…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ТРЕТИЙ"…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…"Нить 9

Тёплое лето пришло в ходагейрд, укрыв зеленью листьев сады и высокие ясени, что свечами взмывали вокруг стен Хатхалле. Шумели как прежде забитые людом все торжища с лавками, снова взнявшись из праха пожарищ запрошлого лета, когда страшная ночь поглотила огнём и железом пришедшего воинства Эйрэ их прежний достаток с богатством товаров. Ветер рвал стяги ёрла и всех ему верных домов над клыками отстроенных хугтандов укрепи, развевая их ткань шитых знаков семейств под простором небес. Во дворе среди топота с лязгом гомонили воители, упражняясь в кругу на мечах и секирах, и звенели удары копейных окованных древок. Сын её ловко сновал по камням, отражая замахи с подсечками Агиля, кто с усмешкой учил чадо Храфнварра бою, не пытаясь давать тому даже поблажек — и сам Гераде молча взирал на их сшибку, с одобрением глядя на Бродди.

Наблюдавшая Гвенхивер вновь отошла от окна, уложив засыпавших уже дочерей с её рук на кроватку, затянув туго завязи тканых шнурков на разрезах рубахи с груди. Пока те будут спать, вновь отпряв от её молока, а гостившая Сигрит ушла по делам, было время взять иглы и нить, сев за пяла.

Жало острой стальной нитегонки пронзило тончайшую ткань, увлекая собою цветную дорожку незримою жилой сквозь плоть полотна. Под руками её тихо вились следами кручёные петли стежков, собираясь в рисунках причудливой вязи из трав, древ и птиц, быстрых ланей и хищных волков, толстых вепрей и свившихся змей, что как дивно исплетенный ком из телес и ветвей увивались по белому снегу тряпицы. Вшивая их знаки в дорожки ните́й дочерь Ллугайда молча воззрила на двор, где в кругу уже потный запыханный Бродди не сдавался под натиском Агиля, вновь и вновь устремляясь сдержать его выпады — и доселе стоя на ногах под придирчивым взором отца, одобрительно зрившего бой их с Подковой.

Женщина вновь улыбнулась, взирая на сына и мужа — и в глазах её вспыхнул на миг блеск волнительной радости. В сердце Гвенхивер углем теплилась та вера, что сумеет она сохранить это хрупкое счастье, обретённое подле Прямого — как пережившим когда-то ужасную гибель, лишь двоим им понятную — сохранить, не дав хищному року отнять у неё. И игла в её пальцах опять своей сталью пронзила уток плотной ткани суде́б между кольцами пял.

Тут, в покоях их скригги была тишина. Убрав косы за спину дочь конюшего села на стул перед писчим столом и воззрила на родича. Старый Сигвар с усмешкой взирал на неё, как уже повзрослевшая Гудрун умело взяла в руки нож для точения перьев, и зао́стрив гусиную лепесть макнула её оконечник в чернила.

— Что сегодня, почтенный? Кому будет слово?

— Скригге Утир… — Коготь на миг стишил голос, взглянув сквозь слюду оконицы, — видно глух их Груа́ла как тетерев — что не тех он забрал в Тёмный Дом, кого нынче бы стоило.

— Так и будем писать? — усмехнулась девчушка, крутя пальцами прядь павших ей на лицо завитков.

— Нет конечно… Пиши как вчера — что все скригги великих домов будут созваны в Вингу, дабы им сообща решить многое летом. Что Совет всех семейств соберётся спустя три седмины, и их дом средь древнейших и первых по че́сти был призвал владетельным ёрлом дейвонов, дабы про́чить совместную волю и мудро решить все вопросы меж орнами Утир и Скъервир.

Жало острой гусиной ости́ заскрипело по коже, оставляя собой завитки тонких рун по убеленной глади богатого чистого свитка, когда Гудрун умело писала слова скригги дома владетелей, раз за разом искусно макая его оконечник в чернила.

— Ты ещё не велел мне писать и последний твой свиток, почтенный… — дочь конюшего вновь оторвала глаза от послания, посмотрев на умолкшего скриггу.

— И какой же? — тот пытливо и пристально глянул на девушку.

— Для Дейнова дома.

— Наблюдательна ты, моя милая. Даже Ульф всё на память не счёл, когда письма готовил.

Клонсэ смолк на мгновение, глядя на Гудрун.

— Да — и им будет свиток сейчас… Дай докончить лишь этот. Пиши.

Сигвар хрустнул затёкшею шеей, усевшись удобней на стуле с резною высокою спинкой, и рука скриги сжала кость посоха, водя его жалом по глади цветных половиц.

— Пусть сюда всем семейством он явится — стоит глянуть на дочерь его и племянниц. Ибо дел у нас с ним теперь много — и ратных, и прочих — в чём он явно желает взять верх.

— А за что был он прозван так — Твёрдым Коленом? — спросила вдруг Гудрун, подняв взгляд на их скриггу и отвёв от готового свитка перо с набрякавшей на ости чернильною каплей.

— Расскажу тебе позже, моя дорогая. Пиши. Жду я Ройга в Хатхалле — занять место брата в Совете.

Когда свиток послания был завершён, и мельчайший калёный песок впитал лишнюю жидкость чернил с листа тонкой телячьей убеленной кожи, пальцы девушки ловко свернули ту в трубку. На стык скрутки густевшими каплями стёк разогретый напёрсток зелёного воска, и рука юной Гудрун поставила поданный скриггою оттиск печати семейства владетелей.

Пчёлка рвала траву под копытами, набивая живот свежим мятликом с клевером. Кобыла была хоть не лучшей породы из северных дальних уделов, но ход могла выдержать точно не хуже других скакунов — хоть порой насмехались над нею иные из свердсманов, видя мохнатую шкуру его скакуницы и ноги пониже иных жеребцов. Впрочем, Бундин на всякие шутки не отзывался — а может быть просто умел сделать вид, что плевать ему с кручи на всё это — как велось уж с рождения сына двоих неизвестных отцов. Кобылица хорошая, жаль расставаться — но раз уж покрыли её по весне, скоро надо избавиться, дать ей уход и хорошее стойло с кормёжкой, а себе взять другого коня. Пусть жеребится в покое, не в поле в пути. Жаль — привык он к Литбё как к товарищу… как к последнему знаку из дома, где жил сам когда-то и рос. Но вся жизнь такова, что нельзя без потерь — нельзя брать не отдав — так сказал как-то дядя…

Бундин задумался, лёжа на тёплой земле луговины у самой излучины речища Бы́стрицы. Мысли, что исподволь резали душу от самых Помежий с той встречи со зрящей, опять возвратились в мгновения отдыха точно незримые жала иголок, впиваясь под сердце. Быть может имей он надёжного друга, доверься ему, попроси дать совет или выслушать — было бы меньше сомнений и мер, что пытался возвесить и выбрать Ничейный — как быть. Но с рождения так повелось, что единственный сын Иннигейрд был один — ведь порою так легче.

— Гицур — чего там из дома слыхать? — он негромко окликнул товарища, кто спал подле, улёгшись башкой на седло, пока скакуны отдыхали, скубая траву.

— Да я чего знаю… Последним видал Бъярни Тощего из Ви́лльтурсто́ры, — пробубнил тот сквозь дрёму, зевая.

— И чего за известия? Что у нас в Волчьей Чаще творится?

— Будто они там в их Диком Раздоле до нас каждый день выбираются…

— Что про Гильду есть? Хоть возвратилась?

— А пёс… а-а-а… её знает, — Гицур зевнул, потянувшись, — вроде как нет, так и шляется где-то при воинстве Бычьей Башки.

— А про Грени Сырого? — осторожно спросил он — как будто боясь, что товарищ в вопросе уже угадает ту тайну, что в потоке разлива весной уплыла с телом родича к западу в ночь.

— Из ваших который, из Къеттиров?

— Он.

— Не слыхал. Где он сам — хоть у ветра пытай. Во что знаю — та дочь кузнеца Снорры Левого замуж к зиме собирается — Эдна которая. Обскакал тебя вашего мельника сын! — он шутливо ударил Ничейного в бок кулаком, хохотнув, — будет её теперь драть вместо круп на муку своим жёрновом ночью, раз уж ты прозевал эту девку, дурила!

— Я же ей клятв не давал — и она мне… — Бундин махнул безразлично рукой, хоть на сердце вдруг стало ещё холоднее и горче. Не давал — дал их Хугилю верно служить и сражаться.

Он привстал, оперевшись рукой о седло отдыхающей пасшейся Пчёлки, и взглянул на течение Быстрицы. В памяти всплыли вдруг шёпотом уст умирающей зрящей слова её… Трижды Предатель.

Он давно всё пытался решить. С того самого мига, как пальцы её начертали багровым на дереве старых ворот его рок, предрекая стать тенью Ульфстюра, прокля́того всеми — и что в Ормхал лежит его путь, в темноту. Порывался вернуться домой, позабыв про зароки и жажду воительной славы, что гнела его сердце той тихою завистью к свердсманам разных домов. Разве хуже он прочих, что станет сидеть у печи, когда все их семейства и родичи дяди из Къеттиров дружно взялись за мечи в этот час? «Даже может получше иных» — так сказал как-то Мейнар в тот их разговор. И он сам это знает. Даже Брейги Три Жала — и тот постепенно умолк, не стремясь больше вылезть с ним в сшибку, не раз получив и упав как изрубленный, всё пытаясь сразить его палкой в кругу — даже будучи там не один. Так чего же сидеть ему дома подобно калеке иль бабе, зачем?

День назад у ворот тверди Дейна на Круче Бундин встретил в толпе сына Бурого, Айнира. Жаль, не вышло у них и обмолвиться словом на сей раз — лишь кратко кивнуть головами друг другу в приветствие. У него бы он точно по-братски спросил там совета, поделился бы теми сомненьями, что как гвоздь в подошве́ рвали сердце — как быть? А быть может и стоило — встать там в воротах, Литбё навязать и остаться а хоть и до вечера, наплевав на приказ Брейги ехать с десятком товарищей к западу, закупить скакунов и овса в здешних селищах. А быть может и вовсе остаться бы с ним, пойти по́д руку Айнира прямо в Железную Стену… Но клятву он дал уже Хугилю.

«…и предашь и опять, преломи́шь все присяги… лишь всё хуже и хуже, кровавей… страшней» — снова всплыли слова её в памяти божьим пророчеством.

Если некуда вовсе бежать, если тем лишь приблизит своё он проклятие, уже дважды предав, изменив слову клятвы — так пусть вьётся как сплетено… может так лучше. Может будучи подле Копыта среди северян он сумеет избегнуть того, сдержав данную Хугилю осенью клятву?

— Пора, — окликая товарищей Бундин поднялся с травы, подозвал к себе Пчёлку и быстро её оседлал. Товарищи скоро уселись верхом на своих скакунов, и загон их помчался к востоку обратно до Кручи, где у Хугиля было какое-то дело с призвавшей его аж с Помежий роднёй. Комки грязи взвили́сь из примятой железом десятков подков луговины, когда токот копыт зазвучал над простором.

Но в ушах парня едким смешком из уст зрящей стоял её хриплый, уже затихающий голос, звучавший как будто из темени Ормхал:

«И беги, не беги — суждено тебе трижды предать, платя кровью. Видно рок твой таков… так судьба твоя сплетена свыше. А быть может ты сам… за всё будешь в ответе»

«За что это мне?» — снова спросил он себя.

«Но иной раз таков сам их рок… что порою предательство будет единственно верным… судьбой…» — донеслось ему тихим и грозным ответом из памяти, — «Может… нужно так…»

Долог был путь до родного порога…

Почти две седмины он занял у Майри, и нелёгок был даже мужам — не то уж, что женским плечам. Первые шесть дней она проплутала по чащам лесов и болотам вдоль самых восточных отрогов Каменных Ворот, с трудом находя путь по дикому бездорожью через замшелые буреломы и глухие урочища. Ночами во мраке там рыскали то ли свирепые звери, то ли призрачные тени самих одедрáугров, своим рыком и воем во тьме холодя её сердце. Но ни бродячие стаи волков, ни медведи, ни горные львы отчего-то не тронули стремившуюся в родные края на закат усталую и оголодавших без окончившихся припасов с овсом всадницу с рыжей кобылой. И всю следующую седмину их путь лежал к югу в направлении к Винге, где недалеко иуже было то место, куда сходились пути всех людей орна Дейна — их древняя родовая укрепь на Круче Закатного Ветра.

Восьмину за восьминой Майри оставляла позадилежавшие на её пути всё более часто лежавшие тут гейрды и селища, правя усталую и давно не видевшую овса Тиннэ к родному порогу. Пыльные вытоптанные дороги и лесные тропы, русла пересекаемых вброд рек и ручьёв, сумеречные чащи и светлые боры с перелесками, возделанные поля и луга — всё это как вихрь проносилось перед её глазами, в которых высохли слёзы первого дня обретённой свободы и уже светилась радость от возвращения домой.

И когда на тринадцатый день странствия она увидела над небокраем приметную издали вершину лесистой горы Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн, у подножия которой уже много веков стояла укрепь их орна, Майри расплакалась навзрыд, глядя на снова узретые родные края. Совсем рядом был дом её предков, где жила ближайшая родня по отцу — брат, дядя Доннар, и сам скригга Эрха — глава Дейнблодбереар, старейший в их орне. Тут же некогда появилась на свет и она, перед тем как Конут Стерке перевёз жену с едва рождённым ребёнком в Глухое селище ещё дальше на север, спасаясь от неправого гнева их мстительного владетеля Къёхвара.

Подгоняя Тиннэ ударами ног по её отощавшим бокам, Майри пустила кобылу рысью по узкой тропе, нырнув в поросший рябинами и орешником глубокий распадок. Когда рыжая вынесла всадницу на другой бок ложбины, до горы оставалось уже немного.

Сосновый лес закончился, распахнув перед взорами Майри с её жеребицей широкий зелёный луг-пастбище, тянувшийся вдаль и переходящий в возделанные поля, которые окружали со многих сторон твердь на Круче, окружённую тёмными пятнами древних дубрав. Раскачивавший медностволые сосны песчаной гряды и росшие по солнечным гривам заросли ольхи с березняком ветер запел над свободным простором. Издали почуяв человеческое жильё Тиннэ застригла ушами и радостно заржала.

— Спокойно, моя хорошая! Мы дома… — Майри потрепала усталую кобылицу за холку, правя её в сторону видневшейся вдалеке проезжей дороги, что вела прямиком к тверди предков. Едва животное перескочило канаву и приземлилось копытами на накатанный колёсами перекатов большак, как тут же оно дважды ускорило бег, задрав хвост и оглашая простор громким ржанием.

На всём скаку Майри приблизилась к первому ряду укреплённых внизу толстой каменной юбкой стен укрепи, где через опущенный над сухим рвом мост сквозь широко растворённые главные ворота в этот миг проезжал тянимый волами высокий воз с сеном. Гикнув, она подстегнула Тиннэ поводьями и как вихрь ворвалась во внешний двор тверди, пронесясь точно молния в узком проёме вдоль воза так быстро, что шедшие пешими возницы дружно шарахнулись в стороны от испуга, а проспавший её появление немолодой уже стражник подскочил на ноги, хватаясь за прислонённую к стене пику.

— Эй, стой! — заорал он ей в спину, размахивая оружием и дёргая за верёвку тревожного била, — клянусь Всеотцом — железа отведаешь в спину, сношай тебя волки! Люди, к воротам!

Вид появившегося тут незнакомого всадника в запыленных дорожных одеждах переполошил всех, кто был в тот час во внешнем дворе стерквéгга. Заслышав бренчание била и зычные крики стражника из окон построек выглядывали встревоженные, не узнававшие её земляки и родные. По сходам со стен уже мчалась копейная стража.

Майри резко остановила Огненную у конюшни и торопливо соскочила с седла наземь, скинув на плечи прикрывавший лицо наголовник.

— А ну стой, волчий ум… — подскочивший к ней с пикой наперевес стражник в лёгкой чешуйнице замер на месте от удивления, поперхнувшись на полуслове — пусть и не сразу, но узнав её, выросшую и повзрослевшую за прошедшие годы.

— Тиу́рра? — робко произнёс он, опуская вскинутую для удара пику жалом к земле, — ты?

— Я! Я дома, Бер! — она бросилась ему на шею и крепко стиснула стражника в объятиях.

— Айнир рассказал нам, что ты два года назад поехала с его людьми на восток вдогонку за воинством Уннира — и сгинула там в бою с рыжими…

У стражника навернулись на глаза слёзы. Он — и сам родом из младшей ветви Дейнова рода, всю жизнь служивший Доннару Бурому — хорошо знал с сáмого детства единственную дочь его упокойного брата, и был несказанно обрадован, вновь увидав её спустя столько лет здесь в родных стенах — живой и невредимой.

— Да — два года была я в неволе, прежде чем смогла вырваться прочь. Снова дома, хвала Всеотцу! — заплакавшая от радости Майри не могла насмотреться на родные ей стены, крутясь на месте словно волчок и жадным взором ощупывая твердыню своих предков.

— Скажи, Бер — а как давно появлялись тут дяди? Или хотя бы кто иной из старших из родичей? Здесь же наш скригга, так?

Стражник отчего-то потупил взор, не проронив ей ни слова в ответ.

— Бер, отчего ты молчишь? — Майри резко обтухла, ощущая тревогу.

— Они все тут, тиу́рра — и твой дядя Доннар, и Айнир, и все ближние из нашего орна, кто только смог в этот ратный час сюда выбраться.

— Даже Копыто приехал от самых Помежий… — поддакнул один из подростков, что бдили охрану по стенам за стражу.

— Верно. Все тут… И сам скригга уже как два года находится в укрепи, и с тех пор Кручу не покидает. Он стал очень плох — особенно нынче, когда мы потерпели столько поражений за зиму, — Бер опёрся на пику, почесав подошвою обувки колено, — Доннар делает всё возможное, чтобы спасти его — нопохоже, что час нашего Эрхи уже истекает…

— Быть не может! — вскрикнула Майри, вздрагивая от самой мысли, что их орн лишится своего скригги в такой опасный для их земли час, — он ведь был так крепок! Отчего же теперьему хуже?

Бер пожал плечами, сурово вздохнув в поседевшую бороду. Подле него в молчании застыли и выбежавшие во двор земляки.

— Неужелине догадываешься, тиу́рра? Сперва вражье нашествие в самое сердце страны, а затем весть о гибели стольких родичей — да и молва о твоей тоже кончине — для него это было сильнейшим ударом. Наш Эрха слёг в одночасье как срубленный дуб.

— Всё так! — закивала одна из служанок, жена главного конюшего, — как только услышал об Огненной Ночи, что рассказал ему вестник о гибели ёрла и иных наших бедствиях, кои принёс этот Лев их из Эйрэ — прямо тут во дворе пал как скошенный! А ещё…

— Помолчи, Гильда, сам всё расскажу! — оборвал её стражник, — и не удар Эрху вовсе разбил — а всё равно телом он слаб как немощный, и не в силах с тех пор даже встать с ложа на ноги. Он вроде бы ясен умом — и как прежде наш скригга и защитник Дейвóналáрды в отсутствие законного полнолетнего ёрла, как и раньше возглавляет войска и ведёт ратные приготовления. Только… — Бер запнулся, умолкнув.

— Только что? — пристально взглянула в его глаза Майри, ожидая ответа.

— Негневайся за сказанное, тиу́рра… но даже почтенный Доннар считает — не говоря уж про прочих тут родичей — что наш Эрха от тяжкой болезни уже повредился рассудком. Его дух ослаб, он в страшной тоске и терзаниях, постоянно твердит что-то непостижимое нам…

— Эй, Бер, старина — кто там приехал? — раздался вдруг чей-то знакомый дочери Конута молодой голос с ведущей на верхние ярусы стерквéгга каменной лестницы, — от дяди Мейнара что-ли гонец?

Майри вскинула туда взор и увидела неторопливо спускавшихся к ним трёх парней. Тот из них посередине, кто и окликнул Бера, был с короткой ещё светлой бородой, в ком дочерь Конута не без труда, но сразу признала своего брата — без столь привычных его обличью оружия и брони, одетого по-домашнему в долгие свободные поножи, подпоясанную расшитую рубаху и тиснёную выжженными в коже узорами лёгкую верховни́цу без рукавов, поверх которой привычно уже свисал с шеи на истёртом шелковом шнурке знак трёх огненных стрел Горящего. Там же подле него с удивлением взирали на гостью ещё двое их родичей, повзрослевшие сыновьявершнего стерквéггом в Э́икдáленгéйрде однорукого Турсы Медвежьего — молодые Эвар и Къеттир.

— Айнир! — вскрикнула она радостно, махнув рукой.

— Вотин… Неужели это… — поминая Всеотца, негромко выдохнул узнавший её издали брат, словно застыв на месте в оторопи. И через миг распахнув в приветствии руки бросился по лестнице вниз, перескакивая через пять ступеней разом.

— Сношай меня волки! Майри! Майри, это ты!

Он обхватил дочерь Конута в крепкие объятия и обрадованно закружил над землёй.

— Майри, сестрёнка — ты жива! Это и вправду ты! Эй, парни, гляньте вы только — это же наша Майри вернулась сюда! Ульф, где ты там, сношай тебя волки! Глянь кто тут есть! — заорал он во двор.

— Да, Айнир, я вернулась! — она не могла налюбоваться на так повзрослевшего брата, обрадованно зацеловав его словно малого ребёнка и сквозь брызнувшие из глаз слёзы радости погладила по голове.

— Как ты возмужал! О тебе уже слава гремит первее иных ратоводцев; где бы я не проехала — лишь о Книжнике все говорят. Тогда был ещё юноша, а теперь настоящий муж, вершний Ярнвегг… — она ещё раз обняла Айнира, с радостью глядя в его обветренное лицо с незаметною ниткою светлого шрама на левой щеке — знак ветров и ненастий, встречаемых им на полях всех бессчётных выправ и сражений. Знак войны, что остался отметиной брату…

— Лапка, зараза, лягается — не даёт себя крыть Корчу, чтоб её волки сно… — вышедший с коновязей со случной шлеёю в руках Ульф Твейрокси на миг онемел.

— Майри! Здравствуй, сестрица! — повзрослевший и ставший шире в плечах младший племянник Бородача придя в себя радостно обнял повисшую у него на шее дочь Конута, обрадовавшуюся встрече с ещё одним близким родичем и другом детства из Хейрнабюгде.

— Майри, я всё не верю глазам, что ты тут! Отец! Эй, отец! Выйди глянь, кто к нам прибыл! — Айнир загорланил в бок затворённых дверей, из которых сам прежде явился на двор.

Из их сводчатого проёма показалась стать Бурого. За прошедшие два года дядя не изменился — ни согнулся, ни располнел, как иные в том возрасте. Лишь новые морщины избороздили лоб, ина висках добавились нитки седины — знаки тяжёлых испытаний и невзгод. Но ни статью, ни глазами он не постарел и не осунулся, оставаясь первым из военачальников Дейвóналáрды, искуснейшим после старого Эрхи воителем и истым Несущим Кровь Дейна — вторым по старшинству и воинской славе в их орне.

— Отец! Только посмотри, кто здесь!

— Майри! Девочка моя! — Доннар вздрогнул в волнении, торопливо спускаясь по лестнице. Спустя несколько мгновений очутившись внизуон крепко обнял племянницу, прижав к себе что было силы.

— Я уже оплакал тебя — и страшился появиться перед братом в чертогах у Вотина с вестью, что не уберёг его кровь, — прошептал он сквозь слёзы, не выпуская Майри из объятий, — но верно сам Всеотец охранил тебя все эти годы… Где ты была? Что с тобою случилось?

— Дядя, я…

— Погоди — ты верно в пути не один уже день, и голодна — а я тебя держу у родного порога с расспросами? — Бурый заметил её высохшие, потрескавшиеся от жажды и ветра губы и исхудавшее заострившееся лицо — и подозвал к себе стражника..

— Бер, ступай скорее в стряпную — пусть всё тащат из печи немедля! Пойдём, моя девочка, поешь, отдохни. Ты теперь дома, хватит долгих дорог!

— Айнир, — обратился он к сыну, — поставь её рыжую в стойло, пусть ту почистят, накормят — и скорей иди с нами! Икликни всех остальных, кто есть тут — обоих Сверрсонов, Сигвара, Въёрна с сынами — скажи им, что сегодня дочерь Конута возвратилась домой!

— Да, отец! — парень повёл упиравшуюся, не дававшуюся его руке фыркавшую рыжую за повод в конюшни, где снял с кобылы тяжёлый куль с вещами сестры и с лёгкостью потащил его на плече, последовав за отцом — лишь мельком кинув взор на торчавший из ножен клинок с чисто выбитым в твёрдом металле знаком кузнечных искусников Вейнтрисведде, в сомнении хмурясь в каких-то раздумьях. Бурый же вместе с сынами Турсы Бере уже торопливо повёл Майри во внутренние ворота стерквéгга, в покои их родового чертога. Тем временем двое подозванных Айниром мальчишек-конюших сразу принялись рассёдлывать и чистить от пота и грязи уставшую кобылицу, налив ей в поилку несколько вёдер тёплой воды, чтобы та утолила жажду после долгой скачки сюда.

Снаружи стерквéгг был мурован из камня, обстроен за прошедшие годы с веками твёрдыми валунами гранита и полевого камня, но внутри всё было по-прежнему словно в самые давние времена. Само нутро чертога было срублено из дерева, чьи потемневшие брёвнаы венцов свидетельствовали о давности этой обители. Сюда в светлую просторную горницу над внутренним двором Доннар и привёл дочерь брата. Всё ей было знакомо здесь с детства — вывешенные по белым, мазаным извёсткой раскрашенных узорами и очертями стенам тканые, вышитые и набитые полотнища с искусными рисунками; истоптанный ногами десятков поколений тех в чьих жилах текла кровь их прародителя Дейна дощатый пол; тяжёлые дубовые столы и резные высокие стулья с дивно украшенными спинками; большие лари из бука и ясеня, печи и очаги вокруг покоя у стен; высокие стрельчатые окна из тончайшей слюды и цветного варёного камня; свисавшие с потолка из-под круговой лестницы вокруг чертога огромные кованные светильники в натёках застывшего воска.

— Садись, Майри, присядь же с дороги. Как мы долго тебя дожидались тут, девочка… Где ты была эти два года, как уцелела тогда? — спросил у племянницы Доннар — глядя, как торопливо та ела принесённую на белоглиняном блюде горячую снедь, хватая её руками, от волнения давясь и обжигаясь.

Айнир сел рядом с отцом на скамью, и весь во внимании смотрел на сестру, ожидая рассказа. Подле них в нетерпении внять её речи уселись и юные Эвар с Къеттиром из Дубовой Долины, и двое братьев Сверрсонов, сынов упокойного Лаггэ — и все прочие явившиеся на зов Бурого старшие родичи их семейства, бывшие в этот день в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн.

— Я потом лишь узнал, что на следующий день весь обоз был разбит, и никто там не выжил — всех смело то воинство Льва. Как ты там уцелела, сестрёнка? — спросил её брат.

— Их конных была только сотня, кто вышел на нас, но а́рвейрны снесли нас внезапностью точно коса траву — всего лишь десяток прорвался назад, и я была с ними. Надеялась, мы успеем добраться до Греннискъёльд-гéйрда — но враги нас загнали в чащобу и по-одному выбили стрелами как охотники зайцев. Я-то сама почти смогла оторваться, как мой конь сломал ногу на спуске.

— Э-эх! — с горечью выдохнул Айнир, слушая Майри, — вот ведь как жребий упал тебе… А так глядишь — и от врага ты смогла бы уйти.

— Кто знает то, Айнир? Быть может что разом со всеми я в нашем стерквéгге и полегла бы, успей там добраться до городища. Всё одно против тех их загонов та твердь до рассвета не устояла бы. А так мне угораздило брякнуться наземь с коня… — вздохнула она с сожалением.

— И тебя они взяли без чувств, — докончил её слова Бурый.

— Нет, дядя, — дочь Конута несогласно мотнула, — лук-то при мне был, и шестерых я пересчитать там успела!

— Ничего себе, сестрёнка! — у Айнира от удивления подскочили ввысь брови — и сам Доннар, как бы не был тягостен ему рассказ братовой дочери, обрадованно улыбнулся, заслышав такое из уст той.

— Как бы прежде не знал я про твой острый глаз, девочка — так не поверил бы в то ни единожды! — оглаживая долгую бороду восхищенно сказал старый Снорре Свинхофди, прорицатель велений богов в орне Дейна, и с гордостью вопросил у собравшихся родичей, — шестерых сразу — виданно ли такое, почтенные?

— Видишь — не зря тетивою ты мучила руку, как бы там не ворчал старый Хеннир… — обрадованно обратился к дочери Конута Ульф, подбадривая её.

— А дальше что было, сестрёнка? — спросил её Айнир.

— А потом подоспели их лучники — прострелили мне руку и там уж скрутили… — Майри дотронулась до левого предплечья, где под одеждами был скрыт незримый им шрам от стрелы, — тот их сотникспешил следом за воинством арвеннидак Греннискъёльд-гéйрду — и оттого меня там не прикончили, как им хотелось сперва — а вместе с ранеными отправили на расправу к горе.

— Ну а что было дальше, сестрица? — вопросил её молодой Эвар Турссон.

— Через день мы в ардкáтрах приехали, и там у ворот… — Майри запнулась на миг — так свежо ещё было в памяти то увиденное там.

— Там были колья с головами всех павших в той битве вершних… и твоих сыновей тоже, дядя. И вашего отца Сверры, — обратилась она к сурово внимавшим ее словам братьям Ульфу Костолому и Хенниру Лысому, — и брата ёрла с прочими — всех их, кто пал в эту ночь… Все их головы были взяты добычей сразивших их. Немногие уцелели из наших в Ночь Смерти, кто смог отступить к перевалу.

— Одедраугр пожри их! — заслышавший такую весть Айнир в ярости хватил стиснутым кулаком по столу, и посуда со звоном на миг подскочила.

Дядя Доннар на миг прикрыл ладонью глаза, лицо его свело судорогой при упоминании о погибших старших сынах.

— Словно соль в рану такое известие, девочка… Давно я оплакал обоих. В тот день я со Свейром Удальцом переводил наш загон через переправу у Свартэикфъяллерна — и Горящий послал мне дурное знамение… Два ворона ви́лись над кручей у Чёрной Дубравы, вздымаясь всё выше и выше к макушке — как вдруг порыв ветра швырнул их на скалы, и обе те птицы замертво пали с вершины на земли к ногам моего скакуна. Свейр меня успокоил, что нет в этом знаке дурного предвестия нашей выправе по северным большакам — но я вдруг почуял, что не на нашу с ним долю был выброшен Всеотцом этот жребий. И лишь потом, когда в середине лета до меня дошли горькие вести о гибели в Эйрэ всей нашей выправы, я понял — это на моих сыновей пал там вырок Горящего призвать их так рано в чертоги героев…

— Ну а потом что, сестрёнка? — вновь стал выпытывать её пришедший в себя брат.

— А потом я надолго в узилище загостила. Имени своего я им так и не раскрыла, и обо мне на какое-то время забыли.

— Вот почему мы найти не могли тебя, девочка… Всех я поднял, кому смог дать послания прежним внимавшим мне некогда в Эйрэ мужам среди знатных домов — но никто про тебя не слыхал ни единого слова… — вздохнул дядя Доннар.

— Было ли дело им в поиске том, как война полыхала? — Майри пожала плечами, — даже если бы знала о том я, что ищут меня — то от страха сама не назвалась бы даже друзьями твоими назвавшимся. А́рвейрны готовились к войне, по всему ардкáтраху собирались войска, что шли на юг за Борной Старым к Каменному Узлу, спешно укреплялся порушенный за осаду город. Сын Медвежьей Рубахи собрал все их кийны в единый кулак, чтобы ответно обрушить на нас.

— Немногие даже знали про этого младшего сына у Дэйгрэ… — промолвил Доннар, — и уж никто не предвидел, что он окажется в его-то молодые годы таким умелым ратоводцем, нежданно воссев на Высокое Кресло. В нужное время и нужным человеком он оказался, и в воинском запале с упорством ещё поискать надо такого средь áрвеннидов — нет и сомнения, что почти все фе́йнаги поддержали его как один, позабыв свои старые ссоры.

— Ещё и круи́нну для упрочнения власти созвал, как и встарь… С кочевниками договориться сумел о союзе. Старый Дэйгрэ до такого навряд ли додумался бы… — добавил прорицающий Снорре.

— А он и есть воин с рождения, — ответила родичам Майри, — возмужавший во множестве битв, хоть и далёкий от Высокого Кресла казалось бы — прямой в обхождении что со знатными, что и с низкими чином людьми, как о нём я в неволе узнала. Он из Бейлхэ — того и достаточно. И именно тем он и опасен для нас как владетель Высокого Кресла, что в отличие от возросших при дворе старших братьев уже по-настоящему опытен на полях битв — но и всё ещё молод и горяч. Тийре жаждет отмщения нам за сражённых в Ночь Смерти родных, как то требует долг. А от своего отступать не привык он — поверь, дядя…

— Да уж — кровь самогó Врагобойца, иначе не скажешь. И у павшего дуба гнилого из прочных корней пробивается часом побег с новой силой — так и тут в его доме то вышло. Не каждого из ратоводцев в его-то молодые годы нарекут таким прозвищем — Бесстрашный… — хмуро произнёс Доннар.

— Ну а дальше что было с тобой, девочка? — спросил однорукий Турса Бере.

— А затем их домоправитель дворца — родич прежнего главы воинства тверди, возжелавшего после гибели Дэйгрэ самому сесть в Высокое Кресло — забрал меня во дворец из узилища, — кратко ответила Майри, не желая смущать родичей, кем хотел её видеть там хитрый Бродáнн, для кого он привёл её в девичьи, с какой целью и умыслом.

— Там я и пробыла до поздней осени среди дворцовых служанок. Думала, от отчаяния и рассудка лишусь, как не могла вырваться на волю из той прочной укрепи. А вести в тот час приходили безрадостные — как а́рвейрны нас сокрушали повсюду, когда áрвеннид возвратился с победой из Травяного Моря и бросил все силы на запад, отражая дейвонские воинства.

— Не сокрушены мы ещё, девочка, — успокоил её дядя Доннар, — хоть и тяжкие времена, будто сам Каменная Рука ожил из мёртвых. Но ничего — справимся. В Великую Распрю и тяжелее часи́ны случались. А дальше что было?

— А потом в конце листопада их áрвеннид вернулся в Аг-Слéйбхе, и под ночь не один появился там в девичьих. Сама сперва не поверила, что вместе с ним был и Ёрлов Убийца, прибывший из выправы по дейвóнским уделам. Зашли они перед советом их ратных, переговорить с глазу на глаз да вина выпить — и там…

— Так — погоди-ка, сестрёнка… — вдруг перебил её Айнир. У него поднялись ввысь в изумлении брови, и сын Доннара пристально посмотрел на сестру, точно по-прежнему не веря, что она перед ним, — это… Неужели была это ты, кто убить их пытался?

— Так это ты, девочка, чуть не убила Льва А́рвейрнов? — дядя как онемел в потрясении, не зная что и сказать.

Майри согласно кивнула, смутившись от их пристальных взоров, точно родичи впервые узрили дочь Конута.

— И как ты жива там осталась?

Майри осторожно отстранила пальцами прядь долгих волос от виска, на котором был виден скрываемый ими темнеющий шрам от копейного жала.

— Не добили меня там тогда — хоть и изранили до полусмерти, истыкали копьями. Сама не знаю как выжить смогла…

Родичи хмуро взирали на шрамы, оставшиеся на ладонях у Майри.

— Не вышло у меня сразить Áррэйнэ, дядя, — вздохнула дочь Конута, — била его насмерть, в самое горло и в сердце — да не судьба была видно пасть Льву от руки моей. Áрвеннид отдал его лучшему лекарю, и тот Убийцу Ёрлов израненного наверное из сáмого Ормхал на свет назад вытянул.

— Год мы о нём ничего не слыхали, все уже мёртвым считали давно… — хмуро вымолвил Айнир, — да он оказался живучее гада болотного, зверь этот… что и смерть его взять не смогла.

— А я весь этот год провела взаперти, ожидая расправы. Раз я живою осталась, Нéамхéйглах решил меня Льву в его руки отдать — чтобы он сам мою кровь взял в отмщение.

Дядя, брат и прочие родичи из Дейнблодбéреар молчали, внимательно слушая речь дочери Конута.

— И вот через год сам ко мне он пожаловал в бурру… — Майри остановилась на миг, понимая, что отныне с этих слов оскверняет уста ложью перед доверявшими ей близкими, — и решил там в отместку не просто убить меня — а заживо погрести, чтобы я змеевы норы до смерти успела узрить — и так вот и сделал в то утро.

— Вот же зверь… — процедил сквозь зубы ошеломлённый её рассказом дядя Доннар, — живою?

— Так. Там в кáдарнле старая бурра стоит на обрыве — вот в ней меня в яму и скинул, и собственноручно тот выход камнями заклал.

— Выблю́док проклятый… Дай Всеотец с ним в бою когда встретиться! — озлобленно молвил потрясённый Айнир, стиснув в кулаке нашейную скъюту тройных стрел Горящего.

— И что с тобой дальше было? Как спаслась ты из ямы? — спросил её дядя.

— Сперва я убить там себя захотела, чтоб уж сразу — не мучаясь с голода. А потом ненароком во тьме нашла дырку в стене призасыпанную, что под землёй из Аг-Слéйбхе меня теми норами вывела — вот уж взаправду где побывала как в Ормхал у змея… Чудо, что камень был выточен сточной водой — так только живой и осталась, на свет смогла выбраться. А дальше уже как могла по лесам сама пряталась, пока в одном селище еду и одежду себе не украла — и так же не раз приходилось, чтобы выжить.

— Не изловили тебя, и уже хорошо, — сочувственно вздохнул дядя, — могли ведь прибить так на месте — не стража его за побег, так поселяне за воровство.

Майри продолжала на ходу выдумывать историю бегства, стараясь, чтобы её повествование не стало уж слишком невероятным.

— А потом я прибилась к обозу на север идущему — по-а́рвейрнски и так говорить могла прежде, а за час той неволи в ардкатрахе ещё лучше выходить у меня стало на разных наречиях. Не распознал там никто как чужачку, хвала Всеотцу. Выдала себя за дочерь бродяжного лекаря, павшего в битве недавно — травы же разные знаю, да раны умею лечить — и так на северные Помежья в путь двинулась с ними чтобы как можно ближе очутиться у наших уделов. Правда тою зимою меня по дороге внезапно свалила болезнь, и до самой весны в одном кáдарнле провалялась еле живая. А уж как сумела встать на ноги, так раздобыла коня и всё нужное для дороги. Нашлись добрые люди, помогли — я же за а́рвейрнку себя выдавала, назвалась им чужим женским именем. Сказала, что еду на юг до горы, и так без подозрений исчезнуть смогла — и две седмины сюда добиралась по северу.

— Девочка моя, как ты ещё уцелела в тех дебрях, и в чащобах дорогу нашла? — покачал головой Доннар, — зверья там ведь хищного сколько, болот…

— Да, сестрёнка… — удивлённо присвистнул Айнир, почёсывая бороду, — кто бы подумать мог, чтобы ты такое осилить сумела одна, что и мужам не под силу порой? Видно у дяди Конута не дочь родилась тогда, а сын в юбке… — пошутил он.

— Не всем мужам столько тягот порой выпадает, как тебе боги отмеряли полною чашею, девочка… — ошеломленно покачал головой старый Снорре, — чудо, что ты живою осталась, и сумела к родному порогу спустя столько лет возвратиться.

— Верно сам Всеотец тебя вёл весь путь, дочка, — Доннар сжал руку Майри, ласково её стиснув в своих пальцах, — что такие вот испытания и мужам не по силам иным ты там выдержала.

— Сама ведь не знаю, как всё одолела… — опустила глаза она вниз — стыдясь правды о том, как всё было на деле — кто ей дал всю ту помощь в пути до родного порога, кто её спас не единожды.

— Ты ведь нашей породы, кровь Дейна. Верил я, что останешься если живой ты, то силы найдешь хотя бы краткую весть о себе землякам подать, и к родному огню возвратиться когда-то… А ты много больше осилила, девочка, — Бурый радостно обнял племянницу.

Дослушав долгий рассказ дочери Конута о её тяготах в Эйрэ и непростом пути к дому, прочие родичи начали расходиться по прежним их прерванным её приездом делам. За столом там остались лишь старый Снорре, Бурый с сыном и ещё пара человек из ближайшей родни.

— Дядя, а что творится теперь тут на Круче, какие есть вести о прочих? — спросила Майри.

— Сейчас больше дурных вестей ходит, чем добрых, моя дорогая… Многие пали в сражениях за минувшие две зимы, лишь следами на родовом древе оставшись… — нахмурился Бурый, — вот, на прошлой седмине последним оплакали Эйля с Медвежьей Горы, сына Сварта Упрямого — пал бедняга при наступе в зиму в их укрепи, своей сотней верша́ там.

— Снесли голову в сшибке секирой как жёлудь… — со вздохом добавил почтеннейший Снорре.

— Но зато молодых сколько много всю храбрость явили! Вот Айнир каков… — Доннар внимательно посмотрел на смутившегося от похвалы сына, — ещё мальчишка был перед войной — охота да девки одни на уме — а стал лучший кóгурир среди нашего воинства — да чтоб мне в Хвёггову нору живьём провалиться коль лгу!

— Да уж ладно, отец — не по чести хвальба… Много лучше меня есть воители.

— Не мои то слова, что тебя оценили — кто тогда всех людей из Помежий живыми сумел привести, и скольких ещё за собою повёл, за вершнего став по признанию их — не в пример много старших. А после Скороногого гибели в зиму нежданной кто всех Ярнвегг возглавил теперь, став за Фреки достойной заменой?

— Вот даже как? — улыбнулась дочь Конута, слушая дядю.

— Ну а то! Все два года с седла не слезает, о науках любимых своих позабыл… Той зимой угораздило его вражье копьё сзади в рёбра поймать… — насупился Доннар, с тяжестью вспоминая события, добавившие ему седины в волосах, — думал я, и последнего сына забрал у меня Всеотец… Так он и из Хвёгговых нор сумел выбраться, и опять на ногах как и прежде — заменив мне обоих погибших моих сыновей.

Нахмурившийся было Айнир поймал радостный и полный гордости за него взор сестры, и пожав плечами молчаливо усмехнулся. Жив — и ладно.

— Бок ему, правда, лекари исполосовали нещадно, ну да ничего, сынок — зато жив, в полной силе, уберегли тебя боги от кровяного огня в жилах.

— Да ладно, отец — просто была на мне чешуйница от хорошего кузнеца… — махнул рукой Айнир, — почтенного Хёскульда стоит хвалить — вот кто из лекарей редкий искусник, что тот крюк из кости и седмину спустя легко вытащил, да червями весь гной излечил, не дав сдохнуть от жара…

— Вот значит сколько ещё я о брате своём не слыхала, — улыбнулась Майри, стиснув в ладонях лежавшую на столе руку Айнира, — и не дуйся, отец правду ведь говорит — уж он никого зря не хвалит без дела! Говоришь — года два не берёшь своих свитков?

— Не беру… — произнёс он негромко — и Майри почуяла, как тяжела её брату та ноша, которую взнял он себе на спину за троих — позабыв обо всём дорогом ему прежде, став другим чем он есть — но без ропота нёс сколько будет то нужно для дома, став надёжной опорой отцу.

— Ну где уж с тобой мне равняться, сестрёнка? — развёл руками сын Доннара, — вот кто у нас столько дел в одиночку свершила… И сама уцелела — и едва не добыла головы двух главных зверин! Да ещё не с пустыми руками вернулась домой. Добрую же кобылицу ты в Эйрэ себе раздобыла, Майри!

Айнир взглянул прямо в глаза сестре.

— Хорошей породы твоя эта рыжая, как я гляжу. Пусть и чуток шалая, но на ногу быстрая и выносливая, раз по такому пути тебя принесла. Если теперь ни к чему она будет тебе — так может отдашь её мне на конюшню? Такая кобылица для ратных полей пригодилась бы, чтобы без дела зазря не держать её — а уж жеребята от такой на вес серебра будут.

— Если Корча того вместе с Гнедым не заест сама в случку… — усмехнулся уже уходивший от них Ульф Твейрокси, — кобыла с огнём, дури в ней за троих!

Однако увидав померкший взор Майри сын Доннара смолк.

— Не по чести мне — за другую себя выдававшей — был сделан подарок, чтобы домой возвратиться смогла я… — тихо ответила Майри, опустив глаза вниз, — и не мне им распоряжаться хозяйкой. Да и привыкла я к этой кобыле как будто к родной — так что не сердись, братик, только с собой я оставить хочу эту Огненную.

— Твоя воля, сестрёнка, — пожал плечами Айнир, — просто жалко, если такая добрая жеребица будет попусту в стойле навоз лишь месить.

Он пристально взглянул на сестру, не говоря сам ни слова — точно раздумывая о чём-то — как будто насквозь прозревал её тайну, всё знал, что с ней было…