…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ПЕРВЫЙ. ПРЯДЬ ВТОРАЯ"…ТЕ, КТО МНОГО СМЕРТЕЙ ПРИНЕСУТ БЛИЗ СЕБЯ…"Нить 18

Так закончился первый год распри.

Подобное смерти беспамятство, в кое впал Áррэйнэ после полученных ран — оцепеневший и почти бездыханный — было темнее и сáмого дна всех бездн Эйле, в которых скитался его заблудившийся между мирами надломленный дух. А измождённое тело, где едва не прервалась та тонкая нить дотлевающей жизни, лежало недвижимо под неусыпным надзором Буи́ры в одном из покоев лечебни их кадарнле. Тяжек был этот сон — долог и беспробуден. Всё, что смог сотворить своим лекарским знанием лучший из учеников Коммоха, уже было сделано — и теперь только боги лишь знали ответ вопрошавшему их прорицания Тийре, заберёт ли жизнь Льва беспощадная и неумолимая Матерь Костей.

Война с домом Скъервиров и владетелем Дейвоналарды продолжилась. Воинства всех семейств Эйрэ были потрясены столь нежданною гибелью лучшего из ратоводцев, заколотого во дворце прямо перед советом, но не сломлены — как некогда прежде в Великую Распрю дух их предков не сломила та горькая весть о погибели Уйра во вражьей засаде. Ярость от этой потери рождала скорейшую месть — и собранные арвеннидом загоны сломили наступавшую силу противника и сами продолжили натиск на запад, пусть и без прославленного Ёрл-ладдврэ — мстя за него без пощады и милости.

Осень окончилась серой стеной ливших с неба промозглых дождей и несущимися на крыльях студёных ветров холодами. Рано наступившая в тот год зима выдалась необычайно суровой — такой, что и все старики не сумели припомнить подобной за долгий свой век, и удивлялись невиданной ярости той непогоды, вспоминая сказания предков о некогда бывшей под солнцем и сжавшей бесчисленно душ исполинской Сторветри, Великой Стуже. Неистовые метели без передышки заметали снегами весь край западнее Срединных Гор, укрыв все равнины рыхлым покровом выше человеческого роста, превратив пустоши и поля в глубокие зазимковые озёра, а леса в непроходимые обледеневшие чащи.

В дни редких затиший меж бурями наваливались морозы невиданной силы, когда деревья в лесах, и в стена́х домов брёвна трещали от страшного холода. Дикие звери страшились губительной стужи, голод и их выгонял из лесов к человеку — и огромные волчьи стаи без боязни бродили по всему краю, отчаянно завывая их жуткую песнь к солнцу но́чи, студя кровь в жилах и у храбрейших. Птицы замерзали на лету. Пути меж селениями стали непроходимы — и там, где не хватало припасов, приходил истреблявший всех мор.

И пусть ярость áрвейрнов не знала предела, и сам áрвеннид Тийре-сльохт-Бейлхэ — всю эту зиму не ведавший отдыха и прозванный среди воинства Нéамхéйглах — Бесстрашный — вместе со Старым и иными опытными ратоводцами отринув нашествие воинства ёрла вёл кийны на запад — но победа так и не далась им в тот год. Все прежние пути по земле были непроходимы — кони с быками и люди увязали в глубоких снегах, обозы их воинств застревали и не двигались с места. И хотя протекавшие через Дейвóналáрду широкие реки замёрзли так прочно, что могли с лёгкостью выдержать десятикратно вес пешцев и конницы, и даже возов и тяжёлых метальных снастей — но и их речища были засыпаны снегом. К тому же дейвоны не оставались в бездействии, ожидая подхода противника. По всем рекам и крупным ручьям к востоку от гористого Чернолесья вершивший силами воинств Дейвоналарды старый скригга Дейнблодбéреар повелел врубать в лёд рядами от берега к берегу длинные острые колья, перегораживать русла внатяг по высоте колеса коваными цепями и возводить там засеки, которые день и ночь стерегли приближение недругов. За высокими частоколами стояли снаряжённые боевые хендску́льдрэ с огромным запасом огнищ, а все склоны у стен их стерквéггов и хугтандов дейвóны обильно залили водой, что на морозе застыла сплошной коркой гладкого и непреодолимого ни пешим, ни конным путём скользкого льда.

Войска Эйрэ с союзниками прорубали себе путь вперёд от твердыни к твердыне — но далеко продвинуться не удавалось, и град пылавших огнищ с вражьих вóротов заставлял отступать даже самых отважных, отходя по телам прежде павших товарищей и их околевших от стужи с бескормицей скакунов и быков, бессильных отрыть погребённую под толстою коркой промёрзлого наста траву. Стужа тоже стала союзницей воинства ёрла, засевшего на зиму за высокими стенами в прочных и тёплых стерквеггах, чьи тверди встречали лишённых метальных снастей и неспособных без свежих припасов надолго держать тут осаду воителей Эйрэ камнями, горящими брёвнами и кипящей водой. Все жители ближайших селений по приказу своих хондмактэ загодя укрылись в укреплённых стерквеггах вместе с собранными туда запасами пищи, а прочее оставшееся несвезённым из своих покинутых бюгдэ сожгли там дотла, не оставив подошедшему недругу ни клока сена, ни меры овса для коней.

Измотанные, истощённые загоны арвеннида и воинства кийнов были вынуждены отступить на удерживаемые с осени пределы, спасаясь от холодов в прежде занятых дейвóнских стерквéггах. Заснеженные берега рек в ту пору были усеяны телами павших, и голодные волки находили себе богатую поживу. Много славных мужей из всех кийнов полегло в ту суровую зиму в кровопролитных сражениях и во время отхода по опустошенным распрей уделам — и осталась от них только горькая память, как и от упущенной из рук а́рвейрнов близкой победы.

Верно сам Вотин — суровый бог войн и сражений, стуж и ветров, влекущий алкающих крови волков и его чернокрылых посланников-воронов, останавливающий ледяным взором сердца́ праотец всех дейвóнов — вступился в тот час за детей своих перед всесокрушающей яростью упорных рыжеволосых сыновей Бури Несущего.

Далеко в северных уделах Дейвóналáрды спало во тьме наступающей но́чи Глухое селище. Его миновали те летние беды, когда Стремительные Рати Льва А́рвейрнов прошлись по полночному краю губительным огненным вихрем в своём отступлении от преследователей на запад в сторону далёких Прибрежий. Вьюги отрезали Хейрнáбю́гдэ снегами от прочего мира в начале зимы ещё, и сюда уж давно как не приходило известий ни из ходаге́йрда, ни от прочих родичей Дейнова дома. Ещё с зелёными листьями на деревьях многие жители, в том числе и два старших сына Бородача ушли на войну под стягами их родича Доннара Бурого, но досель ничего даже не было слышно о том, где да как те сражаются — и живы ли вообще.

Отрезанное от санных и вообще всяких путей — потому как никто не рискнул бы ни пешим, ни конным отправиться через полные голодных волчьих стай непроходимые лесные чащобы или заледеневшие речища Зыбицы — теперь Хейрнáбю́гдэ спало беспробудным сном. Лишь в доме Хеннира горели огни смоляков и свечей, когда все домашние собрались за ужином в большом зале у жарко натопленной на ночь печи.

Пока женщины накрывали на стол и подавали горячую снедь, хозяин щедро плеснул медовухи в свой рог, и отлив пару капель богам в приношение обратился к сидевшим с ним родичам, младшим сынам и гостившему здесь на зимовке Хедину Челноводу, чьё судно замёрзло во льду по течению Зыбицы в полдне пути от их селища, схваченное столь внезапным в тот год ледоставом.

— Пью за здоровье нашего доброго скригги, и за погибель а́рвейрнским недругам всем до единого! Чтобы гнить им там в змеевых ямах, как их четырежды проклятый Лев!

— Верно! — поддакнули гости и родичи, подняв кубки.

Жена Хеннира резко бухнула на стол точёную деревянную миску с густым крупяным супом, едва не забрызгав бороду мужа, перед которым поставила яство.

— Хвастать горазд ты! Только пьёшь за двоих — а вот взял бы сам поднял копьё, чем сидеть и язык тут чесать! Что же — как летом враги жгли наш край — ты даже соседям за топями селища их защитить не помог?

— Ты, жена, не вей речи пустые по ветру! — осерчал Хеннир, одновременно замявшись в смущении, — кто же знал, что так выйдет? Уж и сам наш владетельный ёрл какую он умную голову не носил — а и ту этот хитрый змей Áррэйнэ вмиг снёс с плеч Скъервира точно с куста козёл цвет языком.

— Так! — кивая, согласно добавил один из сидевших за столом стариков, явно туговатый на оба уха, — …точно с моста увёл жбан с молоком!

Домашние тихонько засмеялись над вечно всё путавшим родичем, недаром уже наречённым Глухим вместо Острой Секиры, как некогда.

— Верно, почтенный Брейги! Благо заступничеству богов хоть мы смогли селище уберечь, что не сунулся он в эти топи. Нашу сотню-другую копейных он в пыль перетёр бы… И хвала Всеотцу, что нет больше в живых того зверя — точи его Хвёгг в своих ямах навечно! — брякнул он кулаком по столу.

— Так и сам бы молчал… — укоризненно фыркнула Уна, — весь край дотла выжжен им, а вы тут в тепле у печи языки свои чешете. Почтенный Доннар небось в седле всю зиму проводит — а ты-то не сильно его будешь старше, чтобы к скамье прирасти!

— Да хватит тебе! — хозяин селища ещё сильнее хлопнул ладонью по столу, заставив кружки подпрыгнуть, — договоришься так у меня, жена! Вот увидишь: сойдёт только снег — сам меч возьму и на восток с Челноводом рекою в любом из заго́нов отправлюсь!

Задетый за живое сомнением в его храбрости немолодой уже Хеннир вдруг вспыхнул.

— Где броня моя делась — куда её запихнули в лари эти бабы? Живо искать! — окрикнул он перепуганным домочадцам, вскочив со скамьи, — вспомню былое — пусть зрят недоверы, что Скегге ещё не трухляв! Сейчас же отправлюсь к Высокой Дубраве по Зыбице! Седлайте коней!

— Сиди уж, дурак — ведь зима на дворе! Ведёшь себя так, словно сорок тебе до сих пор… — жена его побледнела, представив, что старый блодсъёдда и вправду так вспомнит ушедшую юность, когда был ещё дерзким и отважным рубакой-скитальцем, много лет носившимся верхом в седле скакуна или на звереглавой ладье в чужих краях вдали от родимого дома, вместо богатства собирая воительную славу пополам со шрамами и увечьями — пока её девичьи руки однажды не успокоили его в своих нежных объятиях и не превратили в умеренного крепкого хозяина и оседлого главу селища. Поняв, что не остывшую с годами храбрость она пробудит своим дурным языком в постаревшем супруге, а самую что ни на есть юношескую геройскую дурь — от которой уж точно ему не сносить головы — Уна тотчас осеклась, не желая ничуть овдоветь раньше срока.

— Где же теперь наша Майри? — та нежданно вспомнила о дочери Конута, утирая выступившие на глазах слёзы, — отпустили её на погибель в чужие края. Ну куда деве лезть воевать, когда лучшие свердсманы свои головы ложат? Жива ли она вообще? — и с укором посмотрела на снова утихшего Хеннира — впрочем, упорно не замечавшего колкого взгляда жены.

— Скотинка совсем уж отбилась от рук без неё с этим новым-то пастухом как твой Гуннор Полено… Ленив как тот вол, да и сам жрёт не меньше — не укормить! Куда ты смотрел, как его на то место поставил, набитого дурня? Недаром он жирного Гицура родич по матери…

Старый Скегге молчал, с угрюмым лицом черпая ложкой из миски горячее варево.

— И завёл же меня одедра́угр тогда в то их бюгдэ… — под нос проворчал он негромко.

— А времени сколько прошло, как там сгинула девочка наша! Тогда по весне Гедда Сигвара ещё на сносях срок ходила, а сейчас её малый своими зубами кусается, — всё сетовала супруга не умолкая.

Выслушивая её горестные причитания Хеннир угрюмо молчал, теребя бородищу рукой, и продолжал черпать варево ложкой, хрустя челюстями, крушившими размякший горох с перепущенной мелкою рыбою.

— Говорил же мне дед, что я дурень набитый… — пробурчал он вполголоса тихо.

— Чего сам молчишь как язык прикусил?

— Да хватит тебе! — Хеннир вдруг взвился со скамьи и с размаху стукнул по столу кулачищем, заставив дубовые доски жалобно хрустнуть, а посуду разлететься во все стороны, глиняными черепками упавшего вниз и расколовшегося горшка зазвенев по полу.

— Завелась словно квочка на яйцах… Не хуже меня сама знаешь, отчего на войну та отправилась Айнира подле — ради отца своего, прежде славное имя для Конута уже неживого вернуть и от черни очистить! А храбрости у неё и побольше иных мужей будет, у девчонки!

Он щедро отхлебнул из рога, осушив его разом до дна.

— И она тебе вовсе не дура какая трусливая, битвы не испугается — Всеотцом поклянусь! А если судьба умереть там в бою, как и всем её родичам Дейновой крови — значит боги так дали! И молчи мне тут, Уна! — с этими словами он живо расставил всё на места, показав домочадцам кто тут настоящий хозяин в их волчьем углу Хейрнáбю́гдэ — он, былой блодсъёдда Хеннир Скегге, а не эта разом умолкшая вечно ворчливая баба из Ёрваров, забрёвших зачем-то на север за кряж — туда, где медведи под окнами гадят — его неугомонная и сварливая, но и доселе любимая ему жена.

Совсем рядом с селищем раздалась протяжная волчья песнь-вопль, резанувшая по сердцу пронзительным, тоскливым голодным воем, рождавшим в душе лишь дурные предчувствия — и Уна испуганно вздрогнула, шепча оберег от недоброго.

Раздуваемый западным ветром с далёкого океана снегопад заметал обезлюдевший двор и крытые переходы стен Верхней укрепи. Едва слезший с коня после пары восьмин долгой скачки сквозь бурю Прямой поплотнее закутался в тёплый меховой плащ, добираясь до первой из веж густо облепленного лесами камников, отстраиваемого от разрушений Огненной Ночи Хатхáлле. Оттуда его отмеченный глубокими оттисками подошв на белом покрове путь протянулся до входа в чертог, где в одном из покоев у пылавшей изразцовой печи грелся Коготь, отставив свой посох и выставив окоченевшие ладони в сторону пляшущего на буковых поленьях голубоватого жара огня. Подле него на столе лежал ворох развёрнутых свитков и писчих листов с надломанными печатями — как обычных посланий гонцами, так и тайнописных на узких полосках тончайшей кожи и вощёного перемолотого тряпья для вестовых голубей, успевших прибыть с пернатыми вестниками до начала снегов и морозов. Поверх этого покоилась редкая приспособа из заключённого в бронзовое кольцо с долгой ручкой, тончайше оглаженного мелким песком прозрачного как слеза «вечного льда» в виде половинки разрезанной луковицы. Гераде прежде видал таковые у самых богатых купцов и владетелей знатных домов Аскхаддгéйрда — неким свойством позволявшие разглядеть даже мельчайшие и обычно незримые оком черты и детали.

Вечерело, и помимо огня очага свет давали и ярко горящие свечи в изящной держальне на писчем столе по левую руку от Сигвара. Тут же дымилась парком расписная лазурью тарелка с кольцом колбасы среди горки тушеной кислой капусты, и в чаше с углями томился сосуд с подогретым креплёным вином, от которого терпко и резко пахну́ло приправами дальних восточных краёв.

— Рад, что ты прибыл так скоро, достойный! — новый скригга дома Скъервиров учтиво указал рукой на свободный стул подле себя, и Прямой устало уселся на укрывавшую его подушку, вытянув к огню закоченевшие от стужи ноги в тёплых сапогах. Коготь хозяйски налил в кубок хмеля, протянув его гостю.

— Покровительства Всеотца тебе, скригга, — Гераде поднял сосуд, привечая хозяина, и отхлебнул из него, ощутив обжигающий вкус терпких пряностей в соке лозы.

— И тебе тоже, Храфнварр. Я вас ожидал лишь к грядущей луне, но ты точно тот ветер примчал сюда в Вингу. Как осилили путь в эту непогодь?

— До сáмого Хлидъярн снег ещё будет коню по подгрудок, а дальше к востоку и вовсе по самую холку. Словно небо обрушилось наземь, почтенный. Старики и провидцы твердят, что пришла к нам вторая Сторветри, чья ярость пожрёт сердца́ многих…

— Всё так. Ты прибыл вовремя, достойный Гераде. Буря лишь усиливается.

Взглянув в оконицу на бушевавшую вьюгу Сигвар какой-то миг помолчал, тяжело ворочая челюстью и хмуря лицо.

— И буря с востока тоже… Лишь благоволением богов мир избавлен от этого зверя из Эйрэ, сокрушившего наше семейство страшнее, чем некогда тот чёрный мор. Но я не питаю надежд, что с весной мы вернём себе прежнюю мощь и утраченные уделы.

— Увы, почтенный. Войско врага мы сдержали, откинув назад — но перейти в новый наступ у нас нет пока сил. Орны Прибрежий и Островов после гибели ёрла и стольких утрат этого лета притихли, словно желают узреть победителя — и с тем помощи их стало слишком уж мало.

— Всё так. Скригги А́ргвидд-Мар выжидают, видя нашу столь сильную неудачу. Даже Виганд из Утир — и тот выслал мало загонов копейных. Явно же братец его мутит воду в семействе.

— Это который… — Прямой показал двумя пальцами «вилкой» себе на глаза́.

— Он самый — Груáла того забери на свою вечно мёртвую кручу средь моря, — нахмурился Сигвар, кривясь — и посох его гулко стукнул о дуб половицы, помянув древнего хозяина Тёмного Дома народов Прибрежий. Взор скригги Скъервиров пал на лежавшие свитки посланий.

— А южные гейрды волнения охватили, там после поветрия мора совсем неспокойно. Развелось прорицателей и смутьянов, кто народ будоражит…

— Так — дела как в той присказке, что папаша твердил: «Гадить час, а мы не жрали». Но я надеюсь, почтенный, что гибель Льва А́рвейрнов даст нам какой-то хоть шанс на успех в эту зиму — всё же мало встречается в жизни подобных воителей, столь же удачливых и опасных едино.

Храфнварр умолк на мгновение, ворочая ладони у жара огня. Терпкая сладость вина обжигала желудок и горло, хмель согревал его жилы, струясь в них и дав ту приятную лёгкость усталому телу.

— А что говорят люди твои в посланиях — те, кто там, в землях Эйрэ? Что происходит в уделах противника?

— Нет оттуда хороших вестей… — вздохнул Сигвар, подкинув в огонь пару буковых чурок, — и самих тех вестей много меньше недавно мне стало…

Он умолк на мгновение, в злости ударив железным ухватом по лёгшему криво полену, спихнув его в зарево рдеющих углей.

— Я расчёты имел на их кийны на севере — но и там оказалась непрочной та уза, что держала всех в верности к нам. Да и Родри, как вышло, недолго был арвеннидом.

— Так — наслышан, как ловко Кривого их арвеннид выгнул… — молвил Прямой, грея руки у пламени.

— Этот сын Дэйгрэ пускай и горяч, но ума ему впрочем хватает и говорить если нужно. Впрочем — дров он уже наломал второпях… — усмехнулся вдруг скригга владетельных Скъервиров, кинув взор на одно из посланий средь вороха свитков, — и не север, так запад быть может послужит нам с пользой — коль как нужно сплести там удастся все нити, и чем да помочь в этом деле.

— Сумеешь, почтенный?

— Сумею… наверное. Но пока что бед больше чем проку — и приходится всё мне испробовать, все средства, чтоб в силки угодил и второй из зверей Эйрэ.

— Какие?

— Все… — кратко ответствовал Сигвар — и посох в ладонях его скрипнул об пол концом жала, — люди, как знаюешь ты, смертны — и что главное, смертны внезапно. Пусть он теперь пьёт вино осторожнее хоть бы. Известно, что в Эйрэ в ходу хмель из сливы и вишни — а если с костями там делали брагу и долго хранили, то этаким можно упиться до Эйле огней. И не скажешь, с чего поплохело вдруг оным…

Прямой промолчал, грея руки у пламени.

— Да и в избытке нажил он врагов среди кийнов Помежий за осень. Благо, там и враждебных их дому в избытке, не только союзники — кому будет в радость пустить Бейлхэ кровь. Много семейств там верны нам доселе, и за сколько ларей с серебром и родство с нашим домом их верность лишь крепнет.

— И что хочешь ты сделать, почтенный? — Прямой пристально глянул в глаза собеседнику.

— Что я сделал уже — лучше скажем… — Сигвар взял в пальцы очередное полено, осторожно швырнув его в зарево углей, — написал пару писем в дом Катайр — и ещё кой-кому…

— Катайр, значит… С Гвенбранном снова дела мы сплели?

— Да́клойх крыса не только обличьем — но увы, нет сторонника нынче вернее. Сотни лет его дом нам надёжный союзник — а сын Гваула сам не таков, кто присяге неверен. Это брат его Киан немедля пошёл под знамёна Высокого Кресла, лишь тот ветер задул в другой бок. И раз нет под рукой лишних копий, то на то и Два Камня сгодятся для дела.

— Ну и прозвище дали ему… — фыркнул Гераде.

— Говорят, в одной битве подростком сломив свой клинок он схватил два обломка на круче, и зажав их в руках смог отбить двух соперников натиск, размозжив обоим им головы точно те яйца. И за то так и прозван — что сам не труслив, и его бубенцы точно камень, не дрогнут. С семейством владетелей Бейлхэ лежит вековая вражда у их дома — и делами торговыми с нами, и пролитой некогда кровью — за что Даклойх желает взять плату с лихвой, как твердит то обычай.

— Как и все северяне… — нахмурился Храфнварр угрюмо.

— Всё так — и в Помежьях тот древний обычай доселе силён у обоих народов. Как сказал он в письме «мне что сам старый Дэйгрэ, что сучоныш его молодой — всё едино… Прежде небо падёт, чем ему присягну даже силой» — Коготь выставил к жару ладони, шевеля узловатыми пальцами.

— А иные твердят, что два камня у Гвенбранна в теле — вместо сердца один, а другой вместо мозга…

Скригга Скъервиров снова умолк, наблюдая за пламенем в топке.

— Не всесилен и я, что бы ни веяли словом по ветру иные. Наш владетельный ёрл слишком сильно уверовал в верность присяги фе́йнагов из Каменного Узла и в союз со степняками — как бы я не пытался его убедить осторожнее быть, и не ставить на этого Фийну-пропойцу, неладен он будь.

— Вот уж везучий дурак — пережил и всех братьев своих, и в той бойне сумел уцелеть, убежав от войск арвеннида, — хмыкнул Прямой.

— Таким и ложится удача монетой ребром, дуракам… — покривился вдруг Коготь, нахмурясь — в злости тюкнув по доскам концом жала посоха, — быть может ещё он и нас пережить сможет даже…

Сигвар долго молчал, глядя в зарево углей.

— И вот что мы нынче пожали из этих посевов… Увидев владетеля Эйрэ, способного дать нам отпор и не сдаться под тяжестью бедствий, Помежья восстали, пойдя там огнём и мечом брат на брата. А этот внезапный союз с сыном прежнего хуча дал Тийре огромную конницу, что сломила весь наш перевес.

— Что было — того не вернуть уж, почтенный… — развёл руками Храфнварр, — и войну не закончить нам скоро. Лишь поражение сразу признав то возможно.

— Любую войну разжечь просто, коль дров тех в избытке, и каждый надеется быстро взять верх. Завершить её, не потеряв много больше за взятое — много сложнее… — посох скригги со скрипом прополз по доске половицы, устремляясь вперёд сколь хватало руки — замерев в бесконечности.

— Так, почтенный. Но это лишь битва проиграна, а не война… — Храфнварр стиснул в кулак узловатые пальцы ладони, стучавшие прежде в каких-то раздумьях хозяина по буковым доскам стола, — дел нам предстоит много. Теперь нужно укреплять силы восточных уделов, что я и сделал по твоей просьбе.

— И какие ты вести привёз от Железных Ворот? — оживился Клонсэ, наливая по кубкам вино из сосуда, что доселе хранил всё тепло от углей, держа хмель разогретым.

— Сделано всё, что и советовал скригга Дейнблодбéреар. Стерквéгги защищены, припасы свезены туда до весны, чтобы враг не сумел поживиться и малым. Я отвёл к Железным Воротам достаточно воинов, чтобы те стерегли все проходы сквозь Чёрные Горы — а если наступ сил арвеннида выдохнется, то и погнать их назад в бок Помежий и дальше.

— Благодарю за столь верную службу, Храфнварр. Не знаю, кто бы сумел сделать порученное лучше чем ты. Прости, что вырвал тебя на целый месяц из дома и спровадил так далеко от семьи, — Сигвар умолк, глядя на согревавшего ладони Прямого, кожа которых становилась багровой от приливавшей к ней крови.

— Я бы поставил в заклад целый ларь серебра, что ты так и останешься без своей тени — столь нелюдимый твой нрав, Гераде. Однако до сих пор не могу сам понять, что в Винге и при Высоком Чертоге столь много и дев, и молодых вдов знатного рода — а ты избрал себе в жёны простую смотрительницу служанок и швей, да к тому же кровей Эйрэ и с чужим сыном…

— Мне он уже не чужой, почтенный… — как-то безразлично, словно и не обидевшись на слова скригги ответил Прямой, согревая ладони у пламени, — и я выращу Бродди как собственного взамен отобранного у меня красной смертью. А что же за выбор — так я не владетель, чтобы искать себе женщину знатного орна с влиятельной роднёй и серебром в их ларях. Мой дед был лишь признанным сыном нашего ёрла Брадспъёти от благородной девы из А́ргвидд-Мар без законного брака меж ними — и младшая ветвь не теснит мне в плечах. Моя же супруга прежде была дочерью из многославного в Эйрэ семейства — и нет мне в том разницы, кто она нынче. Она моя жена, так уж выбрало сердце — и большего мне и не нужно.

— В чём мы и схожи с тобой, Гераде… Моя ардну́рская кровь не из брака тоже была как язва для нашего дома, и обоих своих жён я избрал не по кошелю, а по сердцу. Власти с богатством я добился своим умом, а не влиятельными родичами.

Скригга умолк, раздумывая о чём-то и пристально глядя на Гераде.

— Одного лишь досель я понять не могу в тебе, Храфнварр — чего бы не рассказывали твои люди. Ты достойней иных, всегда готов решить дело по че́сти и миром, если есть хоть малейшая надежда не брать в руки оружия, не поступаешься данным словом ничуть — однако и убить можешь без колебаний в лице не меняясь, как муху раздавишь…

— Мы ведь оба такие с тобою, почтенный.

— Ну — ты-то погорячее… — усмехнулся хранитель казны и печатей, — наслышан я был, сколь же много зубов ты рассыпал в Хатхáлле тем свиньям, кто смел молвить негодное о твоей жене Гейрхильд.

— Её имя Гвенхивер, почтенный — ты знаешь…

— Прости — уж привык я за годы к иному прозванию дочери Ллугайда в наших стена́х, раз сама отреклась она прежнего имени с родом. Иные её называли похуже — и верно, прибил бы ты их в другом месте как вшей не раздумывая, а не только их жвала проредил, как тому же вот…

— Мало чести свиней убивать за их хрюканье, — перебив скриггу презрительно хмыкнул Прямой, убрав от огня отогревшиеся ладони, — плевать мне песком на таких неучтивцев, что ранят словами всех тех, кто мне дорог.

Он умолк на мгновение, хрустнув костяшками пальцев.

— Пусть и треплют теперь языком без препоны, их право — чему даже помог я иным, как ты видишь.

— Помог… Ведь умеешь ты молвить порою, Прямой! — хохотнул старый Коготь, прикрыв рот ладонью.

Храфнварр потянулся к расписной миске с кольцом колбасы, уже отведанной Сигваром — и не торопясь отрезал мясной круг ножом, смакуя во рту просиверенную свинину.

— Мои люди не большие рассказчики, почтенный — а про дурное тем больше вспоминать не горазды перед человеком столь знатным как ты. Такие истории из минувшего только для скверных попоек в конюшне, а не для владетелей Красной Палаты — подобным лишь дурни и подлая наволочь хвалятся.

— Даже не знаю, что столь дурное содеял ты там, что было бы хуже моей даже собственной славы? Уж ты-то про Когтя в избытке слыхал от любого в Дейвóнала́рде… За кровопийцу с отравой змеи́ в жилах даже меня почитают — говоря, что я сам одедрáугр в людском обличье… — скригга Скъервиров с усмешкой укутался в тёплую верховницу.

Храфнварр пристально глянул в глаза собеседнику.

— Ты владетель, почтенный; и разные служат семейству для блага его. Смертоубийцы — и те порой дому нужны, чтобы изменников вешать. Только ты не прими то в укор, что скажу тебе, если ты уж об этом расспрашиваешь?

— Здесь не мне порицать тебя, Храфнварр. Ты храбрее иных был и есть — весь стеркве́гг и Хатхáлле тому стали трижды свидетели.

— Не люблю я таких, кому мучить — как воду пить в радость… В бою убиваешь на равных врага, и тут я со счёта всем сбился — сколько снятых голов, сколько кишек из чрева, и сколько разрубленных плеч я видал… всё на мне. Иной раз не тронешь и волка, врага себе равного сам пощадив — но змею поразишь всякий раз лишь за то, что такая порода её от рождения… как у ещё одного нашего родича, коего даже не стану упоминать.

— И я кровопийц не горазд вспоминать, а тем более к ночи, — хранитель казны и печатей взглянул в щель меж ставней окна, где на западе гас небосвод, превращая белесую мглу дневной вьюги в темневшие сумерки вечера.

— Так что же там было с тобой, Гераде? — пристально взглянул на собеседника Сигвар, пряча окоченевшие ладони в рукава меховой верховни́цы, — разная о тебе идёт слава…

Храфнварр даже не обернулся к пытливому родичу, задумчиво глядя на кольцо колбасы перед собственным взором.

— Веришь ли ты людям, почтенный? Думаю, что не больше чем я… или моя жена. Доверие слишком дорогая вещь — и плата его всякий раз высока…

И помолчав какое-то мгновение он негромко продолжил, глядя на трепыхавшиеся сполохи пламени в топке распаленной печи.

— Как-то раз я отправил посланников на переговоры с враждебным моему товарищу Ахорну домом Старкер из богатого гейрда Милльэ́рбе — и понадеялся на их данное слово владетелей, наперёд отослав туда сына моего помощника Свейра, совсем ещё юношу — чуть старше твоего Ульфа. Однако противники вместо речей по чести́ лишь желали устроить засаду на нас вместе с Белым, и ве́ршивший ими брат их главы схватил моих воинов — и…

— Убил их? — прервав замолчавшего Храфнварра спросил скригга Скъервиров — сам зная уже, что иным будет слово Прямого.

— Не совсем… Убивают не так. Времени было им вдоволь устроить веселье, раз уж главные птицы в силок не попали. И он ради потехи велел их наймитам из кочевых земель Ардну́ра живьём содрать с пленников кожу.

Когда я с загоном явился туда, не дождавшись посланцев назад, юный Аскиль был жив ещё… Но можно ли было назвать это жизнью, почтенный — то, что по моей доверчивой глупости узрел перед смертью его лишившийся твёрдого разума бедный отец?

Сигвар промолчал, не дрогнув лицом. Сам скригга Скъервиров давно потерял счёт всем ушедшим по его воле ко Всеотцу или Змею противникам — но давно уж не зрил он ничьих умирающих глаз под своей твёрдой дланью, предпочитая подобное доверять иным опытным в этом, старающимся сделать порученное во благо семейства — и на поле битвы, и в ночной тьме. Таких откровенных рассказов и он не любил — и Ножа считал бешеной псиной их крови, которая оказалась полезна для дома в свой час — и такие порою нужны для владетелей, как теперь вот как раз в это время.

— Когда я настиг их спешивший к Милльэ́рбе заго́н, то всех прочих захваченных в стычке мы до смерти забили дубинами точно собак, слов не тратя. Самогó же их вершнего я велел опоить крепким отваром из дурманящих трав Ардну́ра, что способны унять даже сильную боль, и перевязать ему по всем членам верёвками жилы, чтобы быстро не вытекла кровь.

Пальцы Храфнварра хрустнули, стиснув ладонь в один прочный кулак.

— Этот вы́блюдок Эйгль поначалу стращал меня — грозя жуткою карой от рук его брата, владетеля Старкеров. Потом золота горы сулил, чтоб остаться в живых. А потом лишь скулил как щенок и молил, чтоб убил его быстро — когда понял, что будет отплатой…

Прямой снова умолк, глядя в пламя, как сгорали до пепла там рдевшие угли, и мимолётом коснулся ладонью бугристой коросты следов красной смерти на левой щеке.

— Меня смертью пугать — время тратить… Я сам в Ормхал при жизни побыл, себя часть там оставив. Серебро мне не нужно — те, кто мне дорог, ценнее монет и железа — а тех мёртвых моих он никак не вернёт. Так что каждому плата по делу, а мне этот вызверь с лихвой задолжал. И я просто рубил его их же ножами кусок за куском начиная от пальцев — докуда он глядя на это всё, выродок, сам смог дожить, получив той же мерой — как эту вот колбасу…

Он спокойно, не дрогнув в лице нарезал её кольца на миске — удар за ударом, кусок за куском — пока не дошёл до конца.

— С тех пор не люблю я брать нож в руки, скригга. Меч благороднее — и не подпускает всякую наволочь столь близко к себе, чтобы напрасно довериться им, в чём поплатились мы некогда оба с женой — каждый по-своему…

Гераде снова умолк, глядя в жар полыхавшего пламени, и затем обернулся к их скригге.

— Таков я — убийца сам трижды — не терплю кровопийц. Вот и вся правда, Сигвар, что ты желал бы услышать про Храфнварра, каким тот бывает — ведь так?

Коготь согласно кивнул головой и криво усмехнулся уголком рта, не ответив на это. Сам он давно перестал быть воителем, обретя тем себе лишь глаз зме́я в обличье, ставший славой страшнее железа — утвердив свои звание и мощь среди Скъервиров мудрым знанием слова с законом и счётом — в чём горазд был намного сильнее, чем жалом клинка. Но и дому владык всегда также нужны и такие, кто умеет зрить сталью, не ведая страха в сомнениях — как сидевший теперь перед ним его родич.

— А вторая история — о…

— Да — убил.

Перебив скриггу Храфнварр умолк — и сидел так безмолвным немалое время, не глядя на Когтя — уставившись взглядом на алое зарево углей в печи.

— Меня красная смерть пощадила, лишь пометила только с лица — а Гудрун и Бер на глазах моих больше седмины сгорали от хвори. Не нашёл в себе сил это зрить день за днём, все их муки… сам отправил их в путь этой самой рукой.

Его левая хрустнула пальцами.

— И доселе в раздумьях снедаясь твержу, что всё правильно сделал — что чудес не бывает, не встали они бы, и от мук лишь ужасных избавил и их… и себя. Но и нету ни дня, чтоб о том не жалел…

Сигвар первым нарушил молчание, с гулким ударом поставив посох на каменный выступ пылающей печи.

— Я рад, что ты отыскал наконец свою тень, Храфнварр. Однако печалит меня, что ты лишил Высокий Чертог столь усердной смотрительницы служанок и швей. Сейчас-то она справляется со своим трудом, охрани ей покой Дарующая — а как вот к весне? — словно с укором спросил он шутя.

— Прости, почтенный — но и такое у женщин случается… — улыбнулся Прямой, и как будто в извинении развёл руками по сторонам, — позволь, я пойду? Надо ещё зайти к плотникам, справиться — нет ли у них сколько досок получше? Давно уж не брал я тесала с пилой.

— Ты и плотничать тоже умеешь? О боги… — поразился Сигвар, остановив уже тянувшуюся к колбасе руку.

— Ну не всё же войной я кормился с рождения, почтенный, прежде чем после смерти родителей взяться за меч и секиру на западе в воинстве ёрла. Кроме имени Скъервиров был мой отец небогат.

— Как и мой… Хвала Всеотцу, что наш прошлый ёрл призвал в Вингу тебя, а не этого пьяницу Свейна Быка или дурака Длинноногого, — промолвил на прощание скригга Скъервиров.

Когда за Прямым закрылись двери, он взял с тарелки одно из колечек нарубленной Храфнварром на куски колбасы и долго вертел его перед взором, точно высматривая что-то — затем с усмешкой положил себе в рот, неторопливо разжёвывая.

В их покоях Прямого встретил юный Бродди, растопивший остывшую к вечеру печь и теперь упражнявшийся с отцовским копьём. Слишком тяжёлое для мальчика, оно ещё плохо держалось в руках, то и дело выскальзывая — но ребёнок упрямо подхватывал его снова и снова, учась делать замах или закрываться череном от ударов сверху, которые наносили ему древками двое шумных мальчишек — его приятели и сыновья Сигрит.

— Рёбра хоть у всех целы с зубами? — пошутил им вошедший Прямой, глядя на дырку во рту одного из гостей.

— У Къеттиля сами два выпали! — оправдательно выкрикнул сын, не пропустив их удары при этом. Братья, вторя ему, закивали головами. Почтительно поклонившись главе стеркве́гга, они бросили копья на стойку и юрко выскочили из покоев во двор, гулко хлопнув дверями.

— Славно у тебя получается, сынок! — Храфнварр ласково подхватил обрадовавшегося встрече мальчика на руки, прижав к себе.

— А я и стрелы умею пускать — конюх наш Аскиль меня научил! — шмыгнув носом гордо ответил Бродди, — тот, что брат тёти Сигрит. И мама стрелять тоже научена — знаешь?

— Ну ведь она дочерь фе́йнага — нет мне в том странного. А где сама мама, сынок?

— У тёти Сигрит и её мужа гостит, как закончила все труды и от старой Соль возвратилась — говорила с той долго о чём-то. Нездоровится ей, и тревожится часто… — Бродди шмыгнул, утерев нос ладонью.

— А что ты принёс? — мальчик указал пальцем на поставленные Храфнварром у двери ровные буковые доски.

— Хочу сделать одну вещь, скоро она нам понадобится. Помоги-ка!

Прямой отхлебнул свежей воды из кувшина, разложил на полу распиленные и уже сглаженные дочиста точильным зернёным песком доски, и взял в руки резец. Раскрыв рот мальчик с любопытством смотрел, как лезет из-под стального зубца завитками красноватая стружка, и на широкой плашке вырисовывается абрис древа с кроною в облаках и корнями в бушующем море.

— Красиво… — протянул с восхищением мальчик, взирая на доску.

— Да, сынок. Думаю, маме тоже понравится…

Прямой обернулся к ребенку, вложив в его ручку согретый теплом своих пальцев резец.

— Давай-ка попробуешь ты — как сам справишься? Это дело не легче копейной науки, но ты-то, как вижу, попробовать хочешь. Давай, не робей…

Бродди взволнованно стиснул в ладони резец, и осторожно коснулся железом алевшего гладкого дерева, за отцом повторяя начатое им очертание.

Зимние ветры ревели над гладью застывшего в панцире льда тихо спящего озера между хребтами двух кряжей, завывая над кручами гор и тревожа их чащи, что пустыми ветвями взирали на небо, осыпаясь тяжёлыми снежными шапками вниз. Погружённые в дрёму лежали в обернутой в твердь прежде бурной воде острова́, и незримо таились под толщею льда неприметные оку и летом подводные тропы из камня, что вели в глубине рукотворными стежками через Глеáнлох — веками служа той дорогой, что скрытно вела к берегам, без моста и челна позволяя достичь их, ступая по тайным путям этих древних клох-ри́ан. Снег укутал покровом холмы островов вдоль прибрежья, на одном из которых вздымались до неба верхушки могучего кадарнле, плотно обросшего подле муров укреплённым селением.

Вихрь рвал своим подыхом стяги на веже, и синяя ткань трепыхалась как парус, на котором виднелась искусно нашитаябурра, сотрясаемая дуновением сильных ветров грозовых туч с востока — знак могучего дома защитников запада Эйрэ, хранителей меж и союзных уделов, семейства владетельных Конналов.

Перед празднеством, что разделяет короткую ночь с равноденствием, поселяне к забою готовили скот. Выпекались хлеба, накрывались столы и готовилась снедь из припасов. Громко блеяли овцы, мычали быки, лилась кровь на снега, и вороны слетались на тёплый парок черевов, что спадали из туш. Фе́йнаг главного дома Помежий по обычаю предков первым начал забойное дело, пригубив из чаши дымящейся крови заколотой ярки. Лился алым сок жил для кровянок, пузырясь и густея в чанах, куда женщины сыпали крупы и соль. На крюках и ножах отражался сияющим солнцем блеск стали. Прибывали посланники, гости, соседи, искусные в музыке люди с почтенным сказителем-шейном — все, кого ожидали на праздник владетели Конналов — чьи войска в эти лето и осень сумели отбить мощный натиск дейвонских загонов, отбросив их прочь до союзных уделов и сняв их осаду с Ард-Кладдах. Ноги в тёплых постолах хрустели нетоптанным снегом, наступая на алые лужи вкруг туш, когда девушка в тёплой накидке поверх одеяний спешила к воротам хозяйского тéаха, на ходу торопливо и ловко снуя между встречных. Пробегая она услыхала, как кто-то из слуг на конюшне негромко завёл напевать там «Девицу у брода», и другой ему вторил нестройно в ответ, набивая кормушки принесенным сеном.

Распахнув рукой двери она проскользнула к стряпным, где струился жар топок и пар от кипящих котлов, и укромно протиснулась между служанок, ища взором кого-то средь них.

— Гэйлэ! Гэйлэ, я тут! — подозвала она через стол, окликая хозяйку. Та, неспешно месившая подле помощниц тугую опару, подняла глаза, услыхав обращение. Отряхнув от муки свои руки, Этайн скинула наголовник, и долгие рыжие с золотом волосы пали на плечи прямою волной. Она резко взмахнула ладонью, подозвав прибежавшую девушку ближе.

— Что узнала ты, Лу́айнэ? — дочерь Кáдаугана нетерпеливо спросила служанку вполголоса.

— Ничего, гэйлэ — нету вестей никаких, — та в смущении пожала плечами, — и Железный давно не являлся — он с войском на юге. Всех гонцов я спросила, была даже в Клох-кнойх — хоть паши и сей репу, ни слова о что зацепиться…

— Вот значит как… — хмурясь в волнении, она закусила губу и стала руки в бока, — а тут что у нас? Что узнала?

— Да болтают у нас, что хозяин сзывает соседей, и с владетелем дома Лабра́йд он сам речи всё вёл про весну неспроста… Вон их сколько сюда прикатило!

— Да уж точно… торги прям ведут! — дочерь фе́йнага в гневе схватила кус теста и с яростью шмякнула им по столу, так что вздрогнули миски. Все служанки в стряпных оглянулись, притихнув.

— Ну-ка выйдем! — Этайн схватила подругу за руку, потянув за собой за порог, за который скользнула меж девичьих ног чья-то серая тень, задрав хвост точно свечку. На морозе они подбежали к воротам из кадарнле, и лишь там дочь владетеля Конналов дала гневу свободу — а равно и горьким слезам.

— И какого он змеева зуба тогда тут явился с гонцами! Вот сидел бы, навоз за конём своим чистил — и я бы его и не встретила снова! Разбередил меня, что уже не до сна — а теперь тишина, как язык прикусил… Как десятником был — чаще был тут в Глеа́нлох!

— Так хозяин наш с гэйлэ с зимы ведь с ним в сваре… хорошо что гонцов принимают — и то абы как. Едва мачехи брата казнил он за дело — и пошло всё волной, что и стружку не снять! — развела руки Луайнэ.

— Что же не рвётся снимать он тут стружку — или плюнул совсем на меня?

— Ну чего ты так, гэйлэ?

Этайн на миг сжала зубы, в обиде ударив ладонями в двери ворот о железнуые дуги завес.

— Может и вправду другую нашёл он за всё это время?

— Ну с чего ты взяла это, гэйлэ? Гайрэ ведь ничего не сказал про такое!

— А сказал бы мне, думаешь? Он ему ведь и друг, и к тому же владетель теперь уж… Мне-то брат про других своих девок ничуть не рассказывал — от других всё узнала.

— Ну и пусть… — сжала губы вдруг Луайнэ, — мне женой по закону ему не бывать — так чего ревновать, если я всё равно Гайрэ тенью лишь буду. Всё равно я люблю его, гэйлэ.

Этайн нахмурясь молчала, взирая на снег, куда в белое пали те несколько капель багрового сока из ранки в рассеченой выступом камня ладони.

— Может вспомнит меня, как его точно так же железо укусит… — прошептала она как сквозь зубы вполголоса.

— Что ты, сестрёнка — нельзя говорить так — дурная примета! — дочь дегтяря — всегда очень учтивая к старшей молочной сестре, первородной в семействе владетелей Конналов — теперь вся побелев обхватила ту за плечи, обнимая.

— А меня, значит, замуж за младшего сына Лабра́йдов — так она хочет, змея эта Гвенол?! — вдруг вспыхнула Этайн.

— Видно так… — потупила взор Лу́айнэ, робко умолкнув, и схватила хозяйку за руку, — до весны ещё времени много, до Белтэ. А уж там может что и решится, почтенная?

— А — решится?! Обрушится небо на темя!

— А кому хоть? — испуганно вздрогнула простоватая Лу́айнэ, резко взглянув туда ввысь — не летит ли на них с высоты тот кусок небосвода.

— Да папаше и Тийре обоим — хоть быть может остынут! Что я им — как кобыла на торжище — что решить всё не могут с ценой? Или всё — я уже не по нраву, раз ни вести с тех пор не прислал мне, дурак?

— Так родитель твой слушает только жену свою, гэйлэ, а она-то теперь ни в какую — лучше тебя под последнего конюха сунуть, чем отдать для владетеля Бейлхэ… так сказала в сердцах! — шепнула Луайнэ на ухо хозяйке.

— Значит, конюху?! — в зелёных глазах её вспыхнуло пламя, — а недавно сама же его за глаза таковым называла…

— И сейчас зовёт так же. Говорит — дому Конналов нечего узы плести с потаскухиным сыном и братоубийцей из мрущего дома, людьми и богами проклятого трижды. Хоть Помежья он все ей пожалует, толку с нашей хозяйкой не будет. Да и наш фе́йнаг ведь тот ещё дуб, раз зашло так всё дело — вот, ни единого пешего он не послал на войну в его войско!

Дочь владетеля Конналов тяжко вздохнула, и запал её быстро иссяк. Утерев рукавом верховницы слезу она тихо спросила сестру:

— Так — говоришь, до весны?

— Вдруг решится всё, гэйлэ? Вдруг он сам что ответит? Всё же война на дворе, не до тебя ему видно…

— Может так — что и не до меня… Всё, пошли-ка назад — а то тесто готово. Только слушай — сходи-ка ещё ты в Клох-кнойх, ну прошу — вдруг там ещё кто появится, кто хоть что о нём знает? Или едет кто сам до горы?

— Обещаю, почтенная — считай, что одною ногою я там! Должен Гайрэ опять появиться с вестями, как к отцу от горы он поедет, — та зарделась на миг точно вишня, потупив глаза, — а раз надо тебе — и в Ард-Кла́ддах я сбегаю, гэйлэ!

Лютовала зима на бескрайних просторах лесов и полей. Вьюги её колких рук продолжали сжимать мир в оцепенении, заметая всё сколько лишь глаза хватало безжизненным белым покровом. Морозы и тяжесть оков льда и снега ломали замёрзшие ветви деревьев. Мгла холодных и долгих ночей стеной черни наглухо закрыла весь свет, когда скрытое где-то за плотными, не расходившимися снегопадными тучами даже в день еле тлело багровое солнце, сочась сквозь их серую завесь своим рдяным заревом, и умирая с закатом опять уступало в ночь место для стужи и тьмы.

В ту пору, когда на земле в своей мощи неистовствовала зима, накрывшая космами снежных бурь весь обезлюдевший в холод простор — сам Áррэйнэ в тот час томился во сне неотличимом от смерти, бездыханный и неподвижный, охраняемый неусыпным оком Буи́ры и его юного ученика. Только Тийре — один знавший тайну, что Лев до сих пор ещё жив — подолгу просиживал у ложа своего раненого брата и друга, рассказывая ему о том, что происходило на свете в полях шедших битв — и верил, что все эти добрые и тем больше недобрые вести пробудят того и заставят воспрять из бездн Эйле, куда увлекли его душу незримые тени скáйт-ши.

А где-то за толстыми стенами бурры во дворце áрвеннида словно еле теплящаяся жизнь трепетал огонёк смоляка, точно рдеющий уголь мерцая в ночи́ сквозь оконце в мурах, и отражаясь дрожащими сполохами в синеве чьих-то глаз…