…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ…СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 16

— Чего это ты совсем серый, словно песни скáйт-ши уже слышишь? — вновь появившись у воза Тийре шутя пихнул друга под бок, садясь на оглоблю с ним рядом, — что — и вправду живот прихватило? Или не рад ты женитьбе уже?

Лев не ответил — внимание их в этот миг отвлёк токот, донёсшийся над головами огромной толпы от закатного края заполненной воинством пустоши, откуда уже приближались вскачь конники воинства Ярнввегг из числа тех десятков, отправленных прежде на поиски Книжником.

Áррэйнэ поднял взор ввысь, а сам Тийре привстал, оглядев вестовых. Бывший неподалёку сын Доннара весь во внимании замер на месте, встречая посланцев. И через мгновения весь их загон был уже подле вершнего.

— Есть! Есть! — радостно заорал скакавший впереди всех.

— Ну что? — спросил Айнир, хватая его взмыленного жеребца за узду.

— Есть! — всадник перевёл дух, и на лице его прямо сияла улыбка — точно он хватанул с неба месяц, а тот оказался из чистого золота, — раз уж ты повелел — мы все уцелевшие селища второпях обскакали за полвосьмины, с трудом отыскали наряд тот! Во!

Он вынул из притороченной к седлу сумки свёрток простой домотканой холстины, торопливо его разворачивая.

— Раз просил отыскать для сестры твоей платье на свадьбу, мы для такого почётного дела обшарили там все лари, пока у одной совсем древней старухи не раздобыли. Сказала, сама в нём она выходила невестою замуж едва ли не век уж назад, когда Сторстрид закончилась, и любимый её возвратился из воинства.

— А уж для этого случая, раз сегодня меж нами стал мир, и его отдала… — добавил второй, — уж прости, не нашлось нам новее наряда!

— Да подлатаем коль нужно, какая беда! Сто лет не двести… Молодцы, — скоры же вы на ногу! — Айнир радостно похлопал помощника по плечу, перенимая из рук его свёрток. Но развернув ткань раздосадовано буркнул:

— Вот же волчий умёт… Сверра — вроде же ты не слепой, а сам платье не наше привёз — а из Эйрэ.

— Ну так — старуха же та была а́рвейрнка, — смущённо пожал тот плечами. Остальные товарищи дружно загомонили:

— Что нашли — то нашли!

— Ага — радуйся, почтенный, что хоть не ардну́рский наряд отыскали…

Десяток заржал со смеху, схватившись за животы.

— Мы же в самых Помежьях, почтенный! А за годы войны тут дейвóнов совсем уже мало осталось… — развёл Сверра руками, — можно, конечно, и наше невестино платье тебе разыскать — но если нам крыльев не дашь, то до вечера справиться не обещаем.

— Места́ тут за годы войны обезлюдели, одни лишь пожарища вместо тех селищ и укрепей…

— Если вдруг только другим скирам где повезёт?

— Можешь нас в Вингу послать! — пошутил дерзко Сверра, — через седмину вернёмся!

Прочие конники дружно захохотали, беззлобно потешаясь над вершним.

— Ага — тонкорунные их серебром ткани шитые на весь север прославлены!

— А уж перлами как вышивают, и тиснение по ткани набьют — загляденье одно!

— И скакать всего ничего! Посылай поскорее, тиу́рр, не то тамошние невесты ни клочка для сестры твоей нам не оставят по торжищам в ходагéйрде!

Все вновь расхохоталась, глядя на то, как залился багряною краской их юный вожак. Что поделать — иной раз дурная забота бывает похуже безделья, как про то поговорка твердит… Да и как ещё было воителям Айнира подколоть давно ведшего их храбреца, над которым никто не смеялся в час боя, преклоняясь перед отвагой и ратным умением младшего отпрыска Доннара Бруннэ? Только в мирное время и выйдет…

К раздосадованному Айниру подошёл скригга Дейнова дома, которого сопровождал Храттэ.

— Айнир — довольно тебе уж стараться, — с укоризною глянул на сына отец, — понятно, что ты лишь как лучше сестре сделать хочешь — но видно такая судьба, что и замуж ей выйти за лучшего из предводителей воинства Эйрэ, и на то нам сегодня и их платье к свадьбе сойдёт.

— Пусть и век как в ларе пролежавшее… — подмигнул дядя Мейнар, — зато вот как сегодня оно пригодилось! Чудо, что эта хозяйка невестин наряд сроком в век сберегла! Моей-то супруги одежды лет двадцать как клятый червец всё пожрал, как там Соль ни старалась…

— Верно, почтенные! — отодвинув ладонями полог намёта к ним выскочила уже снявшая проклёпанный кожаный панцирь и перевязь с сумкой для стрел северянка, хозяйски перехватывая из рук брата невесты тот свёрток с нарядом, и почтительно склонив голову перед новым владетелем Дейвоналарды.

— Да и два года невеста его среди а́рвейрнов пробыла, пусть и не по собственной воле — и не только их одеяние ей не чужое уже. Так что не упрямствуй, кóгурир, а радуйся лучше — сегодня твоя сестра будет первая из невест после окончания распри! Где и когда ещё ты таковое увидишь?

Она с укором воззрила на снова нахмурившегося сына Доннара.

— Ну хватит терзать её своей помощью, почтенный — а то и так уж она вся от счастья рыдает дождём, втроём её все мы не можем умыть!

Лучница юркнула снова за полог в намёт к ожидавшей их там и уже обряжаемой к свадьбе невесте.

— И правда, племянник, — Мейнар хлопнул вновь недовольно скривившегося Айнира по плечу, приводя того в чувства и заставив обернуться к своему дяде, — что за день? Столько событий — за год не обчесть! Рассказать бы кому — не поверят, что вместо побоища свадьба тут будет… Ну что ты всё дуешься, Айнир — словно кислого съел?

— Да не дуюсь я, дядя! — махнул тот рукой, — так… опешил наверное сам от такого…

— Ага — а с лица словно вóроньих ягод хватил… — усмехнулся племяннику Хра́ттэ, — что ты словно пришибленный нынче?

— Просто сам всё не верю всему, что узрил тут сейчас. Словно сплю наяву, чтоб в такое поверить… Ущипни меня что-ли? Ай! Чего уж так сильно?! — возмутился аж подскочивший от боли сын Доннара.

— Так брехали мне, значит, что под клещами у Хёскульда ты и не пискнул, племянник? — Мейнар снова смеясь хлопнул младшего родича по плечу, — четыре уж лета таких славных дней я не видел — и на свадьбах с тех пор не бывал вот ни разу — одни горькие тризны и погребения выпали нам в эти годы. Даст Горящий, за этой другие последуют — говорят же, что всякая свадьба другую готовит. Ну дай же ты дядьке сегодня за твою сестру рог поднять хмеля на добрую долю её!

Старший родич повлёк молодого когурира за собой от намёта с невестой.

— Пойдём-ка чуток обождём, пока сестра твоя будет готова, да я расскажу тебе свежие вести из дома. Не знаешь наверное, что дочь моя Áльда — жена вашего Гу́ттора — родила ему сына второго? Ты же ещё, как мне помнится, всё за подругой её в Э́икха́дде там бегал, — ухмыльнулся он хитро, хлопнув парня рукой по плечу, — за этой, за дочерью У́льве Хромого… да как её там…

— Мало ли за кем прежде бегал я, дядя… — спокойно ответил ему Айнир, — как сам малый у Альды? Здоров?

— Здоров. Весь в отца — тот ещё будет телёнок здоровый, что люлька тесна станет скоро. Горластый — весь Э́икха́дд по ночам от него спит без сна.

— Нарекли уже именем?

— А то как же…

— Так как, дядя? Чего ты в молчанку играешь?

— Эрха, — сказал парню Храттэ, похлопав племянника по плечу, — в честь вашего старого скригги, как Альда сама возжелала. Чтобы имя его среди нас и поныне продолжило жить.

Айнир вдруг вспомнил ещё что-то важное, что терзало вопросами сердце.

— Дядя Мейнар — а где сейчас Бундин? Второй год как о нём не слыхал. Может ты знаешь что про него?

Храттэ нахмурился.

— Видно слышал ты прежде — пошёл он служить вдруг в загоне у… этого… — зубы у Мейнара скрипнули.

Айнир умолк на мгновение, медля с ответом.

— Да — видал я его средь Копыта людей там на Круче. Хотел к себе в Стену призвать, но чего-то как будто сам Хвёгг мне язык повязал — что окликнуть его не решился…

— Слышал только сегодня от Эваров, что в ту клятую ночь он сбежал, зарубив там в Хатхалле с десяток уродов своих земляков. Где теперь — одни боги то знают. Может жив…

Мейнар резко запнулся.

— Всё надеюсь, что некогда он возвратится домой. Мир большой — но и там ему место найдётся, такому как Бундин — где не станут расспрашивать кто он… Лишь бы сам парень понял кто есть.

И помолчав миг с угрюмой тоскою добавил:

— Вот ведь как су́дьбы порою сплетаются… Кровопролитием порождённый, всю жизнь от такого стремясь — и такое же слепо теперь повторить самому, той же клятою мерой…

Они вдвоём неторопливо удалились отсюда, на ходу обсуждая принесённые Мейнаром многочисленные вести из Э́икха́дда и прочих срединных уделов дейвóнских земель и полночных владений у Къеттиров. А возле намёта, чей полог скрывал от их взоров невесту, в ожидании тихо застыли на долгой оглобле распряженного воза сам áрвеннид Эйрэ и друг его — молчаливые и сосредоточенные. Взоры их были прикованы к ткани трепещущих в ветра порывах полотняных истрёпанных стенок, однако смотрели они не на них, а куда-то поверх.

— Неужели сумел это сделать ты, Аррэйнэ? — спросил Тийре, — что на такое решился — немыслимое казалось — и удалось тебе это. Что оба с тобою мы живы, и в один день завершилась вся эта война… Тьфу ты — да ещё и сам Бурый тебе станет тестем — и их новым владетелем. Сплю я ещё, или пьян уже? Ты-то как сам?

Лев так и молчал, не ответив на этот вопрос друга детства.

— Ты сам часом от счастья не тронулся? Эй, заснул ты там что-ли?!

Áррэйнэ отозвался не сразу, безмолвно оглядывая вирующее живое море заполненной тысячами людей пустоши под синеющим своей прозрачной осенней голубизной небосводом. Он словно тот низко парящий орёл в вышине сейчас был в своих мыслях совсем далеко от намёта невесты — над всем этим полем, не изведавшим крови сражения, словно взирая на каждого — и соратников, и былых уже недругов, о чём-то сосредоточенно думая.

Выпавшая на их долю война завершилась… Здесь, в этом месте и в этот вот час — вопреки всему ходу суде́б и жестоким чая́ньям иных. Долгая и упорная, безжалостная… лишённая всяческой славы — ставшая бойней лишь ради убийства, ради мести и ненависти, засеявшая поля вместо зёрен всходами множества тысяч костей — много обильнее, чем выпало век назад предкам их. Ужели и впрямь завершилась она в этот день, когда ясное солнце так нежно ласкает их кожу своим угасающим в осень теплом? Неужели железо холодной полосчатки больше не давит на тело той тяжестью смерти, и не горячая кровь кропит брызгами им на лицо, когда не знающие пощады клыки Пламенеющего разят жизни серпами жнецов, что срезают колосья на жатве?

Неужели всё это теперь прекратилось — и жив сам он, живы те столь немногие избежавшие гибели в ней их друзья и товарищи по оружию, живы все эти чьи-то ещё не понявшие благости этого божьего дара примирения сыновья и отцы, братья и родичи из их народа… из обоих народов, к коим он воедино принадлежал словно надвое разорвавшись. Жива и она… Как ещё можно сказать, какими словами возможно всё высказать, что нагорело в душе его чёрною копотью за эти долгие годы сражений с убийствами?

Как же хотелось ему в голос высказать всё это тем, кто и доселе не принял сердцами вот этого мира, и доселе желая лишь утоления голода никогда не насытимой мести и злобы, что вела их весь час, не иссякнув и ныне — даже после знамения, дарованного свыше бессмертными жизнедавцами. Как же ему то хотелось… но он лишь молчал, изредка ощущая, ловя на себе средь толпы ликовавших воителей взоры всех тех, чьи сердца и поныне полны были гнева непримирения. Уши Льва, словно слыша их всяческий говор в этот миг в этом месте на пустоши, изредка ловили суровые, холодные, камнем летевшие эти слова в его бок говоривших с обеих сторон.

— Эх, Лев… свою славу на девку дейвонскую вмиг променял…

— А Доннар наш тоже хорош… с кем породниться решил — с этим а́рвейрнским зверем?! Небось сам он от радости, что его дом возвратил себе власть, с вражьей лапы готов мир слизать…

— А уделы все прежние наши чего — рыжим так взять и вернуть?!

— Как Áррэйнэ прежде был а́рвейрном — врагов как овец без раздумия резал; а как узнал кем он будет — в миг едва ль не в дейвóна и сам перекинулся… Мир с ними — как же!

–…чего ради людей положили мы стольких — трое братьев моих под твердынями Хлидъярн легли, мужиков на два бхаилэ целых — чтобы всё мохнорылым отдать там назад?

— Не мириться с ним Доннару надо, звериной — а в землю его за своих сыновей закопать бы живого, выблю́дка!

— Божий суд кому взялись доверить — Красной Секиры отродью паршивому… Тьху!

— Забыл Лев, наверное, то, что пролитую кровь не прощают… на закон праотцов наплевал…

— Предков прах от такого позора в земле зашевелится — а он перед врагом опустил свою сталь, и бабу взамен себе взял из их племени!

— Срамота! От стыда провалиться бы им — а они тут веселье справляют со свадьбой на крóви…

— А эта… Может и прежде была Её Тенью, да только чего с неё взять… Своею рукой не добила его, как могла, кровопийцу — а сама в него, зверя, и втюхалась, дура — как баба обычная!

— И таких же щенков от него народит! Тьху!

— Стольких товарищей сам потерял — и простил мохнорылым, словно и не было ничего…

— Позор-то какой! Сегодня же возвращаемся по домам — не желаю и зрить на такое бесчестье, что наш ёрл тут устроил перед всем своим родом с другими семействами!

— Эх, Áррэйнэ…

Он так и сидел на прогнувшейся шаткой оглобле, незримо ловя, на себе ощущая все эти укоризненные и порою презрительные взоры издалека — прежних врагов и своих же соратников — словно лицом ощущая в осеннюю пору невидимую иначе чем только тем липким прикосновением к коже тончайшую паутину. Сколько их было ещё — так и не внявших произошедшему здесь поутру, не примиривших свои разгорячённые яростью гнева сердца.

Но сколь бы не было много таких среди воинств обоих народов — все прочие были возрадованы, что кровавая распря наконец завершилась. Воители бесхитростно радовались миру, который своею незримой рукой лёг им тут на сердца, и который теперь дал уверовать в то, что дорога всем нынче лежит не лишь в смерть, а в далёкий их дом — многими нынче уже позабытый и стёршийся из воспоминаний за столько лет ратных выправ — влекущий теплом родных стен, голосами их близких, оставшихся ждать возвращения тех, шепча в ожидании их имена — своих сыновей и отцов, дядьёв, братьев, мужей…

Áррэйнэ отозвался не сразу, жмурясь от слепившего взор его яркого солнца — устремляясь глазами куда-то вперёд на восток к там черневшей на небокрае гололобой вершине средь мглистых отсюда зубцов Буревийного — так звавшей к себе голосами забытых им лиц и имён в его сердце.

— Я вернулся…

— Куда? — Тийре не понял слов друга, вопрошающе глядя на Аррэйнэ, чей взор замер на уходящем за небокрай далегляде лесов, укрывавших своим порыжевшим уже густым пологом кряж вырастающих взгорий.

— Я вернулся… — словно не слыша его повторил снова Лев.

— Совсем голова завертелась… Отчего ты расселся как гость на пиру?! — Тийре резко поднялся с оглобли, толчком кулака в бок подняв за собою товарища.

— Чья будет свадьба сейчас, что я за тебя всё здесь должен справлять? Ты три года водил наше воинство в бой без советов подсказчиков — так что же ты сегодня сидишь словно пьяный? Та болтунья невесту твою повела умывать и причёсывать, чтобы всё было как у людей — а ты на себя посмотри-ка! — арвеннид окинул товарища взглядом от ног до макушки, скривившись.

— Ободранный и немытый, в грязи и крови после битвы… Как думаешь так повстречать молодую жену, дурень? На такого вонючего словно тот волчий умёт и с голодухи она не позарится!

Áррэйнэ только успел лишь подумать, что Тийре вновь прав, как áрвеннид с силой повлёк за собой его, едва ль не пинками подгоняя медлившего Убийцу Ёрлов к ближайшим намётам в их стане.

— Хоть бы достойно одеть тебя к празднику, а то словно сам скáйт-ши из чащи явился… — не переставая, ворчал на ходу его друг, — эй, люди — тяните нам вёдра с водой! И для бритья дайте лезвие хоть от косы — не смолить же его на огне словно окорок, чтоб стал гладким как бубен! Невесту щетиной проколет насквозь!

Воители захохотали шутке áрвеннида и дружно бросились выполнять повеление. Один мигом притащил деревянные вёдра с водой — не иначе поить скакунов — второй отыскал хоть какую мочалку и бритву. Отстраняя их помощь Áррэйнэ сам стянул с себя окровавленные броню со стёганкой и нательную рубаху с исподним, начав торопливо смывать с тела грязь с кислым потом и закоревшей уже бурой кровью из раны.

— Подмыться хотя б не забудь — всё же на свадьбу идёшь! — хохотнул один мечник.

— Без советчиков знает небось… — осадил его кто-то другой, подавая второе ведро.

— Ножницы дайте — оброс он теперь как овца под зиму́! — распоряжался владетель Высокого Кресла, подгоняя ему помогавших воителей, — эй, Гован — перевяжи его раны по-новой, а то Лев весь в крови! Рубаху получше нашли для него?

— Есть рубаха, владетель! — откликнулся кто-то, — у нашего тысячного имеется — но отдавать не желал!

— Верно! Всё ворчал: к жене возвратиться желаю нарядным домой, а не в ржавом железе. С трудом уговорили!

— Что ты позоришь меня — Ллуговы псы тебя жри! — возмутился Кинах Твердозубый из Донег, сам нёсший светло-зелёную рубаху с богато украшенными шитым низким воротом и нарукавьями, — не ломался я тут словно девка какая! По доброй воле всё сам отдаю — только пойдёт ли ему по плечам?

— Кому не пошло бы — того уже нет тут… — негромко промолвил сын Дэйгрэ, нахмурясь на миг — точно вспомнив о ком-то, — а на Льва всё налезет сегодня. Подошьём, если нужно! Иголку тащите!

— Прими, Áррэйнэ! — племянник старого Кледдфы подал в руки Ёрлов Убийцы развёрнутую одежду, одобрительно хлопнув того по плечу, — поведай нам хоть после пира, как это так нити богов тебя с девой из Дейнова рода путями свели? Это же надо — в ту втюхаться, кто тебя чуть не насмерть зарезала…

— Нет времени ветер гонять — невеста готова давно не иначе, а мы как на празднество Белтэ вокруг костра топчемся с этим её женихом! — погонял их всех Тийре, — отскоблите его поскорее!

— На усы хоть оставь волосьё… — безропотно попросил Áррэйнэ, терпеливо выдерживая то, как один из людей достал бритву, и взяв плошку с там взбитым пестом мыльным корнем принялся голить подбородок и шею их вершнему от щетины последних седмин завершившейся распри — пока Лев срезал длинные пряди волос первыми найденными ножницами для шевцов.

— С чего так, почтенный? Ты же раньше безусый ходил…

— Не болтай, пока бреешь, набитый ты дурень — а то ухо отрежешь ему так! — сердито одёрнул того сам владетель.

— Я же а́рвейрн… — усмехнулся вдруг Лев во весь рот, — значит пора уж усы отпустить, раз известно мне кто я.

— Так а кто же ты есть — если и мы не поймём, кто кому по родству ты? — Кинах из Донег подал Льву широкий охват в медной вязи чеканенных бляшек на коже с начищенными ножнами, помогая подпоясаться поверх праздничной шитой рубахи со множеством мелких пуговиц на запáхе.

— Я Áррэйнэ из Килэйд-а-мóр, сын Ллура и Коммоха, их приёмыш, — улыбнулся вдруг Áррэйнэ, отдав в руки Говану ножницы, — …и друг áрвеннида. Вот кто я — и того и довольно…

— Ну и славно! — Тийре с силой сжал руку товарища. Оглядев того с ног до макушки он усмехнулся, довольный тем видом.

— Вот теперь будешь первый жених! А то тут дейвóны решат, что хоть так они верх одержали. Скажут: Конута дочь словно свет в глазах между невест всех была, а люди из Эйрэлучшего из своих ратоводцев и одеть не подумали к свадьбе достойно. Да мой дом потом шейны на десять веков наперёд засмею́т в их сказаниях!

— Достойно, говоришь? — Лев окинул себя беглым взором — хорошо ли сидят на нём нынче одежды и пояс.

— Кого дважды хвалить — то примета дурная. Что я тебе, буду врать — или баба какая, чтобы зеркало вечно таскать? На плитчатку Гована вон поглядись, как блестишь её ярче!

— Тебе верю, дружище, — мельком глянув в натёртую сталь брони Гована Аррэйнэ пястью отёр вправо-влево усы, пробуя — как они вышли, ровны ли.

— Ну всё, хватит мешкать! — вновь заторопил его арвеннид, — невеста заждалась уже!

Вернувшись опять к тому самому возу Áррэйнэ с другом опустились на прогнувшееся под их тяжестью дерево толстой оглобли. Они так и сидели, забыв про ход времени, позабыв о том множестве дел, кои сегодня немедленно требовалось срочно решить им двоим с новым ёрлом Дейвоналарды, стоявшему тут подле них вместе с сыном и многочисленною роднёй — и даже о том, для чего они здесь, чего тут выжидают.

Полог намёта внезапно прираспахнулся, и уставшие было дождаться невесты жених с его другом вскочили с оглобли, пристально глядя на приподнявшийся край серой ткани. Однако из-под него первой к солнцу проворно вынырнула лучница-северянка, уже переодетая из прежних дорожных одежд в зелёное домотканое платье, шитое редкой серебряной нитью в узорах порхающих птиц и бегущих зверей по плечам и груди. Таковы уж порода и сущность у женщины — что везде, даже прямо на поле сражения она сможет себе и другим сотворить хоть немного красы и уюта с порядком, если в дорожной суме это всё уместилось.

Северянка выплеснула за порог железную миску с водой после омовения, и поправляя рукой свои долгие косы вновь скрылась за пологом. А затем ткань опять встрепенулась, вздымаемая сразу несколькими женскими руками с обеих сторон, и на пороге намёта на свет показалась невеста.

Глядя на дочь упокойного брата Доннар Бруннэ опять вспомнил пророческие слова старого Эрхи, сказанные некогда в час предшествовавший рождению Майри — о том, что сам нрав этой девы будет столь неуёмно опасным и дерзким, и что много смертей принесёт она некогда близ себя. И никто из услышавших вещую речь уже год как ушедшего в мир иной скригги и не прозрел того, что на деле суждено было долей для дочери Конута Крепкого — верно, лишь непрозримым узлом их судеб порождённой не мужем-воителем — что духом она превзойдёт многих храбрых… и что такая непостижимая доля ей выпадет — стать во плоти тенью Той, чьё суровое грозное имя несла она.

И не было чуда, что вопреки тем невзгодным чаяньям родителей их дочь так и не стала раздором для женихов, став женой лишь тому, кого выбрала прежде сама — тому, кто был непомыслимо опасным и страшным врагом всего Дейнова рода… но кто вопреки всему сам же принёс теперь мир между ними — соединённая с ним чем-то большим, нежели только их пролитой кровью в час прежней вражды.

Подняв взор в вышину круга неба Доннар в мыслях воззвал к его первым ушедшему брату, чью тень он узрил в этот час у необозримо далёких врат Халльсверд.

«Конут…» — подумал он — «смотри же сейчас ты на свадьбу своей славной дочери. Смотри на неё — и гордись…»

Стоявший подле родителя Айнир вдруг ощутил на душе невероятное прежде спокойствие, которого не было в сердце с того троекратно злосчастного мига, как он неким наитием понял, что сестра его любит их кровного недруга… убийцу их родичей — любит самогó Льва А́рвейрнов, с кем прежде сплелась её нить в землях Эйрэ. Вспоминая тот день, когда с Майри расстались они у раскрытых ворот Грéннискъёльд-гéйрда, Айнир понял, что с ней они сами избрали дороги, по которым сегодня пришли на вот это для всех роковое, судьбоносное поле, где завершилась та столь изменившая судьбы их долгая и жестокая распря. Её страх, горький вкус этой бойни он — единственный уцелевший сын Доннара Бурого — вкусил за отмеренный свыше срок трижды сполна, вспоминая теперь прежде услышанные им в детстве рассказы упокойного Эрхи уже с какой-то горечной тенью усталости и скорби — как некогда слышал из уст того, тогда ещё юным и глупым не понимая всего… и теперь сам познав это тою же мерой.

И эти дороги сплелись воедино и между ними двумя — прежними недругами — им, Айниром из дома Дейнблодбéреар, и этим человеком, которого он прежде знал и считал своим первым врагом… и кому суждено сейчас стать мужем его сестры — тем, кто смог завершить эту войну меж их странами, между их домами — и между ними двумя.

Сам же Áррэйнэ просто смотрел на невесту, до сих пор словно не веря во всё то, что он зрил — что он видел живою её и всех тех, кто стоял сейчас рядом — товарищей и прежних противников. Всех их, кому судьба была нынче погибнуть на этом вот поле в сегодняшний день, быть сражёнными сталью неминуемого сражения между ними — как и тем, кто полёг тут в ночи. Была та судьба — но вопреки её неумолимому ходу они были живы.

Он смотрел на неё, обряженную в стародавнее, обшитое по рукавам и подолу узорчатой лентой алое а́рвейрнское платье невесты, просторное и охваченное вокруг широким плетёным поясом из скрученных шерстяных нитей со вправленными между ними и свитыми одно с одним в сетку узоров медными и серебряными кольцами — то прежде немало овец или нагулявших к зиме слоя́сала свиней отдал этим умельцам-искусникам больше века назад неведомый им отец той девицы, чтобы дочь в нём смотрелась не горше иных среди дев его селища.

И вот прошли целые десятилетия с того часа, как та другая вышла в нём замуж в год завершения Великой Распри владетелей Эйрэ с дейвóнскими ёрлами; ушли из жизни целые поколения бывших тогда, чьи сердца так же храбро стучали гонимой в них кровью сурового духа детей необъятного севера — а оно так и лежало в ларе, сбережённое под пучками изгонявших жука и голодную моль едко пахнущих трав чабреца и полыни — дожидаясь времён, когда волей богов и людей в этот день примирения другая невеста наденет его.

Никому из собравшихся здесь, никому из живых не понять было всей череды роковых тех событий, несчастий и бед, крови, смерти и горечи, что свели их двоих воедино, соединяя прежде разделённые ненавистью сердца… Никому и помыслить нельзя было то, что тут знали лишь он и она — то, что было их тяжкою ношею в сердце у каждого — что прежде разъединяло сильнее, чем кого бы то ни было из людей, будучи собственной кровью их, зловещею тенью ушедших давно уже предков… То, что и свело их сегодня рука об руку, стоя друг подле друга в час собственной свадьбы. То, что заставило их примириться в себе — как переживших ужасную гибель, лишь двоим им понятную.

Никто кроме них не мог этого понять…