздохнув с облегчением.

— Жаль, на какую седмину вы раньше не прибыли. Как раз в Вестрэдале был там Челновод наш — он мог бы всю вашу ватагу водой довезти до Высокой Дубравы по Зыбице…

— Доберёмся и сушею, родич, — уверенно молвил сын Доннара.

Растворилась резная ясеневая дверь из соседнего покоя, и в горницу вошла Майри, одетая уже не в домотканое шитое платье из шерсти, а в такие же как и на брате кожаные поножи и долгую стёганую верховни́цу с подкольчужным наголовником, подпоясавшаяся широким охватом и на ноги обувшая высокие сапоги с обмотками по голенищу. Свои долгие волосы она заплела в косу и запустила за ворот одежд.

— Не пущу! — закричала было супруга Бородача, став руками враскидку в дверях из чертога, но былой блодсъёдда рявкнул вполголоса:

— Жена…

— Майри, девочка — ну зачем ты такое задумала? — супруга Хеннира схватила её за руки, заливаясь слезами. Но видимо поняв, что никто в Хейрнáбю́гдэ не отговорит эту упрямую, твердолобую как сухое полено девчонку, она тяжко вздохнула и поцеловала ту в лоб, прошептав на ухо дочери Конута древний зарок-оберег от невзгод и нежданной погибели.

— Без нужды не лезь в самую сшибку — не блодсъёдда же ты! С лука их цель, этих áрвейрнов — как скотокрадов — и в бою держись родичей как можно ближе!

— Поняла, тётя…

— Всеотца и Дарующую о защите моли — чтобы тебя, неразумную, оградили от бед и болезней в пути!

— Поняла, тётя…

— И мужей словам льстивым с посулами их точно Хвёггу не верь даже, девочка! — напомнила она юной дочери Стерке самое важное, что стоит знать деве в далёкой дороге, — мало ль что обещать они могут! А то потом располнеешь скорее, чем женой по закону тебя назовут… — и почему-то сурово вдруг зыркнула прямо на мужа.

— Поняла, тётя…

— Поняла она… — со вздохом махнула рукой жена Скегге, — всю кровь Конута в жилы до капли взяла ты, раз в него уродилась такая упрямица, что вот в каждую драку ведь с детства залезешь!

— Не рыдай, тётя Уна — я же жива ещё! — попыталась успокоить её взволнованная Майри — но от этого супруга Хеннира заголосила сильнее прежнего.

— Ещё… Что ты ещё понимаешь, глупая — как сама матерью прежде не стала! — отмахнулась та, утирая слёзы краешком платка-накидки, — во все века так ведётся, что нарожаешь сыновей, а потом как уйдут на войну и в выправу, так и до скончания лет горько плачешь над ними — посеченными и в чужой стороне упокоенными. Так это мужи, самим Всеотцом наречённые с рождения быть тут воителями — а ты-то куда рвёшься на смерть? Или Шщар тебе ум помрачил?

В горницу зашла жена среднего сына Хеннира, Стуры Меткого — её одногодка Гедда из Западного Дола, носившая нынче во чреве своего первенца. Она торопливо подбежала к Майри и на прощание крепко обняла покидавшую Хейрнáбю́гдэ дочь Конута, неловко отводя в бок уже большой живот.

— Вот-вот вскоре будет — а ты не застанешь… — вздохнула она, прощаясь с подругой, положив её ладонь на выпиравшее из-под одежд чрево, — вернись назад поскорее, сестрица — пока малый мой без твоих сказок не вырос и сам метать стрелы не научился. Где же ещё я ему такую шуструю тётку найду?

— Вернусь, Гедда — не тревожься! Покатаю его на спине я ещё, обещаю!

Майри расцеловала собравшихся проводить её близких. Старый Хеннир крепко обнял девушку на прощание, пожелав ей благоволения Всеотца, и подал в руки ношенную лучную сумку, полную отменно выделанных долгих стрел с тройным белым оперением на хвостах, одна половина древок которых была подкрашена алым, а другая чёрным.

— Вот… Возьми от старого Скегге подарок в дорогу. Не чета твоим старым охотничьим из болотной руды, что лишь кожу свинёнку царапнуть. Алые тут с шипом, и восьмизвенную сварную кольчугу раздвинут насквозь — а чёрные сверху вощёные на закаленный клин для брони. Такие и полосчатую в один слой как доску пробьют, моё тебе слово… Только в плитчáтку не меть, толку нет — не клин же крестовиковый!

— Поняла, дядя.

— Мне они давно ни к чему, правая ладонь слаба на большой лук стала — а тебе пригодятся в пути может быть. Но уж дай то Горящий — пусть так и пылятся в сумé, чем такая нужда тебе выпадет, девочка…

Поблагодарив родича за столь щедрый подарок Майри взяла в левую руку сумку со стрелами, и перекинув через плечо только что стянутый тетивой боевой лук следом за Айниром вышла из горницы. Внезапно, словно на ходу что-то вспомнив, она торопливо свернула направо и забежала в домашнее святилище — попросить у богов их защиты и покровительства в этом странствии к тем далёким местам, где Хвёггова пасть ненасы́тимо алчет сок жизней.

Выйдя через какое-то время из низких дверей священного покоя и вновь затворив их резные тяжёлые створы, из которых под ногами у девушки стремительно выскочила серою тенью домашняя кошка, отчего-то померкшая ликом дочь Конута последовала через крыльцо на внутренний двор. Там их уже ждали у коновязи оседланные скакуны, а неподалёку застыли в ожидании готовые к выправе люди Айнира, среди которых был и их давний друг детства, младший из племянников Хеннира Ульф, славившийся копейным умением и кроме того искусным выведыванием любого следа — один из лучших в охотничьем деле в Глухом селище.

— Садись, сестрица! — он подал в руки дочери Конута узду её осёдланного коня, сам запрыгивая в седло, и закинул за плечи на спину окованный круглый щит, украшенный вырисованными там двумя перекрещенными по рукоятям белыми секирами.

— Так как, Хекансон — всё же быть может поедешь ты с нами? — спросил её брат одного из товарищей, рослого светловолосого парня с короткой бородой, — или не передумал?

— Рад бы — но отец мне велел поскорее вернуться, его воле не стану противиться. Старший брат Имель с вами позже пойдёт, а мне велено принять вершенство какой-то засекой у Ве́йнтрисве́дде, как распорядился наш ёрлов блюститель. Вместе с младшим Сигваром буду стеречь там дороги и без дел пока маяться.

— Не повезло тебе. Долго ещё не посносишь вражинам голов после наших осенних удач… Зато точно скорее меня возьмёшь сотню в начало своё. Увидимся, Рёрин!

— И тебе добрых дорог и защиты Горящего!

— Верхом! — повелел молодой скирир, садясь в седло и закинув копьё на плечо себе.

Воины его десятка дружно уселись по коням и один за одним направили скакунов по бревенчатому настилу к растворяемым для них в частоколе воротам. Видимо, упреждённые их скириром о том, что с ними выправится в дорогу и его сестра, они хоть и косо глядели на девушку, но не обмолвились на то ни единым словцом. Под их настороженными, насмешливыми и испытующими взорами Майри спокойно, хоть и с волнением села в седло, оглядев мельком сбрую — хорошо ли затянута подпруга и надета узда, дабы не опозориться перед всеми и тем более перед доверившимся ей братом, на их глазах повалившись с коня прямо в вешнюю грязь. В думах обратившись с мольбой о поддержке к Горящему она легко приударила скакуна по бокам, сделав первый шаг в неведомое своего грядущего странствия.

Миновав створы ворот всадники ускорили шаг скакунов, и те прытко помчали вперёд уходившей в лес тропкой к лежавшим там гатям через вешние разливы болот, лишь две восьмины пути по которым сквозь чащи и всхолмья песчаных извилистых грив выведут их к прямоезжему большаку по дороге к Высокой Дубраве и дальше.

Родной дом и Глухое селище остались позади, равно как и вся прошлая жизнь Майри Конутсдо́ттейр. Скакуны уносили её вместе с Айниром и прочими всадниками его скира вперёд в неизвестность.

— Что тебе боги напредрекли там, сестрёнка? — спросил её брат, поравнявшись с ехавшей по тропе подле Ульфа дочерью Конута. Однако сестра ничего не ответила, промолчав отчего-то. И сын Бурого, не желая расспрашивать Майри при людях, обогнав прочих всадников встал во главе их заго́на, приближаясь к бревенчатым зыбистым гатям через бескрайние топи болот.

Дувший в спину порывистый ветер с Закатного моря будто свыше являемый кем-то невидимый путь вёл их вдаль — на восток.

Весна в Винге выдалась жаркой. В седмину сбежались водою снега, взломав лёд на Широкой и Топкой, раздув половодьем их речища. Ясени вокруг Высокого Чертога оделись в яркую зелень, и первая трава пробивалась сквозь щели умощенных камнем проездов, маня проходивших по ним скакунов остановиться и сощипнуть свежий пучок зубчатой крапивы или метельчатой козлиной ножки. Тепло согревало выстывшие за зимние вьюги мурованные стены покоев и залов, и открытые на день тяжёлые ставни полностью притушали огни свеч и светилень, озаряя хлевы и конюшни, стряпные и кладовые, книжные схо́роны и покои самогó ёрла золотом солнца, красящего заревом крыши и вежи стерквéгга.

— Так значит, из южных земель сам ты будешь?

— Что ты, милая — из западных данников Эваров наше семейство, подле уделов Владетелей Моря — хоть и не из А́ргвидд-Мар сами приходимся… — Агиль Подкова учтиво кивнул, взяв наполненный хмелем кувшин, наливая себе золотого вина в расписную изящную кружку. Всё же не в стойле они как полгода, а при Высоком Чертоге дейвонских владетелей, тут и слуги с перинами в ложе ночуют — а уж он не последний средь них как помощник Прямого. С серебра даже есть довелось точно знатному свердсману, и не чёрным тут хлебом каким между прочим.

— И наш вершний оттуда… говорят, что прабабка его была ихней — из рыжих в Прибрежьях — приглянулась кому-то из знатных у Скъервиров в юности. Он меня и зазвал к себе в войско, как проездом был в Биркда́ленге́йрде — и уж мы лет двенадцать с ним разом по всяким уделам тягаемся, и за го́рами Юга бывать приходилось. Сам-то прежде я бочки клепал как папаша и дед — там у моря в ходу это дело — да дальше Берёзового Дола нигде не бывал до того.

Вино было добрым — совсем как на юге — но больше Подкове теплело при виде той юной служанки, что подле него суетилась у печи, готовя стряпню для прислуги Хатхáлле. Острогрудая, вёрткая, светлая как северянка — но болтлива как те же красавицы юга, которых видал он в тех дальних уделах. А коса — аж до… самого славного места, у женщин что водится. Вот и сам от вина и толковой девчонки под боком распустил тут язык, усмехаясь в ответ этой Гедде.

— Значит, бочки клепал? Знать рукастый! — усмехнулся она, скаля зубы.

— Криволапых наш вершний не держит — не одним лишь копьём приходилось работать в выправах, — оторвался от кружки Подкова, не забыв и себя похвалить, — распри — дело такое… Без возов да мостов и плотов мало толку в выправах. Знаешь, какие там реки бывают?

— Что — побольше Широкой? — округлила очи вертлявая Гедда, не бывавшая дальше родного удела.

— Да канава она по сравнению с Белой на юге! Там, где горы поток прорезает к Ардну́ру, перед кручами Каменной Глотки того её берега взором не видно… Во такая, клянусь Всеотцом! — Подкова раскинул руками в бока во всю ширь, едва не коснувшись груди близко ставшей служанки, которая впрочем как будто придвинулась ближе к мужчине. Уж больно блестели глаза у неё — точно искорки в печке… и как верить хотелось — ему.

Всё же в Хатхáлле они тут с парнями осели надолго, как верить хотелось для Агиля — раз зазвал сюда Храфнварра сам их владетель. Видно вправду ценили Прямого в Высоком Чертоге — хоть и не был он ёрлом любим, как толкуют иные. А тут хоть и суровые зимы, но вино недурное — иного здешний домоправитель Костлявый в клетях не держал. Да и служба что надо — под крышей с печами, а не в поле в жару и дожди со снегами как прежде — где и ноги, и всё между них до кровавых натёрто мозолей ходьбою и скачкой. Еда хороша, а уж девок полно — да таких вот глазастых и юных. С такой и надолго ведь можно сойтись — вон как сверлит глазами… а он может ей тоже на взор угодил — кто же поймёт этих баб? Сам-то он не старик — тридцать пять лишь минуло в ту зиму, помладше Прямого — да и мордой вполне недурён, как иные красотки считали. Ну не всё же их Лейфу тому одному улыбаться все девки должны, ветрогону смазливому? Тот всю зиму то подле стряпных, то писцам перья точит в стерквегге, счастливчик — вот уж прозвище где подходящее дали паршивцу…

— Говоришь, так ардну́рцы там женятся? — она позабыла про мясо в горшках, оперевшись щекой на ладонь и усевшись напротив — слушая, как рассказывал Агиль о южных уделах, где был много лет с их загоном: о дивных садах и деревьях с плодами всех видов, о южанах и их городах, о богатых нарядах, вине и чудеснейших пряностях, о смуглоликих людях Ардну́ра, их горбатой диковинной животи́не заместо коней, и о жарких песках всех цветов далеко за горами Сорфъя́ллерне — и глазки её загорались всё ярче.

— Не они — а соседи их с юга, за песками что селятся в травах, и с ардну́рцами вечно собачатся распрями. Кожу им точно сажей натёрли, волос мелко кудрявый, а губи́щи как блюдце растут — но могучие воины часом бывают, и красоток хватает с горой. Так Прямой там однажды бывал, и рассказывал после, что как хочет какой молодéц взять супругу — то всем селищем люди хватают дубины и лупят несчастного, хуля́т и проклятьями сыплют, пока гонят его до порога невесты. Кто осилит такое — тот к браку готов, к таковому как видно уж будет привычен.

Служанка захохотала, сверкая зубами.

— А за что ты Подковой прозвался?

— Да подковы ковал хорошо на копыта — и всё тут… — развёл он руками, — не каждое прозвище подвиги хвалит, как знатные свердсманы любят приплесть. В приятелях были моих до кончины в бою удалые Щетина и Клык — сыны младшей ветви владетелей Фрекиров; и с тех им имён не икалось для Эвара с Гальдуром, упокой их сердца Всеотец… Вот Змеиная Кожа — наш сотник — хворает, заметит любой. А Поганка… Поганка он в общем порою и есть — но товарищ достойный!

Агиль опять приложился к вину, краем глаза взирая на Гедду.

— Прозвище доброе надо ещё заслужить — как мой прадед, достойный Арнге́йр Висячий говаривал — а дурное само ведь прилипнет как тот шипоцвет… Толковал мене, мальцу́, как был жив: «я в сражении в Сторстрид года́ устоял перед воинством Клохлама — но никто меня Стойким иль Камень Ломающим вот не зовёт… Я селение наше отстроил спустя два пожарища, мост возвёл через Сторгритиэльве — но никто меня Зодчим не кличет… А вот раз так на собственной свадьбе как арвейрн надрался вина выше меры, и встать на жену молодую совсем не сумел — так до смерти останусь… вот этим вот…»

Гедда захохотала, закрыв рот ладонью. Агиль с усмешкой взглянул на служанку.

— Да ты вон сама как та щучка ведь, милая — юркая словно огонь!

— Уж так меня мать назвалá! — усмехнулась та, стреляя по Агилю глазками, отчего тот хмелел и почище вина. Вот же славная девка — такие ему были точно по нраву. А уж стать — загляденье, точёная — приобнять так и хочется…

— Да и ты сам не промах, я вижу! Помощником, значит, у вашего главного будешь?

— Так абы кого наш Прямой не назначил бы — точно! До приезда сюда сотней пеших копейных верши́л я у Храфнварра в воинстве, и первым помощником был в пару с Конутом.

— Это который Левша, безбородый?

— Самый он, — Агиль смолк и ещё отхлебнул из расписанной кружки, — конечно, предшественник мой был получше меня в ратном деле, прославленный много за годы… Да только уж как Всеотец возжелал — не свезло Свейру старость достойную встретить, бедняге.

— В сражении пал? — подняла бровь служанка.

— Нет, увы… Повредился рассудком — перед тем, как не сдюжило сердце от зримого, когда увидал он там… — вдруг нахмурился смолкший Подкова, препынившись на чём-то несказанном, — Прямой до сих пор всё винится за то — хоть уж нам-то понятно, что так лишь случилось… Так бывает, когда вдруг выблю́дкам поверишь ты на слово.

Он умолк, тяжело шевеля челюстями.

— И я про такое тут слышала прежде… — нахмурилась девушка, слушая Агиля, — от Соль старой как-то слыхала похожее о…

— Но зато отомстил кровопийцам как должно — что с тех пор ни одна из свиней не посмела пред ним своих слов не держать… — перебив её — тише, но злобно добавил он глухо — и лицо у Подковы зашлось вдруг в жестокой усмешке.

— О меченом вашем твердят все тут всякое… — с трепетом молвила Гедда негромко, — говорят, сам он там…

— Слушай больше болтливых! — оборвав её речь на мгновение вспыхнул Подкова, — за то и был прозван Прямым — что в словах не виляет как заяц, и всё по чести́ он верши́т. Храфнварр нам как отец — на равных с последним из воинства, не губит людей понапрасну, за каждого бьётся, в деньгах не обидел ни разу! Там, где прочий в бою от испуга умётом нагадит, он и бровью не дрогнет. Меня он сам спас, своей жизнью рискуя! За ним мы хоть в Халльсверд пойдём, раз придётся когда-то…

Он умолк, наливая вина себе в кружку до самого верха.

— А что говорят… он таков, цену смерти изведал. Без пощады убьёт и не дрогнет, как гниду раздавит — но только таких, кто змеюки не лучше, в рот им копыто… Таким и дорога туда — и чтоб дохли подольше, выблюдки!

Агиль вдруг злобно сплюнул, но тут же смущённо затёр подошвою плевок на полу — заметив, как надула тонкие губки служанка, в чьей стряпно́й он харкает.

— Ты прости это, милая — не удержался. Дай-ка тряпку, утру за собой…

— Да какая беда, раз и так пол в капусте, — усмехнулась она, отвернувшись к горшкам в устье жарко растопленной печи — и Агиль немедля второ́пил глаза на ту лучшую часть её стати, которой она обернулась к нему.

— Лучше ты расскажи, как там люди на юге? Много ль празднеств каких — я тут слышала разное. Ты вон Тордис из швей нарассказывал всякого… — её глазки ревниво блеснули.

— Расскажу, не спеши. Ты плесни-ка ещё мне винишка? Тордис та сама больше болтала, чем мои похождения слушала…

Он ещё куснул мяса с ребра, шевеля челюстями и щедро запив добрым хмелем.

— Там порой что ни ночь — вечно с песнями праздник… Очень ценят они погулять. Лицедеев различных полно — про богов да героев, про вождей и владетелей прошлого любят сказания слушать. Только я вот к тому уж совсем не охоч, не пойму ничего — кривляются, речи толкают, поют… а народ им и хлопает. На подмостьях слабоумцы, в зале дураки… Ну не моё это зрить!

Гедда хихикнула, закрыв губы ладонью. Агиль снова хлебнул терпкий хмель, отирая усы с бородой от вина.

— Славно нам там жилось, когда мир был надолго — только тут вот получше у вас, как подольше без крови сидим мы целы́. Да и здешние девки не хуже… — он хитро вперил взор на красотку, отчего та зарделась как вишня, — ну а ты из какого семейства, красавица? Вроде говором здешняя, хоть и на северянку походишь ты волосом…

— Ну так мать моя была из Бъярни, известно…

— Те, что данники Хъяльти которые — с севера за Мириэльве?

— Те. А говор в дому у отца был такой… — она усмехнулась, сказав это чуть по-иному.

Агиль на миг поперхнулся вином.

— Так ты, значит, землячка, выходит? У Каменной Речки так молвят… Вот так дела!

Он чуть привстал, к ней придвинувшись ближе.

— Расскажи, как тут что при Хатхáлле? Я пока посижу — на тебя полюбуюсь, коль гнать не спешишь… есть до дел сколько часа свободного.

Служанка с усмешкой схватила метлу, собирая весь сор из углов в одну кучу. Агиль всё любовался красивой девчонкой, держа голую кость от ребра и опять опустевшую кружку. Славная девка — с такой бы не только вести одни речи, а и ночью б на сено… Уж бы он показал, что в копейных делах не в одних только битвах Подкова умелец! Ладно, посмотрим — раз правда в Хатхáлле они тут надолго, а не до выправы на Эйрэ, то вдруг что удастся с той Геддой? Вон, ишь как смеётся и слушает рот не закрыв — а стать и всё женское спереди глаз так и манят…

— И давно ты тут в Винге, красавица? Что там у Каменной Речки слыхать из вестей — мне расскажешь?

— Да давно уж я здешняя… — вдруг погрустнела служанка, махая метлой по углам.

— Ну… Я тоже давно уж папаши не видел живьём — и вестей никаких не слыхал из краёв тех. Ты прости, раз расстроил вдруг чем. Говоришь, тут давно? Как живётся в Хатхалле? Не слишком сурова ли старшая ваша? Холодная с виду она вся.

— Она не холодная, — молвила Гедда, прервавшись, — добрая. Просто видно судьба такова…

Агиль удобнее сев потянулся за жбаном. Нет, ну надо же — восемь как лет не видал земляков ни единого кроме товарищей редких, а тут раз — и такая… Вот ведь сколько пути было там от их Биркда́ленге́йрда до Сторгритиэльве, что звалась ещё по их здешнему Клахфейн-бег-эбайн — а их кровь и сюда занесло ветром судеб.

Раз к обеду Прямой повелел обойти оружейни и дуть к болтуну тому Брейги насчёт их припасов — то пока поутру можно и подождать, раз труды все Подкова в конюшнях и в укрепи справил. Своё дело он знает, успеет всё в срок — так чего бы и не посидеть тут, толкуя с красавицей?

И он щедро плеснул себе в кружку ещё, глядя на ловко сновавшую с веником Гедду — наблюдая за тем, как та исподволь тоже глядит на него краем глаза — не смотрит ли он.

Вышедший из оружейных во внутренний двор Верхней укрепи новый глава воинства тверди зажмурился и подставил под жар лучей посеверевшее за зиму лицо, радуясь наступившему тут долгожданному теплу, когда можно снять с плеч уже ставшую ему непривычной за шестнадцать лет в далёком полуденном Аскхаддгéйрде медвежью накидку-плащ. Отосланный к домоправителю Брейги первый помощник из прибывших с ним осенью людей, долговязый Агиль Подкова из Прибрежий поспешил исполнять данное ему поручение о свежих припасах, и Прямой вновь остался один.

Неторопливо он шёл по крытым переходам стен вверенного ему стерквéгга, переходя от хугтанда к хугтанду, оглядывая острые вилковатые зубцы и стрельные ниши меж ними, выискивая свежие трещины и порухи в старой каменной кладке, требующей починки руками камников, чей труд по приказу его не знал отдыха тут даже в зиму. И поднявшись на верхние стены Хатхалле, на восточной их стороне Прямой увидал одиноко стоявшую женскую стать в тёплой меховой верховни́це поверх шерстяного синего платья, чьи огненно-рыжие волосы трепал западный ветер, вырывая их из-под лёгкой накидки. Она так и стояла словно застывшая на зубце и готовая взмыть к небу птица, точно не замечая его тяжёлых шагов, и немного прижмурив глаза пристально взирала над каменным и деревянным морем домов ходагéйрда на дымку рассветного небокрая.

— Прости меня за беспокойство, тиу́рра… — негромко заговорил он, став рядом, и женщина медленно повернулась к Прямому лицом, встретившись взорами.

За прошедшую зиму нечасто ему удалось с ней обмолвиться словом, сталкиваясь даже один на один в покоях и переходах Высокого Чертога. Молчаливая, она словно не желала заводить с ним речей о чём-либо ином кроме дел по вверенному ей хозяйству, и в её ярко-синих глазах ощущался холод с осторожной отчуждённостью. Что же… Храфнварр на большее и не рассчитывал — он, один из владетельных Скъервиров, чей род некогда растоптал и обрушил всю её прежнюю долю и жизнь. Но он помнил, кем прежде была эта девушка, чьё имя звучало бы нынче — не случись тот роковой миг злосчастного выбора — намного выше и благороднее нежели имя его, сына небогатого серебром и наделами Торда Голорукого из младшей ветви владетельного дома ёрлов.

— Нет у меня высокого именования, почтенный, чтобы ты так обращался к простой смотрительнице служанок и швей. Можешь как все называть меня Гейрхильд.

— Я помню и прежнее твоё имя, Гвенхивер… — Храфнварр запнулся на миг, — знаю, я виноват перед тобой — как и много кто из мужей моего дома…

Она взметнула взгляд прямо в глаза ему, вздрогнув.

— К чему сейчас виниться, почтенный — тем больше, что ты лишь один из многих средь Скъервиров?

— За то, может быть, что тогда промолчал…

Вершний стерквеггом на миг умолк, точно выжидая чего-то.

— Однако прости, у меня к тебе дурные вести сегодня. Твой… — он снова запнулся на миг, — кхм… мой родич Арнульф сгинул где-то в союзных уделах, когда отправился туда вместе с Турсой перед зимой. Один из его людей в той выправе был выслан гонцом с вестями для Медвежьей Лапы в ближайшую нашу укрепь, а по возвращении нашёл лишь кровавые следы от всего их заго́на — в тех местах, где Нож собирался бывать с порученными делами. Видно рыба давно пожралá его там в тех болотах…

Она на миг зажмурилась, и слёзы брызнули из её глаз, когда лицо женщины одёрнулось в странной, мучительной и жестокой усмешке — непросто было для нынешней Гейрхильд наконец-то отринуть из памяти того, кто стал её роком, мучителем и отцом её сына, и не отпускал от себя долгих семь лет. Но она встряхнула головой, рассыпав рыжие волосы из-под наголовника, и решительно промолвила:

— Довольно.

И её побледневшее веснушчатое лицо расцвело вымученной улыбкой на поджатых в две тонкие нити губах.

— Спасибо за вести, достойный Храфнварр. Долго ждала я того, кто принесёт мне услышанное.

Вершний стерквеггом какое-то время молчал, глядя ей прямо в глаза. Затем спросил:

— Что ты будешь делать дальше, Гвенхивер?

— Жить, — кратко и прямо ответила женщина, — мне хватает трудов тут в Хатхáлле.

— Ты теперь осталась одна с малым сыном. Нож, кем бы он ни был, служил тебе тут и защитой ото всех в укрепи и Высоком Чертоге. Сейчас его кости гложет Хвёгг в своих норах, а тебе здесь по-прежнему жить.

— Я верно служу нашему ёрлу и его дому, почтенный. Нет нареканий на мои труды, чтобы угодить в немилость у Стейне — как бы иные меня не чернили, — губы её на мгновение покривились в презрительно-горькой усмешке, точно вспомнив кого-то.

— Так было когда ты была тут добычей Ножа — никто не желал искать свары с ним, пока тот слыл верной рукой Турсы и самогó ёрла. А сейчас…

Храфнварр запнулся на миг.

— Не одни языки могут жалить, ведь знаешь… Ты здесь одна, и незавидна доля чужеземки из Эйрэ в час войны с их áрвеннидом. Тем более такой прекрасной…

Он умолк, глядя на неё, и на миг нахмурившись отвёл глаза вбок.

— Ёрл не сделает мне дурного, почтенный. Зря ты тревожишься за меня. Для всех я давно стала дейвóнкой. И что же… беды научили меня быть покорной судьбе, когда требуется.

— Ёрл скоро покинет Высокий Чертог. Стейне уже к лету отправится во главе больших войск на восход, и вершить в Хатхалле делами будут другие, кто не столь безразлично зрить станет быть может на молодую вдову Ножа, нажившего себе многих недругов даже в нашем семействе. А у тебя есть сын…

Она долго молчала, пристально взирая на вершнего стерквéггом — глядя на то, как обычно суровый Прямой засмущался вдруг, засопев носом в волнении, и не зная куда деть свои руки захрустел за спиною костяшками пальцев. Женщина отчего-то прищурилась, и взгляд её стал презрительно-острым и резким — как наставленная прямо на Гераде пика.

— Ради чего столько много забот о чужеземке, почтенный? Или ты глядя на меня думаешь, что тоже как Нож можешь…

— Суховей из Ардну́ра, женщина! — перебив её речь на краткий миг вскипел Храфнварр, — я предлагаю тебе супружество — и вовсе не из жалости!

— Дурную жену ты себе выбираешь, тиу́рр… — спустя длительное молчание ответила она глухо, потупив к ногам взор — затем резко впилась им прямо в глаза Гераде.

— Сумеешь ли вынести, что не один рот тебе в спину скажет здесь: «как нож переломился, так он точно вор сразу ножны себе уволок» — что благородный Храфнварр позарился на Арнульфову подстилку из рыжих с его же приплодом?

— Пусть скажут — узнают, что и я любой нож преломить не бессилен, — угрюмо ответил Прямой, — людей я убил и побольше за Арнульфа, Всеотец мне свидетель… пусть отважатся рты приоткрыть! Да и плевать мне песком на порожние речи, как молвят ардну́рцы.

Она молчала, лишь пристально глядя в глаза вершнего укрепью.

— Да, я немолод уже, сам лицом не горазд, и нрав у меня вечно суровый — но тем не менее дай свой ответ, Гвенхивер? Если даже твоё сердце не лежит к человеку из дома Скъервиров, то подумай о сыне. Он славный ребёнок… таким мог бы быть и мой Бер, если бы его с матерью не забрала красная смерть там на юге…

Он умолк на мгновение, сглотнув горький ком в горле.

— Я не обижу тебя, как мой родич. Дай свой ответ…

Она долго молчала, пристально глядя в рябое на левой щеке лицо мужчины — свидетельство прежней утраты — и её синие глаза настороженно и внимательно оглядывали того. Лишь сердце в груди вдруг взволнованно забилось чаще, когда дочерь Ллугайда-сльохт-Кинир вспоминала события многих прошедших тут лет с той далёкой поры — и уплаченную цену их каждого — и не зная, сколь много ещё с неё боги потребуют платой в грядущем, когда перед ней снова встал человек из того же семейства, что и прежде когда-то — предложив выбирать…

Видно рок её был таковым — вожделеть всем мужам дома Скъервиров… и досель быть добычей их взорам.

— Я не могу дать тебе ответ так скоро, почтенный Храфнварр. Слишком неожиданно это для Гейрхильд, смотрительницы служанок и швей.

— Я буду ждать его — и не думай, что отступлюсь! Но всё же дай срок для твоих раздумий. Я пока ве́ршу всем воинством укрепи тут, но как знать, куда ёрл направит меня и моих людей этим летом? Скоро начнутся осады помежных городищ Эйрэ, и все его когуры соберутся за Железными Воротами — три седмины какие остались до выхода.

— Так скоро?

— Быть может и раньше. Войска уже в сборе. Я не хочу, чтобы ты с сыном осталась одна без защиты в этих стенах…

Он умолкнул, взглянув ей в глаза.

— Может быть ты желаешь вернуться в родные края, в дом отца? Ведь прошли уже годы с тех пор, как… Я сам в силах и даже теперь в час войны сделать это, если…

Лицо женщины даже не дрогнуло краешком губ или глаза, оставшись таким же бесстрастным, как будто отлитым в железе, когда она негромко перебила вершнего укрепью:

— У меня нет отца.

Ветер веял над древней стеною стерквегга дейвонских владетелей, нарушая зависшую тут тишину меж двумя говорившими, трепыхая тяжёлым плащом сына Торда, выбив прядь ярко-рыжих как пламя волос из-под ткани платка на плечо говорившей с ним женщины.

— Я дам тебе свой ответ, почтенный. Но не так сразу дай принять это решение… — в её взволнованном голосе послышалась горечь с тревогой.

Для Гвенхивер из Дуб-э́байн-сле́йбхе хорошо была известна цена скорого выбора, который некогда привёл её в Высокий Чертог…

Знал эту цену и шедший назад по переходам и каменным спускам со стен Хатхáлле Прямой, по пути к своим покоям вновь погрузившись в нахлынувшие на него воспоминания тех событий, что предшествовали дню, когда он впервые увидел в Красной Палате ещё юную Гвенхивер из кийна Кинир.

Боги не дали Прямому возможности быть очевидцем того, о чём после за жбаном вина в оружейных и трапезных рассказали ему говорливые люди Ножа. В тот год они вместе с их вершним творили порученные ёрлом потайные дела в закатных уделах Эйрэ и уже долгие века союзных их áрвенниду земель, где и по окончании многолетних Помежных Раздоров тянулась незримая оку писаных указов о примирении многих семейств кровопролитная война. Некогда лишившись в древней битве у берегов Белой объединившего для отпора врагу все племена западных кийнов великого вождя Бранна Ворона Битв, и с тех пор не имея над собою единого владетеля и оставшись разобщёнными, многие дома а́рвейрнов в уделах Áйтэ-криóханн хоть и не присягали соседствующему с ними владетелю Высокого Кресла, но издавна были связаны с арвеннидом союзными договорами и обетами, оставаясь вольными в выборе покровителя. Тем давно уже пользовались с не забытым досель даром Мурхадда ёрлы дейвонских земель, подбивая тех фе́йнагов к измене и переходу их всех под десницу владетелей Красной Палаты.

Сюда в этот неспокойный край и был некогда прислан в пожалованные ему уделы средний сын фе́йнага древнего кийна Кинир из Га́ирнеан-глас, прославленный ратоводец Ллугайд Каменная Тень с семейством и ближними родичами, покинувший им родной Синий Омут во взгорьях восточных отрогов Áн-мéан-слéйбха. Обителью их стал ветхий кáдарнле Дуб-э́байн-сле́йбхе на холме у болотистой Чёрной реки, стерёгший все подступы к рядом лежавшему верному áрвенниду городищу Дэ́ир-глинн — Дубовая Долина.

Жена старого Клох-скáйтэ, достойная Кердивéйна дочь Бранна Холодного из дома Донег скончалась вскоре после их переезда сюда, и почтенный Ллугайд сльохт-Кинир остался с тремя принесёнными ею детьми. То были взрослый уже старший из сыновей Камбр, младший десятилетний Догёд и средняя дочь Гвенхивер, которой в ту зиму едва миновало шестнадцать.

Люди Ножа в то лето творили свои потайные дела при помощи издавна ставших союзными ёрлу кийнов Западные Туáтал и Катайр с их данниками, опустошая уделы верных áрвенниду соседей. Узнав о том, старый Ллугайд спешно послал на защиту вверенных ему семейств и их твердей с селениями шесть сотен пеших и конных людей, вместе со старшим сыном уйдя в погоню за появившимся дерзким врагом. В опустевшей укрепи на Чёрной реке в тот день вместо отца вершить делами осталась юная Гвенхивер с младшим братом и малым числом воинов и родни.

Случилось так — верно, суровою волей богов, а быть может скорей их глухой слепотой — что десятилетний Догёд вместе с другом-погодком Ка́дауганом, сыном конюшего Ллу́гнада отправились на реку искупаться. Там детей и нашли оказавшиеся неподалёку в лесном укрытии люди Ножа, сразу признав в одном из богато одетых мальчишек сына наместника Дуб-э́байн-сле́йбхе…

Когда Гвенхивер по зову людей отца выбежала на стену их кáдарнле, сидевший верхом во главе своего заго́на Нож с усмешкой бросил наземь окровавленную голову юного Кáдаугана. А затем достал из-за пояса нож, и на глазах у всех отрезал правое ухо сидевшего в седле перед ним Догёда — сказав дочери Ллугайда, что если тотчас не отворят им ворота, то следом полетит и его верхушка.

— Выбирай, красавица… — приставив к горлу ребёнка окровавленный нож усмехнулся он дерзко, глядя в глаза потрясённой девушки, в отчаянии взиравшей со стены кáдарнле на своего плачущего от боли и страха малого брата.

Давний помощник почтенного Каменной Тени, его родич и прежний сотник копейщиков однорукий Гулгадд Плешивый умолял дочь хозяина не внимать угрозам того чужака из дейвóнов, говоря, что нет у него веры этому змееликому кроволивцу — что не сдержит тот данное слово не причинять никому зла. Но смертельный страх в глазах её дико кричащего от боли малого брата переломил чашу весов, и решившаяся Гвенхивер повелела людям отворить завал на воротах Дуб-э́байн-сле́йбхе и впустить чужаков в стены кáдарнле, как того их вожак и потребовал.

Выбор был сделан.

Поверить Ножу мог лишь тот, кто не знал, за что Арнульф Книвве из Скъервиров с детства носил вместе с жалом то данное некогда прозвище. Голову юного Догёда он оставил нетронутой — но забрал всю казну и коней, а затем дотла сжёг весь их кáдарнле, без жалости перебив тех из слуг и воителей, кого смог тут найти. Перепуганную Гвенхивер он также пленил и повёз вместе с братом за Чёрную реку на запад к ближайшим селениям фе́йнага Катайр, а оттуда уже во владения ёрла.

Когда Ллугайд со старшим сыном вернулись из напрасной выправы и узрели кровавое пепелище, потрясённого вестями от выживших людей отца хватил тяжкий удар, и он пал из седла полумёртвым, не в силах пошевелить половиною тела. Разгневанный Камбр со своим молочным братом Руáвном и малым заго́ном их конных бросился по горячему следу в погоню за похитителями брата с сестрой.

Но боги явно благоволили в тот день Ножу. Попав в засаду в овраге все спутники старшего отпрыска Каменной Тени были перебиты либо до смерти изранены клиньями крестовиков. Перерезав всех прочих там выживших, раненого в живот Камбра люди Арнульфа также связали и повезли с собой в Дейвóнала́рду, тем самым взяв щедрый подарок для Къёхвара — получив в заложники сразу всех детей и наследников хранителя западных меж Эйрэ и непримиримого противника союзных тут Скъервирам кийнов.

В долгом пути к ходагейрду Нож взял всё что хотел. На то он и был Нож… Первым же вечером на ночлеге он взял дочерь Ллугайда силой как живую добычу прямо на глазах её раненных братьев, насмехаясь над ними — а затем отдал онемевшую от бесполезных мольб и отчаяния, обессилевшую от бесплодного сопротивления его грубой силе Гвенхивер на круг своим изголодавшимся по женщинам людям. А путь от Чёрной реки к стенам Винги был долог…

Получив столько знатных пленников владетельный Къёхвар недаром рассчитывал метко на то, что их лишившийся всего потомства родитель скоро явится в Вингу с просьбой о выкупе за детей. И ради свободы и жизни которых старый слуга áрвеннида мог вместо золота с серебром принести к ногам ёрла свою присягу на верность хозяину Высокого Чертога — а вместе с ней и все вверенные ему земли Помежий.

Ллугайд Клох-скáйтэ прибыл в ходагéйрд Дейвóнала́рды лишь спустя долгие семь месяцев, едва только смог взняться на ноги после сразившего его минувшим летом тяжёлого удара. Явившись в Красную Палату Хатхáлле — весь седой, окривевший, поддерживаемый под руку уцелевшим после резни в том овраге верным Руáвном — он воззвал к восседавшему за Столом Ёрлов владетелю Къёхвару вернуть ему беззаконно похищенных в собственном дому родичей. Стейне внимательно выслушал не преклонившего перед ним колен старого ратоводца из Эйрэ — и повелел сделать так, как тот просит.

Увы, боги снова не проявили к отчаявшемуся отцу милосердия — а откуда же ждать того и от людей, когда сами жизнедавцы глухи к их мольбам?

В тот день Гераде был в ходагéйрде, явившись туда от родича Айнира из Речной укрепи перед возвращением назад в далёкий Холм Ясеней, и лично присутствовал в Красной Палате вместе со многими из воительных мужей дома Скъервиров — и сам стал свидетелем произошедшего, память о котором теперь снова вернулась к нему горькой полынью.

Когда отцу вынесли задубевшие кровью одежды умершего от полученной клином раны Камбра, которого так и не смогли спасти от начавшегося в гнили кровяного огня даже лучшие лекари ёрла, а слуги внесли в Красную Палату на носилках младшего Догёда, лишившегося от всего пережитого рассудка и ног, и не узнававшего своего родителя — то старый Ллугайд ещё перенёс этот сокрушительный удар, побелев точно золёное полотно, но не изменившись в лице — старый воитель держался достойно перед выпавшим ему нынче злым роком.

Но затем ухмылявшийся Нож ввёл в Ротхёльфе его дочь. Тогда-то Храфнварр и увидел впервые Гвенхивер из Кинир, на долю которой уже выпало столь много горечи — а сколько ещё предстояло в тот день…

Когда отец увидал её — осунувшуюся, измождённую, в чужих дейвóнских одеждах, где из-под платья уже выступал заметный всем взорам живот, а чуть отступив поодаль стоял усмехавшийся и не отводивший своего дерзкого взгляда сам Нож, лицо старого Клох-скáйтэ содрогнулось ещё сильнее, чем искривил его недавний удар. Смотревший со Стола Ёрлов Къёхвар в этот миг и сам было подумал, что всё здесь происходящее недостойно владетеля Красной Палаты, и не сделает много прибыли дому Скъервиров — и уже готов был забыть о желании потребовать от Ллугайда присяги на верность себе — так зримы были горе с отчаянием Каменной Тени, исказившие его кривое обличье до неузнаваемости…

Но когда увидевшая перед собой родителя девушка с мольбой бросилась к нему, на колени пав в ноги и заливаясь слезами радости и отчаяния одновременно, моля забрать её отсюда домой — старый отец рассвирепел. За долгие рыжие волосы он выволок дочь в середину Ротхёльфе и швырнул на пол. Клох-скáйтэ трясся всем телом от ярости, глаза его выпучились из глазниц, а искривлённое ударом лицо залил алый цвет гнева. Все бывшие в Красной Палате с содроганием смотрели на то, как Каменная Тень не будучи способным воздать обидчикам внезапно обрушил весь накопившийся гнев на свою беззащитную дочерь, чьей виной по его суждению и было всё произошедшее с его семейством несчастье.

Храфнварр издали слышал, как старый Ллугайд проклял оцепеневшую от страха с отчаянием Гвенхивер, отрёкся от неё и её нечестивого потомства в утробе, опозорившего их древний дом Кинир. А́рвейрнский ратоводец содрогался всем телом, вцепившись в волосы дочери, и лицо его исказилось от ярости. По щекам ходили огромные желваки, точно развороченные лемехом камни. Речь Ллугайда прерывалась хриплым дыханием, словно старику не хватало воздуха промолвить больше хулы́ и проклятий — он то и дело заикался и умолкал, губы его дрожали, точно пытаясь протолкнуть через себя ещё брани и осуждений в лицо безмолвно рыдающей Гвенхивер.

Затем отец умолк, плюнув перед её ногами на изукрашенный пол и едва находя силы двинулся к выходу прочь из Ротхёльфе, отгоняя от себя пытавшегося помочь хромавшему хозяину молодого Руáвна, молочного брата умершего тут в неволе Камбра.

Без слов смотрели на это присутствовавшие подле Стола Ёрлов мужи дома Скъервиров. Только почтеннейший Аскиль опять забубнил лицемерно, что подобные речи в лицо их владетелю есть оскорбление тех, кто находится тут под защитой их дома, и всех тут собравшихся. Хмурился обычно спокойный всегда старый Коготь. И даже владетельный Къёхвар не находил годных слов — понимая, что взамен заложницы высокого рода и склонившегося перед ним её отца со вверенными ёрлу уделами в землях Помежий он получил лишь ещё одного заклятого и непримиримого врага — и бесполезную нынче безродную девку на самых сносях.

Промолчал и он сам тогда, не промолвил ни слова негодования — о чём до сих пор сожалел…

И лишь Нож, всё также дерзко усмехаясь подошёл к своей рыдавшей добыче, и заставив её подняться на ноги повёл за собою назад, онемевшую в безвольной покорности — вольный делать с ней всё что желает.

Так она и осталась в стенах Высокого Чертога, не нужная более никому… кроме владевшего ей как женою Ножа. Её а́рвейрнское имя забылось, она отреклась в своём молчании от кровного рода, речи и веры, и по её же мольбам вышний прорицатель богов в святилище Хатхáлле старый Аскиль Столб нарёк её новым прозванием — Гейрхильд.

Родив понесённого ею от Арнульфа ребёнка, после скорой смерти оставшегося безрассудным младшего брата она так и осталась жить тут одной из числа прислуги, спустя много лет став смотрящей над всеми служанками и швеями в Высоком Чертоге.

Такова была судьба Гвенхивер-мерх-Кинир, которую принёс ей тот роковой выбор у закрытых ворот Дуб-э́байн-сле́йбхе. И как она дальше совьётся в грядущем, о том застывшая в раздумьях на вершине стены Высокого Чертога молодая рыжеволосая женщина не знала, страшась нового ей выпадавшего выбора…