…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 19

Тёплый порывистый ветер трепал её волосы, когда дочерь Конута молча стояла у края обрыва, спускавшегося к руслу одного из северных притоков Хвиттэ́льве, лениво катившего воды на запад. Взор её, одиноко стоявшей ввыси над простором холмистых равнин, видел синюю кромку восходного небокрая, иззубренную полосой исчезавших там в мареве жаркого дня и далёких отсюда лесов. Была близка середина лета.

Две седмины прошли с того часа, как загоны дейвóнов во главе с её дядей вышли из Э́икха́дда на юг, двигаясь большаками к Медвежьей горе. За ней начинались те земли, что были потеряны в зиму. Тут на согретых высоким солнцем просторах южных уделов Дейвóналáрды раскинулись обширные равнины, изредка изрезанные неровностями высоких пологих всхолмий. Меж ними вились неторопливые реки — широкие и спокойные в отличие от извилистых северных речулок в завалах поваленных елей и грядах бобровых плотин, и совсем непохожие на бурные каменистые потоки с утёсов гор Эйрэ. Лишь на кручах редких тут гор росли еловые чащи и сосны — но больше было просторных дубрав и ясеневых рощ среди моря белостволого березняка и гордых высоких буков — совсем не так, как на севере, где родилась дочь Конута. Гораздо больше было возделанных полей, виноградников и разнотравных лугов, на которых пламенели яркими красками тысячи цветов.

Майри отмахнулась от гнетущих ей разум тревожащих мыслей и вновь оглянулась на раскинувшийся перед нею простор необъятных равнин, уходивших в синеве дымки за небокрай зубчатыми вершинами далёких лесов, тянувшихся вдоль широкого речища Илистой. Тёплый ветер доносил до ноздрей запах дубрав и березняков, росших тут редких ясеней с тисами, среди которых заливались тысячами голосков птахи, заставляя сердце её трепетать и жадно вдыхать во всю грудь этот запах цветущей тут жизни. Как мало осталось здесь этого хрупкого нынче покоя, прежде чем он оборвётся неистовым звоном железа и свистом метальных снастей, а вместо зелени и цветов в воздухе будет витать привкус крови, терпким пахом маня на поживу стервятников.

И как это спокойствие походило на ту недавнюю пору, когда она была так счастлива подле него…

Дочь Конута села верхом на пасшуюся подле неё осёдланную Тиннэ, потрепав кобылицу за гриву, накинула на голову лёгкий платок и направила кобылицуназад к расположившемуся вчера на ночлег воинству земляков, подошедшему к первой из крупных укрепей а́рвейрнов, возведённой у излучины Илистой на высоком холме и точно грозная туча возвышавшейся над равниной. Отсюда они выходили в выправы на ещё бывшие под властью Винги земли Дейвóналáрды, налетая конными заго́нами точно вихрь, далеко прорываясь на север и грозя сердцу страны своей убийственной сталью, принося непокой и пожарища. Отсюда же ощущалась угроза нового удара воинства Эйрэ, когда áрвеннид мог собрать свои силы под самым носом у Скъервиров всего в нескольких дневных переходах от ходагéйрда. И вот теперь Доннар Бурый решил отбить потерянные зимой земли, чтобы оградить себя от возможного наступа недругов с юга, если таковую вдруг задумает осуществить владетельный Тийре Нéамхéйглах.

Утром заря запылала багрянцем по отрогам далёких холмов на восходе, золотя лениво текущую реку, едва подёрнутую белым туманом — а поднятое с темнотой предрассветных сумерек войско быстрым броском подошло к стоявшему на одинокой горе кáдарнле, морем конских тел залив равнину у излучины сонного речища, стремительно окружая застанную врасплох твердыню. Скрип метальных возов, окруживших вздымавшийся холм в кольце вала, зловеще отдавался эхом между поросших редким кустарником невысоких песчаных пригорков, теперь словно залитых колыхавшимися волнами кольчуг и чешуйниц, щитов и шеломов.

Воинство кáдарнле слишком поздно узрило угрозу, когда все подходы к холму уже были отрезаны многочисленными силами недруга. Высокие плечи и рамы хендску́льдрэ дейвонского войска уже вытянулись к небу угрожающе хищными чертами, когда руками обслуги спешно наматывались на натяги плетёные многожильные канаты. Под прикрытием больших колёсных щитов от чужих стрел воины спешно забрасывали пересохший ров вязанками загодя заготовленного ветняка. Несколько собранных из готовых частей осадных веж на колёсах медленно приближались к обрыву, и на верхушках их кучно, словно птицы на гнёздах уже теснились дейвонские лучники.

Никто не выставлял посланников для переговоров — и не собирались они вести речи, когда через мгновения должна была заговорить хищная сталь. Никто не собирался сдаваться или предлагать это. Впереди был лишь бой.

Укрепь зашумела, готовясь к отпору вражьего нáступа, щетинясь копейным ворсом пик по стенам и готовя метальные снасти к обстрелу. Не успев вовремя сделать вылазку в ещё готовящийся развернуть свои осадные приспособления и хендскульдрэ стан недруга, а́рвейрны тем не менее приняли вызов, не страшась того — многократно большего чем они сами.

Одетая в лёгкую полосчатую броню Майри неспешно подтянула охват, удерживавший на ней перевязь с ножнами, проверяя быстрым бегущим взором своё снаряжение, когда меж окружавших её людей дяди к ней протиснулся Айнир, уже снаряжённый к бою в тяжёлую и надёжную против лука и обычного меча плитчатку, удерживая в правой ладони двуручный клинок. Он перехватил руку сестры, обращаясь к ней взором.

— Будь подле лучников, сестрёнка! — твёрдо приказал Айнир, желавший сберечь дочерь Конута от гибели, — в сшибку не суйся, поняла?! Жарко тут будет сейчас, сердцем чую.

— Отчего за себя не боишься, если в самую гущу полезешь? — спросила она, пристально глядя в глаза брата, — думаешь, вместо смерти сам волен избрать кому что на дороге грядёт? Не думай, что крови я прежде не видела.

Сын Доннара пристально взглянул на сестру, не говоря той ни слова. Будто снова перед ним вставало в памяти то мгновение два года тому назад, когда она точно так же стояла перед ним, седлавшим коня на дворе Хеннира в Хейрнáбю́гдэ.

— Или думаешь, что я за час неволи меч разучилась держать? — спросила она.

Айнир несогласно покрутил головой.

— Не разучилась… — он вспомнил недавнюю стычку их в ратном кругу, когда решил было снова дать для сестры добрый урок как владеть кроволивцем… и в какой-то миг замер там сам неподвижно, когда острое жало застыло у глаз сына Доннара, обойдя всю защиту… Будто не дядина дочерь была перед ним, а совершенно иной человек — стремительный, хищный, своеюнезримоюволею ведший ей руку.

— Словно учил тебя кто-то, сестрёнка… — он пристально посмотрел на дочь Конута прямо в глаза ей — будто почуяв неладное.

Майри мотнула головой, отогнав от себя те дурные мысли о том, что было с ней там, за Помежьями — вместе с сердцем её, разорвавшимся надвое, оставшись за мутными водами омутов межевой Дуб-э́байн.

— И ты себя побереги, — дочерь Конута на миг прижалась к брату, крепко обняв того.

— За меня не волнуйся, — добавила она тише, — стреляю я метко.

Словно успокаивая Айнира она сняла с плеча стянутый тетивою боевой лук.

— Не отходи от наших людей! — он согласно кивнул головой, одобряя слова сестры — хоть и не надеясь особо, что та сдержит свое обещание, весь бой оставаясь при лучниках, чьи ряды уже выстраивались для обстрела вражеской тверди.

— Возвращайся! — Майри бросила это вдогонку брату, стремительно удалявшемуся от неё к мечникам и копейщикам егокóгура, ожидавшим ихпрославленного храброго вершнего у самых стен укрепи перед вот-вот готовым начаться кровавым ударом-броском.

— Всеотец! Если не увидишь победы — встречай нас! — раздался его громкий клич, поднимавший воителей за собой, когда огромные плечи хендску́льдрэ единым порывом в броске разогнулись, взметнув ввысь тяжёлый град каменных валунов и огнищ, обрушивая их на а́рвейрнскую укрепь пылающим ливнем.

— Вотин!!! — взмыл над равниной боевой клич детей Всеотца, чьё имя они помянули, присягая тут Страшным,что не дрогнут в смертельном бою и не отступят, равно со славой обретя вместо победы восшествиев сияющие врата Халльсверд.

Бой начался. Вновь взмыли ввысь низко опущенные к земле плечи натянутых вóротов. Заскрипели колёса толкаемых вперёд осадных веж, что высокими столпами стали приближаться к стенам оборонявшегося кáдарнле. Тысячи стрел взвились со спущенных тетив, смертью-перьями впиваясь в людские тела и укрывавшие их щиты, пробивая плоть, дерево и металл. Заскрипели тетивы и катушки натягов дальнобойных тяжёлых крестовиков в руках у укрывшихся за стоячими заслонами стрелков. Затрубили боевые рога.

Укрепь упорно держалась — бесстрашно отбивая яростные наскоки воинов Доннара, чьи хéрвы под прикрытием щитов и поддерживавших их издали лучников умело бросались вперёд к увенчивавшему срубную насыпь частоколу стены, обминая вбитые в землю уклона хищно отточенные колья защиты. Дейвóны волокли долгие осадные лестницы и брёвна-тараны, пробиваясь под ливнем стрел и копий противника к единственно уязвимым воротам — не взирая на обрушивавшийся на них в ответ каменный дождь из пусть и немногочисленных, но метко бивших по стану врага кáита-гаóйта а́рвейрнов. Раз за разом стальная стена пешцев как клин бросалась в удар, стремясь подобраться вплотную к окованным железом дубовым створам прохода — но вновь и вновь отпрянала назад, оставляя тела многих павших и раненных, чьи вопли и стоны медленно тихли в том треске и грохоте, в яростных кличах вновь и вновь кидавшихся в бой людей ёрла.

Майри стояла среди лучников кóгура Айнира, прикрывавших броски его пеших людей, что вслед за своим бесстрашным вершним бросались на горящие под ударами огни́щ укрепления стен, пытаясь туда подтянуть осадные лестницы. Раз за разом дочь Конута вынимала из стрельной сумки на поясе тонкие жала древок, натягивая кожаною пальчаткой тугую струну тетивы и посылая оперённую смерть вместе с тысячами ей подобных сестёр в сторону вражеских стен.

— Есть!!! Есть дыра! — радостно заорали в рядах дейвóнского воинства, когда под ударом «орехов» с хендску́льдрэ высокий частокол на одном из участков стены затрещал и стал медленно оседать, выламывая перебитые брёвна из плотно удерживавшей их земли и каменной юбки из валунов, горящим снопом алых искр и поднятого горького пепла клубясь вокруг образовавшегося пролома. Увидевшие брешь в обороне своего кáдарнле а́рвейрны бесстрашно бросились на защиту оголившегося прохода, копейным лесом жалящих пик встречая ринувшихся туда по крутому уклону дейвóнов. Стрелы и клинья с обеих сторон как жалящие пчёлы загудели вокруг, сбивая живых людей с ног, раня и убивая и тех, и других. Страшная свалка секир и клинков зазвенела в том узком проломе стены, усыпая телами сражённых залитые кровью и осыпаемые пеплом и горячими искрами склоны холма, увенчанного несломимой твердыней.

Столь яростной была схватка у оголившейся дыры в частоколе, что и бешеный натиск дейвóнов был нынче бессилен против бесстрашной защиты оборонявших её сыновей Пламенеющего — и нападавшие повернули вспять, обескровленные и лишившиеся множества павших бойцов в этом смертоносном месте. Они слаженно отступалипод прикрытием щитов, о которые жалящим градом ударяли стрелы и тяжёлые клинья крестовиков а́рвейрнских лучников, сгрудившихся сюда на защиту пролома, пока прочие воины Эйрэ спешно пытались брёвнами и камнями укрепить отверзшуюся в стене дыру.

— По новой — пока не успели они опомниться и замуровать там проход! — яростно окрикнул Айнир отступавших людей, подзывая подкрепление из числа других хéрв и подбадривая тех, кто пал духом после смертельного боя в проломе стены.

— Щитами все в ряд! Копейные — жала вперёд! Лучники — по дыре непрерывно метать!

— Сюда все, в удар! — раздался над их рядами громкий клич сотников, созывая в подкрепление свежие силы бойцов, чтобы по новой ударить в оголившуюся брешь прочной защиты вражьего кáдарнле.

Глядя на то, как её сородичи снова отхлынули прочь от стены словно разбившаяся о каменный берег волна, прежде отважно бросившись грудью в удар на защищавшего ещё полыхающий жаром горящий пролом в частокола врага, дочь Конута вдруг ощутила какую-то необъяснимую, охватившую её дух неясной тревогою властную силу, что словно узда потянула её к разгоравшейся жаром огня узкой бреши меж брёвнами в камне. Словно чья-то незримая и тяжёлая рука увлекала её за собой, всесильно толкая туда, где кипела человеческой яростью Смерть — в оскалившийся жалами копий и блеском кровавых клинков и секир тот пролом у стены. Словно кто-то чужой вдруг вошёл в её сердце, бешено застучавшее в груди точно молот о рёбра — кто-то гораздо более сильный и яростный, чьими руками стали её руки, и глаза мимо воли увидели той, чужой силы глазами — узрив этот сыпавший искрами узкий прогал, от которого дружно бежали, вынужденные отступать после кровопролитной схватки её сородичи.

«Туда!» — позвал за собой тот незримый, и так показавшийся вдруг ей знакомым пронзительный голос из бесплотных невидимых уст, звавший дочь Конута по имени, которым её прежде не называли. Голос, который вдруг стал само́й ею, забравший её целиком — будто Майри сама стала нынче бесплотной, лишь чьей-то незримою зыбкою тенью идя в тени кого-то могучего, ведшего её плоть за собой. Рука сама стиснула черен меча, отшвыривая ненужный ей более лук.

«Туда!» — вновь позвал её этот могущественный голос из бездны неведомого.

Час за часом оборачивавшийся и разыскивавший взором сестру средь мелькавших перед его глазами десятков лучников Айнир вдруг ощутил словно некий толчок себе в грудь — точно жалящий резкий укус от попавшей стрелы. Он бросил взгляд в бок от стены, куда указало ему то предчувствие. И сквозь глазницы наличины шлема увидел там Майри — бегущей в разверстую пасть полыхавшего пламенем частокола, откуда сквозь ряд древок вражеских пик смертоносный дождь клиньев и стрел вырубал всё живое, заставив попятиться слаженный строй нападавших.

— Стой! Стой!!! — заорал он что было сил, пытаясь перекричать шум сражения — топот, хрипы и стоны, конское ржание, грохот вреза́вшихся в стены пылавших огнищ и пронзительный лязг острой стали — замахав клинком над головой, будто на расстоянии пытаясь образумить сестру, остановить её.

— Глупая, что же ты делаешь?! — в отчаянии выкрикнул Айнир — точно надеясь, что сестра услышит его слова и образумится в своём безрассудном стремлении к смерти.

— А-а-а… Шщар меня охвати! — озлословил он вдруг, помянув самогó собирателя мёртвых и словно прося защитить в миг смертельной опасности боя, что кипел вокруг них — словно прося околи́ть его тою незримой бронёй своих мёртвых холодных чешуй — и бросился вслед за сестрой, ударом плеча торопливо расталкивая встречных людей, устремившись за Майри, чью стать уже видел бегущей по косогору наверх до пролома в стене вражьей укрепи — туда, где ощеренная копьями и стрелами оборонявших нежданно отверзшийся узкий проход их противников была сама Смерть.

— За мной!!! — рявкнул он людям, устремляя их всех за собой, — прорвёмся к воротам — и наша возьмёт! За мной!

За кóгуриром бросились люди его тысячи, выстраиваясь в единый ударяющий клин. Под приказами Айнира двинулись самые тяжеловооружённые воины, стеной щитов прикрывая остальных бегущих сзади копейщиков с выставленным наперёд жалящим лесом их пик, не страшась обрушивавшегося из пролома в стене дождя клиньев и стрел.

Ещё Майри бежала по косогору к пролому в стене частокола, ещё грозно свистели метаемые ввысь огнища с камнями и жужжали летевшие стрели с веж осаждённого кáдарнле, ещё грохотали по склонам холма сотни ног нападавших — а та тяжёлая длань всё плотней застилала ей взор, заставив сердце забиться чаще и кровь зашуметь в голове, отдаваясь ударами тока в висках. Словно сама не своя она резко ускорила шаг и неистово ринулась прямо в то место, где прямым попаданием камня с хендскульдрэ обрушились брёвна стены.

Те дейвóнские воины, что прежде уже отступали от полыхавшей и ощетинившейся копейными древками бреши, откуда как капли дождя на них сыпались стрелы и бронебойные клинья крестовиков, уже увидели спешившее им на подмогу подкрепление во главе с младшим сыном Бурого. Словно воодушевившись и собравшись вновь с силами, они с яростным рёвом из глоток опять устремились наверх. И среди них торопливо бежала вперёд не узнанная никем под закрывшим лицо ей шеломом, защищённая лёгкой полосчаткой женская стать, за которой стремился догнать её взором забывший о страхе Айнир, яростным окриком подгоняя отстававших от него людей.

Он успел лишь заметить, как исчезла в пылавшем проломе стены тень сестры, вслед за которой на копья врага бросились и иные бежавшие подле неё. Грохот ударившего оземь на низком излёте огни́ща из дейвóнского ворота заставил его встрепенуться, и на глазах Айнира та часть низко нависшей над брешью горящей стены с жутким треском вдруг рухнула наземь, рассыпая вокруг полыхавшее зарево искр, окутывая смертоносный пролом дымным гаром, чёрной тучей всклубившимся там и заслонившим дочь Конута от его взора.

— Вперёд!!! — яростно рявкнул он в отчаянном всплеске страха за сестру, стиснув рукоять кроволивца. Как сорвавшийся с кручи в час ливня поток следом за вожаком в пролом бросились и бесстрашно следовавшие за ним — туда, где в клубах дыма уже закипел беспощадный безжалостный бой. Там, где только что была Майри, которую он так и не смог разглядеть среди десятков тел павших в произошедшей стычке.

Когда вершивший осадою кадарнлеи спешно отдававший приказы кóгурирам пеших сил и бивших по стенам метальщиков Бурый увидел бесстрашный, но полный опасности быстрый бросок людей сына на проломленную в частоколе брешь, скригга Дейнблодбереар на миг вздрогнул от волнения — но затем пришёл в себя и крикнул помощникам:

— С тараном к воротам немедля! Поддержим тех, кто прорвался, пока враг не опомнился! Лучники — по стенам бить непрестанно, дабы наших прикрыть!

И сам, опуская наличину шлема бросился вперёд к рядам тех, кто по его приказу ринулся с тяжёлыми, окованными сталью таранами на прежде неприступные ворота кáдарнле — оставив вершенство осадой на бывшего рядом Стиргéйра Сильного.

— Вперёд!!! — разнёсся яростный клич над рядами дейвóнского воинства.

Дождь стрел, сыпавших со стен защищавшейся укрепи, был страшным — и не один там десяток отважных бойцов пал сражённый под их жалящими оперёнными иглами, прежде чем подлетевшие к затворённым воротам с огромным тараном-бревном в руках воины с размаху опустили его окованный сталью торец на их твёрдое дерево брусьев, заставив те затрещать от сильного сокрушающего удара. Однако неизвестно сколько бы времени им потребовалось на то, чтобы сломить прочные завесы и толстые доски преграды, как нежданно их створы сами распахнулись вовнутрь, пропуская наступающих в кáдарнле. Это уцелевшие в сшибке в прогале стены смельчаки из кóгура Айнира прорвавшись через пролом в частоколе смогли прорубиться к воротам и распахнуть их, впуская сородичей в осаждённую твердь.

С яростным кличем имён Всеотца заждавшиеся наготове тысячи дейвóнов неукротимым потоком ринулись внутрь, сминая врага. Укрепь пала — и даже оборонявшиеся поняли это, завидев проломленные ворота, через которые теперь неостановимо врывался конным и пешим потоками многочисленный враг. Вспыхивали пламенем подпаливаемые постройки и навесы, ржали метавшиеся кони, давя копытами неосторожных встречных.

Сама Майри, прежде рубившая мечом в помрачении словно безумная, внезапно ощутила, будто тот кто-то незримый покинул её, освободив рассудок от тяжёлого прикосновения своей невидимой длани, затуманившей взор и бросившей женщину в самое пекло сражения, в котором она уцелела — словно ни один клинок или копьё неприятеля не могли нанести ей вреда — пройдя от сеявшего стрелами смерть лишь пролома в стене до вершины окружавшего кадарнле вала на севере, застыв там в пугающем одиночестве. Дейвóнка взволнованно озирнулась, не находя взглядом вокруг никого — ни своих, ни врагов. Лишь трупы павших от её меча противников сочась свежей кровью сквозь порубленные кольчуги лежали подле её ног. Она словно очнулась ото сна — ощущая, как бешено стучит её сердце после отчаянной сшибки — занявшей всего несколько минут из сражения, но неимоверно кровавой, доселе ещё ей не виданной.

Казалось, в бою ей была суждена неминуемая гибель от вражеских копий и стрел, чей дождь оперённым потоком неистово лился сквозь разверстый пролом в частоколе, куда сами вели её ноги — но словно чешуи незримых колец спины Хвёгга коснулись тут дочери Конута в этом бою, в тот час как его ненасытная пасть щедро жрала собою все прочие жизни, околи́в и закрыв саму Майри от вражьих огня и железа, почему-то оставив в живых.

Стянув с головы тяжёлый шелом она устало выдохнула и отёрла ладонью лицо, жмурясь от резавшего ей глаза пепла, который щедро осыпал дейвонку вместе с горячими искрами углей в тот миг, когда перед ней повалилась стена частокола. Зола и поднятая с углями сажа осели ей слоем на потном лице и сплетённых в косу волосах, проникнув своей горькой пылью сквозь прорезь очницы и множество дырок дыхальниц шелома — точно страшною чернью укрыв их померкшее золото.

Она вновь обернулась назад, озирая происходившее там.

Последних из уцелевших защитников кáдарнле дейвóны уже оттеснили на самый край вала к порушенному частоколу. Копейные жала выкашивали их, ожесточённо отбивавшихся даже сейчас — и вынужденных отступать шаг за шагом, держа свой сплочённый, но всё уменьшавшийся строй. И в какой-то миг арвейрны, прикрываясь от вражьих ударов щитами бросились к проходу на гребне пологого тут, багровевшего кровью погибших уклона защитного вала, откуда его косогор круто вёл вниз на спуск к опоясывавшей укрепь с востока и юга реке. Там, на другом берегу, если успеть перебраться вплавь или на оставшихся ещё целыми и не захваченными лодках, начиналась спасительная заросль кустарников, переходивших в густую дубраву.

Но до вершины добраться сумели немногие. Вломившиеся в укрепь дейвóнские воины уже заполнили каждый тут угол, смыкая кольцо вокруг беглецов, настигая их и разя. Лишь один из десятков бросившихся бежать а́рвейрнов добрался в живых до гребня, успев бегом взобраться на самый его верх, оторвавшись от преследователей. Зажимая ладонью леви́цы глубокую рану в боку он внезапно остановился. Взору открылось широкое речище Илистой — слишком широкой тут, чтобы он смог перебраться подраненный вплавь и уйти от их стрел. Там внизу он уже увидал прорывавшихся вдоль крутого обрыва под частоколом дейвóнских конников, захвативших привязанные у воды на берегу лодки и челны — значит, и от погони ему не уйти даже вплавь.

Попавший в западню а́рвейрн развернулся лицом к настигавшим врагам, видя их сплошной строй в острых жалах торчавших навстречу ему окровавленных пик и клинков. Вскинув меч одинокий боец резко ринулся в самую гущу противника, успев разрубить плечо сотника, ведшего строй — прежде чем и его смели копья дейвóнов, повалив там пронзённого и растерзанного жадным голодным железом их ярости.

Сопротивления больше не было — последние из защитников укрепи полегли между стен или в узких проходах уже полыхавшей огнём главной вежи. Зазвенела о доски щитов сталь клинков средь взлетевшего ввысь багровевшего леса из древок отточенных пик, и рёв тысяч глоток ликовавших воителей вознёсся над укрепью, славя давшего им ту победу Горящего.

Она так и брела по захваченной вражеской тверди с окровавленным кроволивцем в обезволившей правой руке, не замечая вокруг ничего — в том числе и встревоженных взглядов, что бросали в бок Майри воители, негромко перешёптываясь друг с другом и кивками голов указуя на женщину. И в их пристальных взорах восхищение было смешано с настороженностью, едва ли не с суеверным испугом, торопливо расступавшихся перед ней во все стороны. В забрызганной кровью броне, вся усыпанная тёмными пеплом и сажей, точно и не человек — отсутствующая, незрящая — Майри словно оглохла, и уши её не слыхали кидаемых шёпотом слов:

–…а на ней ни царапины, видел? Там такая кровавая рубка была — из двух скиров, что вышли к пролому, никто в сшибке не уцелел.

— Да, всех их рыжие порубили…

— Клинья летели дождём!

— А она словно и не была впереди всех…

— Как будто мечи её и не касались — а сама ведь свалила враговтам без счёта!

— Видал ли хоть кто что-то подобное?

Она так и прошла мимо них как оглохшая, а встревоженные воины продолжали смотреть ей вослед и тихо переговариваться меж собой. Майри очнулась лишь только когда к ней подбежал её брат, звеня сцепками окровавленной от наплечей до голенных пластин тяжёлой плитчатки, долго пытавшийся отыскать тут сестру среди множества ликовавших дейвóнов, выкрикивавших имя Всеотца и потрясавших взнятыми к небу клинками, вдосталь испившими алого за эту битву.

— Сестрёнка, наконец-то нашлась! — он крепко обнял Майри, бухнувшись о ее лоб своим, к которому прилипли потные волосы.

— Победа, Майри! Наша взяла! — он был словно пьян в ликованьи успехом, и взяв в обнимку сестру закружил над землёй — словно целые годы не видел её пред собой.

— Я думал, ты лишилась ума, когда ринулась в самую гущу под их стрелами и камнями — что и мокрого места от тебя не найду! А ты просто привела нас за собой поверх вражеских трупов! Верно сам Всеотец тебя вёл тут, сестрёнка!

— Не знаю… — безразлично ответила Майри, устало шатаясь и едва удерживая в ладони вдруг ставший тяжёлым клинок, глядя куда-то вдаль поверх плеча Айнира. Голос её был глухим и надломленным, тихим.

— Ты вправду цела? — взволнованно спросил её брат, пристально глядя в глаза дочери Конута, и торопливо стал осматривать её в поисках ран.

— Да, — она отстранилась от Айнира и устало села наземь на поваленный обгоревший столб из разрушенного при обстреле навеса коновязи. Там ещё тлели среди золы горячие алые угли кострища, из которого вырастала обуглившаяся и вздутая туша скакуна, убитого при обвале рухнувшей балкой. Горький гар дыма мешался с тошнотворным смрадом горелого мяса, однако она не обращала на это внимания. Майри устало отёрла ладонью с лица горький пепел, проведя пальцами по волосам. Прежде золотые, теперь они покрылись копотным тёмным налётом от сажи, когда перед дейвóнкой рухнула часть стены на входе во вражью твердыню — и этот след черноты остался на забрызганной алым руке. Всё, что она помнила — лишь краткие обрывки воспоминаний: кровь, огонь, вопли сотен смертей и звон стали — и она была словно сама не своя, не вспомнив о бое том больше — будто то не она там сражалась средь всех в самом первом ряду, а кто-то другой, пронёсшийся сквозь эту бурю как сметающий всё на пути страшный вихрь из бездны — чего она, простая смертная женщина, навряд ли смогла бы осилить.

— Кóгурир, вся укрепь наша! — обрадованно доложил Айниру подбежавший к нему сотникиз его тысячи, — и ни одного рыжего тут живым не осталось, всех до единого порубили! Коней их мы взяли, а вот припасы совсем погорели, и вóротов мало осталось с огнищами. Что повелишь дальше делать?

— Дозор их на том берегу перехватить успели, Хъярульв?

— Нет, тиу́рр, — воин разочарованно развёл руками, — пока мы переправились на челнах, те успели уже ускакать назад откуда явились — слишком уж далеко сами были, стрелою не снять. Верно, скоро своим сообщат, что их укрепь тут пала.

— И тем лучше. Пусть загодя молятся, сношай их всех волки! — рявкнул Айнир, — передай скригге, что мы готовы идти дальше. Сходу возьмём и следующее их гнездо — пусть готовятся нас встречать. Тут всё спалить и выступаем немедля! К ночи станем на отдых, чтобы времени не терять.

— Хорошо, тиу́рр! — воин развернулся и торопливо побежал исполнять поручение.

— Пойдём, Майри. Нам пора, — Айнир окликнул сестру, и та встала на ноги с бревна, обернувшись на брата. Он попытался взять меч у сестры — решив было, что клинок неимоверно тяжёл для уставшей в сражении дочери Конута. Однако Майри отстранила его ладонь и зашагала вперёд к растворённым воротам из кáдарнле, к стоявшим вокруг осаждённой твердыни войскáм её дяди — словно не замечая идущего следом за ней сына Доннара.

И Айнир опять не решился спросить у сестры, как всё было в том гибельном месиве узкой дыры в частоколе, через которую Майри прорвалась во взятую укрепь — словно её обминала сама кровожадная смерть, получившая множество жизней с обеих сторон.

Другой их бой был ещё более кровавым чем первый — но воители Доннара, уже неостановимые, на следующий день двигались и дальше к восходу до нового кадарнле на реке, где сидел враг. Там позади осталось выжженное пепелище от второй взятой спустя день осады и натиска тверди у могучей горы Хвитбъёрфе — Белая Вершина — и ни одного из людей арвеннида, не сдавшихся до сáмого своего конца перед ударом дейвóнских заго́нов.

Майри снова ехала верхом подле двигавшихся во главе их воинства родичей, усталая и молчаливая. Но теперь даже храбрый и не страшившийся никакого смерельного боя Айнир смотрел на сестру словно на иного человека — настороженно, с опасливым трепетом кидая взор на ехавшую праворучь от него женскую стать в меховой медвежьей накидке поверх одежд и брони.

А воины из числа тех десятков, что сегодня первыми ворвались во вражеский кáдарнле, тихо переговаривались меж собой на ходу. И речь они вели о дочери Конута.

–…и снова, видали вы? Она ведь шла первой под ливнем их стрел! Весь скир Хаскиля Дубосе́ка подле неё полёг насмерть — все как один его лучшие блодсъёдда — а у этой девки опять ни царапины… А вражьих голов сколько с шей поснимала!

— Как и в тот раз… Я сам не поверил сперва, а сейчасна свои же глаза увидал.

— И сама в сшибке как одержимая — машет клинком точно цеп по снопам подчас жатвы. А потом словно вспомнить не может как было всё — как сам брат её там ни расспрашивал!

— Ни одному из лучших блодсъёдда такое не под силу — чего уж там простой бабе!

— Как же такое быть может? — спросил кто-то, — или сталь её не берёт?

— Может заговорил её кто сильным словом? Или она гальдрталанди, гоня́щая смерть?

Другие лишь только пожали плечами, не зная что и сказать.

— А слыхал кто из вас о Кровавом стяге — о том, что был у ратоводца Эсы Высокого во времена Великой Распри? — вдруг вопросил говоривших товарищей один из воинов постарше возрастом — седеющий скирир с долгими усами и падающей на полосчатку густой бородой.

— Нет, не слыхали. А что там хоть было-то?

— Ну-ка поведай нам, Хъярва, раз речь ты заплёл!

— Так слушайте… Эса сын Рагни из Къеттиров вёл людей в бой под вóроньим стягом багряного цвета, подобного крови. И та первая хéрва, над кем вился в битве его доблестный знак, всегда побеждала любого врага, сметая а́рвейрнов точно траву — пусть даже их вёл сам Каменная Рука, чтоб его Хвёгг вечно грыз… Но всякий раз тому воину, кто нёс этот стяг, суждено было пасть — от меча ли, копья или пущенной слепо стрелы. Верно сам Всеотец даровал тому древку приносить в любой сшибке победу — взамен забирая себе жизнь своих стягоносцев. Таков был дан жребий богов — и всякий был рад идти под Блодбóрди багряным полотнищем к славной победе… но все мужи боялись взять его древко в ладони в ожидании неотвратимой и уконованной им гибели — даже самые храбрые и отважные.

— Так то был стяг битв, осенённый самим Всеотцом. А с этою девкой как быть?

— Верно и на ней незримо лежит рука жизнедавцев. Вспомни хотя бы, чьё имя несёт она.

— А что с того, с имени? — пожал плечами какой-то молодой копейщик, — имя как имя для девки, пусть и редкое нынче. Мою бабку так звали, прими её душу Дарующая…

— Тень Майры, — с почтением тихо промолвил, едва ль не шепнул то десятник, — тень Её — Великой Богини.

— Так и что? Майра — да кто она?! Ну насмешил, Хъярва — бабьи байки Помежий нам на уши сеешь… — хохотнул кто-то из воинов старше годами.

— Дурень набитый ты, Горм! — сурово окрикнул десятник, — огузки вместо ушей у тебя не иначе, раз старых преданий не знал… Верно, забыли уже все, а мужи вперёд баб и подавно, что Майру в древности чтили не меньше, чем самогó Всеотца — Её, Великую Мать. Теперь она, верно, лишь жён опекает и даёт им детей — а вот в старые времена… — Хъярва назидательно поднял ввысь указательный палец, — …как сказывали прародители, она была Матерью всего сущего — дарующая жизни и отнимающая. Приносила не только лишь лад и любовь, но и безумие с яростью — а у женщин они от сотворения мира всегда неимоверно сильнее, чем у мужей. Была она сама вечная круговерть, хозяйка Жизни и Смерти, Начало и Конец, Мир и Война… Водном обличье сплелись воедино прекрасная дева и свирепая убийца, званая прежде всех нынешних имён Рангъя́рна — Хищница.

Мы — мужи, воины — стали почитать Отца Битв, Останавливающего Взором Сердца сильнее, нежели её, и нынче совсем позабыли о грозной Богине. Но сейчас верно сам Всеотец не желает или не в силах помочь нам направить железо против врага, раз в обличье этой девы — а ведь она дочь прославленного Конута Крепкого, чистая кровь самогó Дейна — в ней к нам тенью пришла сама Майра в своём страшном тёмном обличье. Вот как мне кажется дело тут с ней…

— Ну тебя, Хъярва! Воду ты языком только мелешь! Какая она тебе Майра? — возразил скириру ещё один несогласный с его словами.

— А Её знак на ней ты увидел в тот раз, Фреки? — резко указал перстом на оспорившего его слова старый десятник.

— Да мало ль что вышло там? Попал девке на голову пепел, и всего-то! Я тоже был в саже весь по уши, как упал на кострище, морду чуть не обжёг. А ты уж Рангъярны там знак увидал с перепугу! — отозвался вновь Горм, — брехня это всё!

— А ты если словам моим веры не держишь — так в бою в другой раз стань сам подле неё, и проверь… — скирир сурово поглядел на споривших с ним, указав рукой на видневшуюся далеко впереди среди конного строя женскую стать, скакавшую верхом на рыжей кобыле подле их молодого кóгурира — на ту, о ком они только что говорили.

— И стану! Вот в следующей сшибке и выйду — и класть я хотел на сказания ваши! — с горячностью молвил им Горм из Бирксведде.

— Эй — ты это, иди, раз желаешь — но только сперва мне должок возврати! — в их перепалку вмешался ещё один воин, — ты мне с той весны за коня десять хрингуров должен, коль что…

— Так на осень условились прежде же, дурень! — вспылил Горм, — я что — слов не держу?

— Слушай — мужик ты могучий, сражаешься славно — но Хвёгг оно знает как будет назавтра… С вдовы твоей что ли на печке их взять потом платой? — гоготнул собеседник беззлобно. Окружавшие их дружно заржали со смеху.

— Тьху на вас, дурачьё! — сплюнул Горм себе под ноги злобно, — только тронь мою Асгрейн — из Халльсверд достану, чтобы уд твой на десять узлов завязать!

Но рваться вперёд прекратил.

— Так или нет — но то, что эта дева едва не сразила своеюрукойдаже Убийцу Ёрлов, а потом и осталась живой после года неволи с побегом, и не боясь смерти идёт в бой с мужами её орна… и бьётся не то что не как баба, а вообще не как человек — неспроста ведь такое. Всегда где она — там и наша победа. И вражье железо её не берёт даже, пожирая идущих за ней. Верно сама грозная Майра в её обличье тенью идёт оземь с нами…

Всадники продолжали двигаться молча, и закованный в сталь их загон в сопровождении тянимых быками тяжёлых хендску́льдрэ и возов с припасами словно живая река извиваясь змеёй уходил на восток, минуя леса и луга, торными путями или через голые пустоши — как лежал прямой путь — к грядущим сражениям и победам.

Дочерь Конута правила Огненной, направляя кобылу по пыльной дороге вперёд вслед за дядей и братом. И лишь краешком уха ловила обрывки их речи, внимая скорее не ей, а порывам трепавшего строй их загона ленивого ветра, освежавшего воинство Бурого в долгом пути под палящим полуденным солнцем.

— Не поеду, отец.

— Нет, поедешь. Так нужно…

— Вот ещё! Одно дело война — но уж нет, тут к чему нам и Скъервирам быть в одной упряжи?

— Времена таковы. Всё меняется в мире. Да — дома́ наши долгое время противники, много багрового про́лито было в веках в час раздоров и войн между нами… Но так надо.

— Всё равно не поеду, отец. Не заставишь.

— Ты не мальчик уже, сын. И должен понять, что порою так нужно… Ты теперь возглавляешь Железную Стену, стал лучшим из всех ратоводцев дейвонских земель… и ты сын мой — последний в роду моей крови. Нельзя жить лишь войной, и как ты вечно быть впереди, быть на том острии подле смерти. Я отец не из лучших был — знаю…

— Для меня ты был лучшим, — перебил его сын, — и таким и останешься.

— Тогда должен меня ты понять, что дурной лишь родитель не стал бы заботить себя своих чад добрым будущим. Сколько будешь один ты, лишь случаем редким чью дочерь какую на сене валяя, что летят на тебя, победителя, словно те мухи на мёд?

Парень внезапно рванул на себя шнур поводий, застопорив ход скакуна и застыв точно вкопанный. Подле сына встал Доннар — и путь, перекрытый конями двух вершних, встал колом. Точно льдины в потоке разлива вокруг вырастающей со дна скалы, мимо них боченясь и дугой обминая их медленно плыли повозки, наездники, пешцы, тяжёлые снасти осадных возов.

— Лучше так — чем кого вдруг овдовить бояться… — резко, тихо, вполголоса бросил отцу он, умолкнув — и какое-то время стоял не промолвив ни звука, упёршись глазами в черту небокрая. Бурый так же молчал, ожидая слов сына.

— Всё равно не поеду. Я что — жеребец, чтоб меня как к кобыле на случку тащили?

— Не дерзи, сын — тебе-то совсем не к лицу говорить так о деве, — нахмурился Бурый, — да и разве тебя кто в святилище тянет насильно? И к тому же ей только пятнадцать лишь в зиму исполнится, рано о чём-либо думать всерьёз. Но приехать в Высокий Чертог увидать её, встретиться, поговорить — что такого дурного в том? А там сам ты решишь, что вам лучше…

— Хорошо… — бросил Айнир, нахмурясь, — может к концу Долгой Ночи, или в зимы середину, как не будет выправ…

Доннар насмешливо хмыкнул.

— В зиму́… Разве едут знакомится с девой в мороз с непогодой и слякотью? Осень, как в золоте с алым деревья — вот час, когда нужно то делать, сынок…

— В осень дел будет много. Даст если то Всеотец, отобьём может даже Бирксведде — или хоть бы тот Бейкифъя́ллернгéйрд. Должен быть я со своими там, дело своё исполнять, а не тратить свой час на вот это…

— Будто то без тебя не осилят иные, вести войско к югу и бить неприятеля… Поедешь. Так нужно, сын.

Младший молчал, хмуря брови — без движения сидя в седле как влитой, уперев взгляд вперёд к небокраю.

— Мы ведь с матерью вашей помимо желания встретились, волей родителей будучи сведены к браку. До того я мечтал о другой из девиц, к ней стремил свою душу… Но сумели мы с Асгрейн найти свою нить, научились друг друга любить, уважать, жить по сердцу. И ты сможешь, я знаю. Тем больше… — Доннар осёкся, как-то насмешливо глядя на сына.

Айнир пришпорил коня, подстегнув его шнуром поводий. Следом за ним коня тронул в дорогу отец — и огромный поток их загона опять разровнялся по глади дороги, съезжая с обочин.

— Ладно. Какая она? Ты хоть видел?

— И даже с само́й говорил, как дела́ обсуждал я у Сигвара вечером.

— Ну и как?

— Как и ты. Каким был до войны.

— Что — такая, же дура? — ухмыльнулся насмешливо Айнир.

— Знаешь — умнее тебя уж тогдашнего точно. А быть может и нынешнего… — Доннар взглянул на того укоризненно, смолкнув на миг, — живая, весёлая, не по годам рассудительна. Ты бы нашёл с Гудрун общий язык.

— Ладно, — с кислым видом кивнул отцу Айнир, — хоть будет возможность в хранилище книжное их заглянуть. Говорят, там при Скъервирах собраны были труды всех времён всех земель и народов.

— Значит понял, где сможешь скорее её отыскать… — Бурый хитро прищурясь похлопал его по плечу, устремляя коня чуть резвее.

Айнир хмыкнул насмешливо, тоже ускорив коня — но во взгляде его что-то вдруг потеплело. Он внезапно припомнил тот вечер, как с дядей и Бундином он и отец провожали их старого скриггу в Высокий Чертог и обратно — ту кудрявую резвую девочку в рыжем каштане волос, что смеясь показала ему там язык, пробежав по стене на закате. Теперь годы спустя каковой она стала взрастя, повзрослев, став уже не тогдашним ребёнком, а девой?

Вилась горькая пыль вдоль обочин дороги. Звонко резал слух тысяч людей громкий голос попавшего где-то под тучами жаворонка. Грохотали железо, тяжёлою поступью ног и копыт с ободами колёс сотрясая простор над равниной вдоль речища Илистой.

— А что было дальше с Кровавым тем стягом, почтенный? — вдруг нарушил молчание один из молодых мечников, сравняв кобылу с гнедым скакуном десятника.

— А дальше… — старый Хъярва на миг приумолк, — …дальше, в одной безжалостной битве, когда очередной нёсший стяг пал сражённый нашедшей его сердце вражьей стрелой, Эса приказал другому воителю взнять их знак ввысь. Но никто из сражавшихся подле мужей не решался взять в руки то роковое багряное древко, приносящее победу и гибель единочасно. Все точно малые дети бросались прочь не взирая на грозные приказы их кóгурира, даже под его угрожающим карой мечом — уж лучше на строй рыжих с секирой рвануть, чем неминуемая никак верная гибель. Орали ему: «сам неси свою палку, трусливый — раз победы так жаждешь!» А враг тем часом стал теснить дейвóнов, обрушивая их копейный строй — и разлютовавшийся Эса сам взял в руки упавший на землю Кровавый стяг Къеттиров, кинувшись в самую гущу кипевшей там сшибки.

В том бою он и пал сам сражённый железом, порубленный вражьими секирами на куски вместе со своим знаменем ворона, которое с тех пор утратило этот страшный дар вести войско к победе. Вот и всё как там было тогда — так мне дед, тех событий свидетель, рассказывал…

Десятник умолк, подстегнув коня поводьями, и на ходу отпил пару глотков воды из висевшего у него на поясе деревянного бутыля, утоляя жажду и облизав пересохшие за долгую дорогу пыльные губы.

— А что же тогда с этой дочерью Стерке? — опять спросил мечник.

— Так она ведь и есть тот живой божий стяг неиначе, который ведёт нас на а́рвейрнов и приносит победы… Клянусь Всеотцом, мы доселе ни разу не одерживали верх с той самой проклятой выправы на Аг-Слéйбхе. Два года одни лишь утраты нам жребием были — а тут сразу успех так пошёл…

— Верно, старшой! — поддакнул тому кто-то из десятины, — теперь впрямь удача вернулась к нам с нею. Уже вторая большая победа подряд нам над рыжими выпала — а ещё сколько верно их будет!

Хъярва вдруг отчего-то нахмурился, пристально вглядываясь вперёд в видневшуюся посреди скакавших там их предводителей из Дейнблодбéреар женскую стать на покрытой попоною рыжей кобыле.

— Так оно так может быть… — буркнул негромко десятник, — но только гибельный это стяг — для всех тех, кто с ней рядом в сражении оказывается. Она словно на смерть каждый раз того жаждучи рвётся — вот только Шщар к себе в норы отнюдь не её, а других пожинает без счёта.

Он помолчал, неотрывно взирая на женскую стать впереди их заго́на.

— Много смертей принесёт она близ себя…

Войско дейвóнов неумолимой стальною рекой как поток её быстро текло на восход, неся на пиках со стягами ворона над полыхающим солнцем чаяние новых побед над врагом, смерть и голодное пламя пожарищ. Сыны Всеотца пробудились, воспряв от последних двух лет поражений, и верно сам останавливающий взором сердца Отец Битв вдруг очнулся от сна в своих дальних небесных чертогах, взалкав свежей браги из жил и сердец павших воинов.

Грядущие битвы и наступы ждали их всех впереди — и они, веря в несломимый дух Дейна, с тем большей надеждой взирали порою на женскую стать подле их предводителя Доннара Бурого, словно там узревали саму ТеньЕё — незримо идущей в обличье смертной дочери Конута — тень грозной Богини, ведущей дейвóнов с союзниками на грядущий всем вóроний пир.

Промозглый, студя́щий все дождь моросил уже третью седмину. Раскисшие пустоши, мокрые лапники голых лесов, почерневшие жухлые травы. Холод, сырость, короткие дни без единого блеска живя́щего света на сером безжизненном небе. Осень шла над землёй.

Человек в верховнице из кожи сидел на коне, не взирая на лившийся дождь, и наблюдая за пустошью в чёрных оголенных зарослях низких кустовий грыз кус сиверины, посыпая тот прашью замешанной с травами соли, уже отсыревшей и плотной, макая свой палец в мешочек на поясе. Подле него в это время встал конь с другим всадником — залитым грязью, набросившим на плечи плащ из шкур волка оголенной кожей наружу.

— Как с-собака з-замёрз… Буб-бенцы прямо вж-жало м-меж ног…

— На, поешь, — протянул первый новый кусок солонины товарищу. Тот, голодный, как волк, жадно впился зубами в еду.

— Как ты, Дайдрэ? Что выведал там?

— За р-рекой мохнорылые, вершний. Единственный мост с переправою держат, ушли на т-тот берег.

— Сколько их?

— Да все пять сотен. Обоз в семь десятков возов, п-половина их конные.

— Чьи там люди?

— Из Ёрваров, Гунноров данники, пара загонов Сторгейров.

Всадник умолк, глядя вершнему прямо в глаза.

— И кого ищешь — там тоже. Загон его с Фийны людьми вчера бился, пока не ушёл вместе с прочими за реку.

— Точно? — Картавый одёрнулся, вздрогнув, — Коттур здесь? Из Бергейров тот самый?

— Видели стяг его — белое древо на алом, поросшее копьями вместо ветвей. Коттур Хвиттэ, иного там нет.

— Поднимай людей, Дайдрэ. Выходим.

— Помутился ты, вершний? — помощник одёрнул того за рукав, — Фийны люди вчера через брод еле-еле сумели вернуться до ливня — и то по горлянку в воде ледяной полуплыли. А теперь там и конь не пройдёт, как налило за ночь и всё утро!

— Где второй брод? Далеко?

— Да он топкий, в илу!

— Мост возьмём.

— Да опомнись ты, Родри! Там же пятеро сотен дейвонов, а мост как стерквегг укреплён! Расшибёмся так в кровь, все поляжем… И овса для коней не осталось. До морозов ты берег тот взять не сумеешь никак.

— Сумеем.

Дайдрэ утихнув взял вершнего за руку, стиснув ладонь — ледяную от холода.

— Тебе бы поспать, отдохнуть. Ты три дня из седла не вылазил, уже месяц не мылся — как и все остальные. Не взять мост нам, смирись. Не сейчас.

— Они там. Сердцем чую…

Больше их вершний не вымолвил Дайдрэ ни слова, и помощник безмолвно поехал к их стану — сушиться у дымных костров их едва тлевших дров в эту мрачную сырость предзимья, поесть и согреться, дать отдых коню. А их старший из дома Маэннан подобно безмолвной бесчувственной глыбе стоял среди поля — стянув наголовник и шапку, застыв под дождём, точно вовсе не чувствуя холода — и взирая на север в тьму сумерек, где за пустошью близко лежала река, чьи взмутнённые воды как чёрная бездна неслись на закат, рассекая их судьбы как острый и жалящий нож.

По бесстрастному точно железная маска лицу сына Довара струями быстро сочилась вода не стихавшей, студя́щей всё мороси, раздувавшейся в дождь всё сильнее.

Но вода была горькой, солёной.