…Но Буря Придёт

Nameless Ghost (2024)

Вымышленный мир или иная история нашего? Решать то читателю. Мрачная сага из мира суровой архаики, наследия века вождей и героев на фоне полуторатысячелетнего противостояния столкнувшихся на западе континента ушедших от Великой Зимы с их прародины к югу дейвонов и арвейрнов, прежде со времён эпохи бронзы занявших эти земли взамен исчезнувших народов каменного века. История долгой войны объединивших свои племена двух великих домов Бейлхэ и Скъервиров, растянувшейся на сто лет меж двумя её крайне горячими фазами. История мести, предательства, верности, гибели. Суровые верования, жестокие нравы времён праотцов, пережитки пятнадцативековой вражды и резни на кровавом фронтире народов — и цена за них всем и для каждого…

ГОД ЧЕТВЁРТЫЙ…СЛОВНО НАДВОЕ РАЗОРВАВШИСЬ… Нить 5

Миновали горячие месяцы лета, уже перешедшего в осень. Жаркими были они — и не только теплом от палящего солнца. Будто и так недостаточно было той морем разлившейся ярости, топившей просторы восточных Помежий и юга дейвóнских уделовв горячей крови всех там павших.

Всё большее число воинств Эйрэ и Дейвóнала́рдыс союзниками стягивались на север к единственному прочно удерживаемому здесь силами ёрла Хаттэ́икгейрду, служившему и доселе надёжной затворой для Винги с полуночи. Вожди двух сторон словно предчувствовали подход грядущего решающего сражения, должного положить конец сопротивлению одного из противников, переломить его воинскую мощь и низринуть перед выявленным победителем — а посему предпочли действовать быстро.

Шли по рекам суда, развозя по воде войска тех и других — обминая застывшие струпьями чёрных обугленных остовов по берегам и средь топкого русла болотистой Зыбицы мёртвые туши судов тут когда-то ходившего реками Хедина Скутлкъёре и иных челноводов. Грохотали по рытвинам битых колеями грязких дорог окованные железом колёса возов. Поднимали пыль ноги идущих к полуночи пеших загонов. Кони вытаптывали немногочисленные нынче засеянные рожью, овсом и ячменем поля. Мало кто из простых жителей отваживался растить хлеб и скотину в ту пору, когда по этим уделам огнём и железом катилась война, своей ненасытною глоткой как зверь пожирая не только добро и дома, но и самих людей — всех без разбору — забирая там если не жизни железом, то самих их в ряды шедших воинств.

Тут, в пылавших огнём не стихавших пожарищ уделах, прежде бывших под властью дейвонского ёрла, а теперь перешедших под руку владетеля Эйрэ, но часто сотрясаемых набегами и выправами обоих противников поселянам с ремесленниками и купцами проще было уйти с их кормившей земли и заброшенных наспех домов в чащи леса и прятаться там с их зарытым по ямам добром, пережидая тревогу. А иначе возможно лишь только примкнуть к тем разбойным ватагам, либо встать под стяги одного из двух воинств и разных союзников их, нежели жить в вечном страхе перед разорением и погибелью от рук всех тех, тщетно пытаясь тут вырастить хлеб со скотиной и моля жизнедавцев о мягкой зиме, которую можно быть может опять пережить хоть и впроголодь, вновь дождавшись прихода тепла. Питаясь лишь редкою дичью, а более ягодами, корнями, орехами и сопкою мякотью гриба лесов, каждый миг они жили страшась появления тут очередного захватчика, готового забрать силой оружия всё, что с трудом удалось сохранить и создать.

Владетели этих угодий и то вынуждены были искать покровительства того или другого из временных победителей, чьи воинства брали верх в этих местах, раз за разом сменяя присягу и ёрлу, и а́рвенниду — либо бежали к тому и другому, чья власть им была по нутру, оставляя уделы их предков без твёрдых хозяев на растерзание стали и пламени.

Кровью землю кропя, над полями бушующих войн, над морями железных убийственных волн, над гробами горящих домов, над краями кричащих вдов — тенью ворона реяла чёрными крыльями смерть.

Но и средь поголовного горя с разором, среди крови и гибели, засеявших пашную землю не рожью — костями — средь насилия, страха, убийств, мора, голода и людоедства, и тут находилось малейшее место для счастья. И тут жизнь не глохла, а тихо струилась незримой струёй среди прежнего шумного речища, пересохшего нынче от жара войны. И вели тихо торг, уповая на нужды воителей к мясу с овсом и горшкам с хмельным мёдом — и играли как прежде и свадьбы, рожали детей.

Жизнь всегда находила тропинку сквозь чащу смертельной тревоги, торя новые стези средь мрака кромешного зла. Такова её сущность — в малейшей надежде на лучшее…

Встречая на своём пути десятки прежде богатых и многолюдных селищ и городов — ныне покинутых или выжженных гаром дотла, лишь обугленным камнем обрушенных стен и печей возвышаясь средь чёрных сгоревших их остовов брёвен — тысячи всадников и пеших бойцов направлялись сквозь обезлюдевшие уделы всё дальше на север, следуя за воинствами обеих сторон, минуя по бродам лежавшие на пути реки, пересекая безмолвные пустоши и мрачные взгорья уже надвигавшихся с севера кряжей отрогов Стейнхаддарфъяллерне.

Р’уáйг Ламн-á-слеáна шли туда впереди всех, на острии.

Не один день уже миновал с той поры, как Áррэйнэ из Килэйд узнал от дочери Конутаправду о том, кто он есть — кем он некогда был. До сих пор невероятным казалось всё то, что рассказала ему при их встрече на пустоши Майри… невозможным… Но так было.

Втот день в его памяти словно бы рухнула прежде незримая оку плотина, преградившая те позабытые, слабые детские воспоминания — спалённые некогда в страшном огне лица и голоса его родичей, будто на крыльях незримых ветров возвратившись к нему из той бездны ушедшего времени. Раз за разом Лев вспоминал свою прежнюю жизнь, кем он был — был дейвóном — тем, чьим врагом он являлся сейчас — он, Áррэйнэ Убийца Ёрлов.

И всё чаще он видел во сне саму Майри… её глаза — словно два синих омута, бурные воды которых некогда вырвали его изустоявшихся берегов и уволокли за собой через топи и острые гряды порогов, безжалостно рвя на куски и не отпуская… А он и был рад тому, боясь хоть на миг снова вырваться из этого потока, унёсшего его от самогó себя прежнего. И опять, просыпаясь, Лев видел эти глаза перед взором — пропадавшие, едва он протягивал к ним свою руку…

Не раз ещё жизнь оторвала без жалости от души его новый кусок живой плоти, отбирая тех лучших из некогда принадлежавших ему, самых близких и дорогих. Однажды она отобрала у Рёрина сына Хедаля весь его род, всю семью, лишив его прежнего имени, крови и памяти. Потом отняла у Áррэйнэ воспитавшего и обучившего его прежнему ремеслу камника старого Ллура из Килэйд. В этой долгой безжалостной распре отняла железом друзей и соратников — павших без счёта за шедшее лето тем больше, когда сражены были в битвах на севере Долговязый, Киар из Дэирэ, Моррва Хребет и весь прежний ведомый им некогда старый десяток со многими прочими, а едва уцелевший от раны в спине Гайрэ Железный из Конналов еле живым был отправлен к горе на лечение в руки Буиры — и то Лев не знал, довезли ли товарища дышащим в Глвиддглинн… Отняла у него и её — разделив их обоих межой двух враждебных, непримиримых сторон в этой распре — разделив с ней их собственным прошлым, посеянным предками.

И словно этого было ей мало…

Стремительные Рати стояли на отдыхе в пару восьмин меж лесами средь пустошей, когда встреченные ими воители шедшей с востока от самых Помежий мор-лóхрэ из северян домов Кроммах и Инбер принесли ему вести о том, что минувшей весною в бою погиб Коммох, отправившийся с воинством старого Хуга в выправу, и полёгший там с ними его людьми — не отступившими перед окружившими их превосходившим числом конниками врага. Там он и встретил конец от чьего-то копья, умерев на руках подоспевших к ним в помощь и отбросивших недруга прочь людей áрвеннида — спрашивавший перед смертью у пришедших земляков хоть какие известные вести о нём, своём сыне. Лучший из лекарей — говорящий со смертью, возвративший с тропы в норы многих — старший брат Ллура из Килэйд, некогда встретивший вместе с ним малого Áррэйнэ в чащах Помежий и вырастивший как родного, второй из троих ему данных судьбою отцов — и теперь и его не осталось…

Над равниной хлестал стеной дождь, жаля колющим ворсом холодныхструй-пики смывая с земли суховейную пыль, когда воинство Льва стало временным станом на отдых.

Он, не говоря принесшему эту весть ни единого слова, молча встал со своего разложенного оземь и заменившего ему стул седла, и не глядя ни на кого бессловесно побрёл вперёд мимо навязанных к кольям коней, словно не ощущая бьющий емупо спине и непокрытой голове холодный ливень. Словно самою собой длань схватилась за рукоять чьей-то геары, торчавшей из ножен средь кучи составленных в кучу подобных зубов Пламенеющего. Перед глазами явилось корявое дерево, некогда росшее в сердце безжизненной пустоши — теперь мёртвое и сухое, распростёршее в стороны ветви как вязь сухих вен на руке.

Деревья всегда так походят на человека, сопровождая всю жизнь и даруя поддержку — от колыбели и ложа, костра и сохи, и до гроба и погребального пламени. Они защищают его от непогоды, обогревают теплом сотворённых им стен и пылающим жаром огня, дают силу плодами и соком, радуют цветом взор, вселяя надежду в сердца. После великих несчастий и бедствий человек высаживает деревья на приметных местах — как символ своей несокрушимой веры в преодоление зла, как знак обновлённой жизни, что не взирая на всё вечный круговорот будет продолжаться.

Но ничто так не напоминает о смерти, как мёртвое дерево — собою подобное на человека…

Безмолвно он впился в шершавую рукоять, стиснув ладонями кожу оплётки. С яростью на побелевшем лице Áррэйнэ вогнал сталь клинка глубоко в древесину, прорубив почерневшую кору и вгрызаясь в гнилую желтевшую мякоть ствола. Снова и снова оберучь ударял он мечом, не глядя на порезанные от прикасавшегося к ним лезвия пальцы, на хлеставший с небес стылый дождь, на раскисшую липкую грязь под ногами — лишь почерневший ствол древа он видел перед собой, разлетавшийся в стороны жёлтой трухлявой щепой из проруба. Гулко ухал удар за ударом клинок, осыпались на его непокрытую голову колкие мёртвые ветви — а он всё рубил и рубил как охваченный страшным безумием, сжав зубы и не произнося ни единого слова.

Смотревшие издали на своего ратоводца взволнованные воители не отваживались подойти к нему ближе, издали наблюдая за тем, как яростные удары Льва Арвейрнов с силой крошат ствол усохшего ясеня, и раскачивается его верхушка, вздрагивая от каждого секущего взмаха геáры. Кто-то всё же пытался унять, взять за руку их вершнего, но угрюмо взиравший на охватившую их товарища ярость безумия Кáллиах остановил того — сказав, что услышавшего страшные песни скáйт-ши человека нельзя удержать на земле, если только тот сам не найдёт в себе силы, дабы вырваться духом из пут увлекавших его в иной мир мрачных сил бездны Эйле.

Так он неистово бил и бил сталью наотмашь, пока перерубленный ствол с резким хрустом не треснул, и тяжёлое дерево со скрипом вдруг рухнуло наземь, ломая колючие мёртвые ветви как кости, закачавшись в примятой траве и застыв, замерев. Áррэйнэ резко, устало швырнул от себя весь изщербленный меч, павший в липкую мокрую грязь у корней повалённого ясеня и сел на комель.

Ледяной дождь неистово бил по лицу человека, слепя влагой глаза и сводя резкой судорогой разгорячённые от работы конечности — а он так и сидел без единого слова, пока ливень не стих, и пробившись из туч солнце вновь осветило равнину, уже опускаясь к закату. Лишь тогда он встал на ноги и пошёл назад к стану, где его ждал встревоженный конь, тряся пепельно-серой головой и взволнованно выбивая копытами землю. Со страхом встречали его расступавшиеся перед Львом, отводя от него свои взгляды — точно зрив пред собой мертвеца.

С рассветом Р’уáйг Ламн-á-слеáна быстро снялись с места и двинулисьдальше на север точно смертоносный вихрь копий, стрел и мечей — туда, куда сходились в предвестии большой битвы множество а́рвейрнских воинств, следуя за áрвеннидом и Д'аобгой, идя первыми — туда, где их ждал уже враг…

Предвещавший грозу и ненастье, лишь раздувавшийся с каждой восьминою ветер с Закатного океана в порывах трепал своей дланью десятки стяжков и полотнищ всех родовых знаков уже прибывавших семейств, что входили сейчас в ходагейрд. Ржание с цокотом сотен копыт скакунов и быков из обозов доносились с умощенных камнем проездов. Грохотали колёса возов. Лязгали гулом железа броня и оружие воинов.

Храфнварр стоял меж зубцов перехода у врат на закатной стене Верхней укрепи, и хмуро взирал вниз на двор, глядя на лившуюся живую реку закованных в сталь их кольчуг, чешуйниц и цельных тяжёлых плитчаток шагавших воителей множества семейств. В сердце острой иглой билась в беге его кровотока тревога, не стихавшая там ни на миг.

Много зим проведя в южных землях, верша воинствами в долголетних и непростых Распрях Городов, общаясь с их владетелями и могущественными купцами, сын Торда привык к тому, что порой твой давни́шний союзник теперь переметнулся к врагу — или всегда служил двум господам — а недавний ещё злостный недруг уже отирает кровь твоих людей со своей рукавицы, коей жмёт тебе руку как новый пособник, присягая богами и на двоих пригубляя из чаши вина, в коей прежде плескалась отрава. Но теперь…

С того рокового дня в самом начале лета, как в своей опочивальне во сне умер немощный малолетний ёрл Вигар, в ходагéйрде установилась невнятная, гнетущая всех жителей тревога. Сильнее иных ощущал её Гераде — опытный воитель, видавший всего и почувствовавший, что его прежде спокойная жизнь подле семьи и любящей Гвенхивер внезапно опять завершилась, и теперь вокруг Красной Палаты клубилось незримое оку поветрие смерти, более тревожащее его нежели приход мора или начало осады городища врагом — бедствия намного меньшие в сравнении с предстоящей кровавою распрей всех орновза власть.

Став на вершине стены своего стерквéгга он с тревогой осматривал вливающиеся в ходагéйрд войска самых разных семейств всех дейвóнских уделов: как союзные — пока ещё — владетельному — пока ещё — дому Скъервиров, так и давно враждебные его орну. И если первые занимали вверенную ему Верхнюю укрепь, то вторые закрепились по городищу, засев в соседних с ним малых стерквеггах и ху́гтандах. Пока ещё между ними не пролилось крови, но это лишь только пока ещё… Съехавшиеся в Хатхáлле скригги великих и малых домов пока ещё намеревались сообща договориться о восшествии за Стол Ёрлов нового владетеля мирно — пока ещё…

Подле вершнего чуть в отдалении встал его верный помощник Подкова, так же цепко оглядывая стекавшиеся к Хатхáлле потоки вооружённых воителей, всматриваясь в их стяги семейств и подсчитывая силы у каждого — и взор его тоже всё больше мрачнел. Как и их военачальник, он обжился на новом месте после долгих лет ратных трудов в южных уделах Дейвóнала́рды, погрузнел от спокойной тут жизни с хорошей едой, также отыскал себе добрую жену среди молодых служанок Высокого Чертога и завёл с ней потомство — а поэтому с той же подспудной тревогой смотрел со стены на надвигавшееся море воздетых жал копий.

— Агиль! — негромко обратился к нему Гераде — и помощник торопливо подошёл к вершнему.

— Да, тиу́рр! Что скажешь?

— Сперва ты мне скажи, что сам думаешь? Я тебе много лет доверял в Аскхаддгéйрде как своему собственному оку, и сейчас точно так же считаю. Чего ожидать нам в ближайшее время?

— Крови, тиу́рр. Крови… — хмуро пробурчал долговязый Агиль, почесав бороду, — глянь, сколько слетелось тут алчных до Красной Палаты.

— Как на свежую падаль ягнятники с сипами… — сквозь сжатые зубы процедил Прямой тихо, озирая входившие в Вингу загоны воителей.

— Во-во! Не верится мне, что их скригги сумеют поладить друг с другом… А дальше ты сам уже знаешь что будет — когда вместо слов начинают решать споры сталью. В Распрях Городов было меньше вонищи, чем сколько сейчас засмердит за владетельный стол…

— Ты верно всё мыслишь, Агиль. Нас тут в Верхней укрепи с людьми Горма едва сотни четыре людей, кто охраняет Высокий Чертог. А это лишь пыль по сравнению со всеми войсками.

— Пока силы спорящих поровну. Но это до первой победы кого-то — а дальше трусливые первыми переметнутся под длань победителя. И кто это будет — сказать не могу.

— И я то предречь нам не в силах… Даже прорицающий Свейн сам не дал мне ответа, увы — что грядёт нам назавтра — тут всё в руках смертных.

— Боги… Жди от них ясности, как же! — покривился Подкова, — а что повелел тебе скригга? Какие отдал распоряжения?

Агиль на миг обернулся к полудню, где вдали по течению Широкой вихрь ветра зыби́л гладь воды, бья волною о берег.

— Может послать за арднурцами? Их же загоны в трёх днях от Бирксведде… Рубящий Меч ещё там, он поможет быть может.

— Арднурцы уходят. Сын Зейда последним отходит на юг к перевалу. Все иные давно уже там, примыкают к тому иль иному из занявших трон на Седалище Твёрдых в занявшийся смуте.

— Так и что будем делать, старшой? Что ваш скригга велел хоть?

— Сигвар теперь озабочен лишь тем, как суметь прочь из Винги все силы противников выставить. Мы же обязаны укрепь сберечь — и не для дома Скъервиров Агиль — а для нас самих в первую очередь, где с тобой наши семьи живут.

Прямой пристально взглянул Подкове в глаза.

— Плевать мне, чей зад будет завтра Стол Ёрлов просиживать. Я не хочу тут пролития крови с насилием, как было полвека назад в доме арвеннидов — когда братья не поделили Высокое Кресло, и один из них после призвав себе в помощь дом Гилрэйдэ втянул Эйрэ в кровавую смуту на многие годы.

— Верно молвишь, почтенный, — буркнул с тревогою Агиль, не отводя глаз от моря закованных в сталь людей многих семейств, всё вливавшихся волнами в укрепь, — Гедда моя-то на самых сносях снова ходит, вот-вот к повитухе — да и первый сын малый ещё. К спокойной жизни у печи с хорошею бабой привыкнуть легко, а вот снова пуститься в скитания в поисках ратного хлеба наймитом уже мне не жаждется, как в Городов Распрях было у нас…

Он мельком взглянул на своего вершнего, наблюдавшего за живым людским морем входивших в ворота воителей.

— Сам ведь знаешь — как оно тяжело начинать всё сначала…

— Знаю… И мне уж не жаждется, Агиль. Стар наверное становлюсь — или размяк тут совсем, пятый год скоро сидя на месте.

— Какое ты стар, почтенный! Ты мужик то что надо — ратоводец каких поискать! Люди стоят за тебя, а не за старого Когтя, пусть тот и платит нам щедро. Это я тут размяк — за тобой лицедеев уже начал в празднества зрить! Даже нравится стало… — поморщился Агиль, — тьху ты, Хвёгг меня жри!

И тише добавил вполголоса:

— Только ты уж молчи — засмеют мои люди совсем как прознают…

— Дурные предчувствия гложут меня что-то, Агиль… — он повернулся к Подкове лицом, встретившись взглядами с тем.

— Слушай. Кто из вас хочет уйти — уходите, я слова вам тут не скажу, никого не нареку беглецом или трусом. Не те сейчас времена, чтобы снова геройствовать вглупую…

— А ты что, почтенный?

— Я Скъервир, Агиль — и от этого никуда не деться… — Храфнварр устало стиснул ладонями мшистый камень зубца, — да, мой дом немало сделал дурного за три века его владычества — но кровь предков из жил мне не вылить.

Он умолк на мгновение, хмурясь.

— Уходи сам с семьёй, пока время осталось. Уже скоро тут будет так жарко, что и ардну́рский песок нам снегами покажется…

Подкова пристально взглянул в глаза старого друга.

— Слушай, Прямой — ты наш вершний с десяток уж лет. Ни деньгами, ни службой ты нас не обидел, кем прежде главенствовал. Ты меня за тройную цену́ из неволи у Старкеров выкупил пленного, из-под вражеских стрел у Бирксвéдде за шиворот полудохлого вытянул, головой сам рискуя!

— И ты сам то же самое сделал бы, Агиль.

— Чтоб меня! И сделал бы — потому как ты всем был примером! Другого вождя нам не нужно, пока ты жив. Все люди тебе верны, кто из наших товарищей старых — любого спроси!

— А новые?

Агиль нахмурился, поведя под верховницей плечами.

— За этих пока не скажу… но таких тут не много, почтенный. Моя Гедда и то земляков двух пристроила в укрепь — а Хвёгг их тех знает, кто они таковы… Постараюсь я уследить, чтобы обошлось без измены. Сейчас всё возможно… Затворить бы ворота скорее, а то шляются кто ни лень по стерквеггу чужие, в рот им копыто… — сплюнул он злобно.

— Дурные у меня предчувствия, Агиль… — Храфнварр умолк на мгновение, пристально глядя на шедшее к укрепи море воителей.

— Зрил я давно, что Хатхáлле однажды мне станет могилой. Так что собери-ка ты всех наших сотников, и начнём тут готовиться к скорой осаде. Крови не избежать…

— Понял, почтенный, исполню!

Агиль вновь глянул прямо в глаза их вождя.

— Ты сам о дурном вот не думай, смекаешь? Кто гостей на поминках считать начинает заранее, тот и впрямь в норы Хвёгга спешит, как ведь знаешь…

— От судьбы своей скрыться не выйдет, Подкова. Так нам старый Свейр говорил — сам то зривший когда-то.

— Говорил… Только мы сами судьбу выбираем. Сами слепо плетём свои нити — и сами их режем вслепую.

–Эх, хорошо тут нам жи́лось… — вздохнул Агиль, оглядев лежавший под ними стерквегг, переполненный воинствами разных семейств, — да за всё час приходит платить…

Когда гонец Когтя ни с чем возвратился от скригги Несущих Кровь Дейна, посланный к тому с просьбой о руке его братовой дочери для старшего сына главы дома Скъервиров, хранитель казны и печатей был раздосадован нежданной утратой наилучшей возможности сохранить власть их орна, примирившись с первейшим среди старых дейвонских домов и тем получив их поддержку. Доннар Бурый хоть и доселе не простил его роду убийство двух братьев обоих ветвей, однако он слыл человеком разумным, понимавшим всю хрупкость нынешнего мира среди многочисленных семейств. Брак его племянницы со старшим сыном Сигвара мог бы смирить недовольные орны Прибрежий и Юга, согласных склониться перед союзом владетельного дома с семейством Несущих Кровь Дейна. Хрупкий мир был бы возможен, ступи потомки первых дейвонских правителей в Красную Палату хотя бы ногой их невесты для Горма Меткого, чьи будущие дети унаследуют дальше Стол Ёрлов в замирении двух могущественных домов.

Но почтенный Доннар отчего-то вообще не ответил на этот вопрос — ни несогласием, ни гневом, ни даже единым словцом в обратном письме — лишь о делах ратной жатвы вёл речь там. Словно и не было прочитано им то послание. Да и невеста та как в воду канула, точно одедраугр её поглотил из походного стана, как рассказали в посланиях Когтю надёжные люди из воинства.

И это означало лишь усиление бедствий их пошатнувшегося семейства. Нельзя было Скъервирам единолично владеть Высоким Чертогом, в котором отныне не обитало законного и признанного всеми домами правителя Дейвóнала́рды. А значит, прочие великие орны скоро потребуют себе прежнюю власть у их некогда всесильного и богатого семейства…

Храфнварр не ошибся. Сколько бы не прозвучало в Хатхáлле разумных речей и старинных законов, скригги собравшихся в Винге семейств так и не смогли договориться по че́сти о том, кому по преемству достанется в Красной Палате пустующий ныне Стол Ёрлов. Поддерживаемые Ройгом Твёрдое Колено, могущественным владетелем Ве́стрэсъёлхёфне и всех Островов и Прибрежий, союзные ему скригги и все прочие на ходу примыкавшие к ним как к сильнейшим союзники дружно наседали на слабеющих с каждым днёмСкъервиров — требуя своего.

Старый Сигвар пытался собрать вкруг себя ещё верные орны и пользуясь их поддержкой выбрать для сына невесту из дома одного из союзников. Даже некогда выставленная им из Хатхáлле вдова Уннира пылко встала на сторону давно враждующего с ней Когтя — уповая по древнему закону о властопреемстве посадить за Стол Ёрлов старшего из своих сыновей как племянника Къёхвара Стейне, раз ветвь того пресеклась на скончавшемся Вигаре Малом, а наследники скригги так неугодны владетелям Юга с Прибрежьями.

Но уже было поздно.

С отказом Несущих Кровь Дейна от брачного союза с наследником Когтя, о чём вскоре стало известно и остальным, все прочие великие семейства противников Скъервиров всё более громко требовали уже не свадьбы Горма Сигварсона с иной из невест. Всё громче уже раздавались их голоса с требованием скорого выбора нового владетеля — и не из хозяев Хатхáлле — не желая тем видеть за Столом Ёрлов даже детей Уннира, чья настырная мать Трюд тщетно пыталась добиться их признания будущими владетелями согласно преемству власти в роду, потрясая ветхими древними часословами и родовыми свитками своего дома.

И если в Высоком Чертоге пока ещё грохотали посохами по полу громко сварившиеся скригги семейств, то на торжищах и проездах встревоженного ходагéйрда уже начала литься кровь их стакнувшихся в сшибках людей. Вспыхивали подпаленные дома и возы, перетягивались через дороги железные цепи, жалили стрелы, звенели мечи, вздымались на пиках окровавленные головы врагов той и другой стороны.

Мать Костей жадно скалилась в ожидании жатвы…

Вечером, когда Гвенхивер притушила почти все светильники и уложила детей спать, он обнял женщину, садясь на скамью подле той — легонько отстранив ладонью её вечную вышивку на пялах и встретившись взорами.

— У меня дурное предчувствие, жена. Боги редко бывают щедры, чтобы не забрать потом больше дарованного…

— Всё так дурно теперь в ходагéйрде? — она тоже видела пугающие события последних двух дней, многое слыша от Сигрит и почтенного Брейги, и сегодняшняя тревога мужа передалась и его верной тени.

— Был бы здесь скригга Дейнблодбéреар, я бы верил ещё, что Бурый сумеет своей волей примирить сварящихся. Но тот далеко на полях битв, там грядёт у Высокой Дубравы решающее сражение с áрвеннидом — а здесь стаей собрались на падаль голодные волки в одеждах. Подавай им Стол Ёрлов для каждого!

Она молчала, с тревогой внимая ему, и взволнованно впила иголку в край вышитой ткани — неотрывно взирая в спокойные, как затихшая в безветрие луговая трава глаза Храфнварра.

— Послушай, Гвенхивер. Может я не смогу защищать вас всё время… и я не всесилен. Есть ли у тебя кто из надёжных людей в городище, подальше от Высокого Чертога и Верхнего Города — кто мог бы укрыть тебя и детей в случае беды? — спросил он.

— Да, есть! — торопливо кивнула дочь Каменной Тени, — Лейф Хромой, красильщик из Среднего городища.

— А-а — купец, что шитьё твоё жалует, серебра не жалея за нить… — усмехнулся Прямой.

— Человек он надёжный, и укроет нас всех в своём доме. Я извещу его, он немедля нас примет! — Гвенхивер рванулась было к дверям, но муж удержал её за руку.

— Моё место здесь. Мой орн, как бы он не был порою дурным, всё же мой орн, моя кровь. Я Скъервир, и буду стоять подле родичей как то и должен…

— Одумайся! — вздрогнув, точно в руку ей впились кошачьи колючие когти, она обхватила его обеими ладонями за щёки, притянув к себе, — Сигвар ни за что не уступит им власти! Он ляжет костями на пороге Красной Палаты, но Ройгу не сдастся! И ты умрёшь рядом с ним!

— Не хорони меня раньше времени, Гвенхивер. Я ещё не отправился в змеевы норы, как большинство из моего семейства за эту войну.

Она в испуге пала перед мужем на колени, обхватив его обеими руками за ноги и отчаянно рыдая.

— Молю тебя Всеотцом, молю всеми богами дейвóнов — не иди с ним, прошу! Ты не обидел меня ни единожды — ты, Скъервир из этого проклятого дома — так зачем ты сейчас меня ранишь страшнее, чем некогда Нож? Я твоя жена до скончания жизни, мать твоих деток — я ношу здесь твоего сына! — она с силой притиснула его правую ладонь к своему ещё незаметному под одеждами животу, где снова билась подаренная им в начале лета новая жизнь.

— Так зачем ты так хочешь меня вновь измучить от страха? Молю тебя — будь здесь, останься со мной!

— Успокойся, Гвенхивер, успокойся… — он поднял её на ноги, обнимая и прижимая жену к себе, гладя ладонью её долгие огненно-рыжие волосы, — ну что ты так вправду, дрожишь вся?

Рука его так и лежала на ткани одежд, осторожно касаясь её живота.

— Говоришь, снова сына?

— Так Соль предрекает… — она всё не могла унять слёзы, двумя струйками быстро бегущие по побледневшим щекам, — останься, прощу тебя…

— Ну хватит тебе, милая… Я и тебя с Бродди и девочками защитить должен, не одного только Клонсэ с семейством. А его враги не будут судить, кто из Скъервиров добр, а кто плох — всех перебьют, если я допущу их людей в Верхний город. Так что едва я дам знать, немедля уходи к своему купцу вместе с детьми. Я позже приду за тобой.

— Поклянись, что придёшь!

— Приду.

Клясться в том он не стал — зная, сколь опрометчивы часом бывают зароки…

— Ты смотри, что творится! Да чтоб меня… Вон и купцов уже дворища грабят!

— Где?

— Да во всём Нижнем городе! Полыхает огнём!

— А где стража хоть, чтоб их Шщар драл?

— Вон где — бьётся с врагами владетеля!

— Или сама кого грабит теперь под шумок…

— Ну времена!

Бундин прислушался к их разговорам. Он и так в охранении стоя на страже их Северной укрепи видел отлично пожары и драки, все копейные сшибки и конный наскок друг на друга. Городище как будто полено под острой секирою кольщика всё разделилось надво́е. Против стягов владетелей Скъервиров в вихрях закатного ветра вовсю трепетали знамёна семейств Утир, Морк, и десятков иных к ним примкнувших. Все три прочие малые укрепи стали оплотами недругов Когтя — и лишь их стерквегг был на отшибе, оставаясь ничейным — под знаменем Дейнова рода, но под твёрдою властью Копыта.

— А мы сами-то будем теперь за кого — а, Три Жала? — спросил кто-то у шедшего к ним вожака.

— За себя! — северянин ответил как будто отрезал, — почтенному это виднее как быть! Ну-ка — расселись чего, точно девки к гаданью?! Приоденьтесь-ка — вот вам обнова, почтенный велел. Ничейный, лови!

Бундин поймал отшвырнутый ему земляком туго набитый мешок, доставая оттуда чужие одежды со знаком различных семейств. Иные ещё были в свежей крови. Явно содраны с павших в боях по всему городищу.

— На какого то Хвёгга — а, Жало? — фыркнул один из помощников Брейги, — Мы чего — дому Гунноров служим теперь? Их тряпьё же!

— А у меня так и то Лэ́грисве́йны какие-то! — поддакнул второй, развернув их одежду и подняв повыше.

— Пригодится… Сейчас время такое — что каждый тут сам за себя, — буркнул Трестингур.

— Это точно! Сейчас столько ларей без присмотра… — поддакнул один из товарищей Брейги и их же сородич, — кто толковый — за ночь может взять как за три года службы! Так же, Жало?

— А кто решительный — так за всю сразу жизнь… — ухмыльнулся помощник Копыта, — как довелось так однажды на севере в…

— Брейги — старшой тебя кличет! Живее к нему! — оборвал его речь вестоносец, ворвавшийся в двери.

Бундину тоже досталась чужая одежда — верховница с парящим в лазурной выси белым соколом Альви. Натянув её поверх брони он опять сел на камни зубца, свесив ноги со стен и взирая на пламя пожарищ, что озаряли просторы дейвонского гейрда владетелей, чёрным дымом вздымаясь как страшные знаки беды.

К парню неслышно как тень подошёл вдруг сам старший. Хугиль взложил на плечо парня руку, обращаясь к тому.

— Ты ведь с нами, Ничейный? Как клялся?

Язык почему-то едва повернулся во рту, когда Бундин хотел дать ответ для Копыта. Но он кивнул, одобрительно молвив:

— Как клялся. Зароки ломать не по мне…

— Вот и славно! Надёжный ты парень, умелый в бою, как заметил давно я. Ты смотри — наготове сам будь — и коль что будет видно, как дело пойдёт, своего не теряй.

— Что за дело, почтенный? Мы вроде же служим владетелей дому, как клялись… — спросил того Бундин.

— Поживём до рассвета — увидим, кто будет тут завтра владетель… — хмыкнул Копыто, с ухмылкой взирая на пламя пожарищ во всём ходагейрде, — кто кого тут возьмёт в эту ночь. Дело их — меж собою бодаться. А сейчас такой час — каждый сам за себя, как ты видишь…

В тот вечер, медленно переходивший в безлунную ночь, рок обрушился на Высокий Чертог.

Пользуясь тем, что стан всех ушедших из Красной Палаты противников Скъервиров отошёл до рассвета ко сну, решением отчаявшегося уже достичь мира с противником Сигвара его сын Горм во главе верных свердсманов с оружием конно ворвался туда и перебил там немало враждебных их орну воителей. Скригги большинства их семейств были схвачены, закованы в цепи и брошены скопом в темницы Хатхáлле. Вслед за этим все ратные силы союзников дома владетелей вышли из укрепи и обрушили свою мощь на заго́ны соперников. Кровь рекой потекла по камням узких тёмных проездов и площадей, когда сотни воителей гибли в ночи́ под ударами пик и секир, и кони топтались по павшим и раненым, вытесняя врагов дома ёрла из Винги. Смерть пришла в ходагейрд, незримым серпом пожиная сок жизней.

Войска Скъервиров сумели копейной стеной выбить прочь обезглавленных недругов вон за Большие ворота и продолжили дальше теснить их на пустоши и поля, с наступлением утра стремясь дать решающее сражение — а большинство раненых союзников были перенесены слугами и воителями в лечебни Верхней укрепи и Высокого Чертога. После этого бдивший порядок Подкова велел снова закрыть все ворота стерквéгга и усилить охрану на стенах. Он, равно как и его опытный вершний, ясно всё понимал, что сейчас в ходагéйрде кроме них и совсем редкой стражи Хатхáлле уже не осталось каких значительных сил на стороне дома Скъервиров. И если так, то в это самое время они лишь одни с двумя сотнями воинов вынуждены оберегать ту твердыню, где так мирно жилось последние четыре года и ему с появившейся семьёй, и многим прошедшим подле Храфнваррадолголетние выправы и Распри Городов товарищам.

— Следить за проездами, никого не впускать без повеления Прямого! Только если привезут раненых, кто из наших — тех допускайте! — отдал он приказ охранявшим въезд в укрепь.

Когда Подкова ушёл на другие ворота, а стерёгшие проезд стражники не торопясь продолжили обходить долгую стену стерквéгга с полночного бока, один из них — взятый в укрепь лишь летом — немного отстал от товарищей. Вынув из-за голенища сапога небольшую оструганую дощечку, он вытащил короткий поясной нож и торопливо начертал на ней несколько знаков его остриём, прячась в тени возвышавшегося над мурáми ху́гтанда. Затем, последовав за товарищами он снова приостановился у следующей клычницы, и оглянувшись по сторонам сбросил дощечку вниз.

Недалеко от стены со стороны Среднего городища в тени домов уже кто-то его поджидал. Чёрные тени стремительно бросились к павшему им под ноги посланию, и так же поспешно исчезли во мраке, а стражник продолжил идти по камням переходам от клычницы к клычнице, удерживая на плече долгое древко шипца.

Миновала едва половина восьмины, когда во тьме Среднего городища к воротам стерквегга торопливо катясь устремились запряжённые быками возы. Люди, что лежали в соломе навалом один на другом, были обмотаны окровавленным тряпьём — у кого руки или ноги, иные без чувств с окрученной головой. Многие из них были одеты поверх их одежд и брони в накольчужницы со знаками Скъервиров или иных им союзных домов, и те же стяжки трепетали на вознятых ввысь копьях у возниц. Стоны сквозь боль и проклятия сопровождали возв по дороге до самых ворот.

— К лекарям скорее! — донёсся наверх крик возницы с первого воза, замершего у закрытых ворот, — тут люди из Гунноров и сам Освир Долговязый! В голову ему угодили клевцом!

Он торопливо указал рукой с горящим смоляком на лежавшего ниц в дорогой броне-плитчатке человека с родовым знаком Гунноров на груди. Голова того была обмотана кровавым тряпьём.

— Назовись! — окрикнули его дозорные над воротами, ожидая верного отзыва.

— Огненная Смерть! — отозвался возница, промолвив сегодняшний отклик, — открывайте скорее! Не то к лекарю не успеем мы с ним! И остальных очень много тяжёлых!

— Свои, пропускай! — донеслось из-за ворот торопливое.

Заскрежетал по металлу проёмов засов, и цепи начали приподымать закрывавшую вход кованую решётку, а огромные створы дверей стали распахиваться, открывая проезд в Верхний город. Первый из возов медленно сдвинулся с места.

Подкова издали услыхал в ночном мраке скрежет петель отворяемых в укрепь ворот, и кинулся посмотреть, кого принёс змей в поздний час — свои ли то едут, кого без их с Храфнварром ведома пропустили вдруг стражники. Но ещё на бегу с полыхавшим в руке смоляком он заметил, как въехавшие возы внезапно остановились, преградив въезд последнимиз них. Перевязанные тряпьём «раненые» дружно взвились с окровавленной соломы на ноги, схватив своё лежавшее прямо у рук либо укрытое под собоюоружие и набросились на не ожидавших засады дозорных. Один за другим защёлкали спускаемые замки крестовиков, разя клиньями стражу на стенах. В это время люди с запершего ворота воза торопливо подняли с него тяжёлые обрубки брёвен, которыми подпёрли поднятую вверх решётку, не давая теперь опустить её вниз никакоювозможностью.

Не успел ещё Агиль и озлословить, помянув зубы Хвёгга на шеи врагов и тех дурней из стражи, кто их пропустил как бараны волков в овчих шкурах, как из тёмных проездов Среднего городища в раскрытый проход словно темуравьи по тропе стали шустро вбегать всё новые и новые копейные недруги, занимая надвратную вежу ссоседнимистенами. Он ещё ощутил, как в плечо ему впился тяжёлый шип клина, свалив с ног на твёрдые камни прохода.

А затем началась бойня…

Старый Сигвар устало полулежал на кресле в Красной Палате, прикрыв глаза и отложив в сторону измятые свитки самых свежих донесений с разломанным воском печатей. Давно угасло бившееся на обугленной нити светильника пламя, и в сердце Ротхёльфележала мертвенная ночная тьма.

— Отец! Оте-е-ец!

Тяжело дыша от усталости в Красную Палату вбежал забрызганный кровью поверх брони Горм и принялся тормошить за плечо дремавшего родителя. Коготь поднял на него глаза, услышав за окнами смертные вопли и звон стали — и сразу всё понял.

— Беги, сын. Хоть ты уцелеешь.

— А тебя я что — им тут оставлю? Поднимайся скорее, успеем убраться отсюда!

Он торопливо задвинул на прочный засов затворённые двери.

— В городище нас не отыщут — а там и успеем дождаться тех наших людей, кто вернётся сюда. Мне бы сейчас хоть один когур пешцев — уже бы в крови захлебнулись эти скоты! Дурень я был, что всех в поле отправил!!! — Горм в ярости стукнул кулаком по укрытой раскрытыми свитками прочной столешнице.

— Пойдём, не сиди же! — потянул сын отца за ладонь.

— Стар я уже, чтобы прятаться. Уходи, пока есть ещё время.

Горм вытер со лба холодную испарину ужаса, охватившую его в первый миг осознания конца, когда он бежал сюда за родителем, услышав шум битвы в Хатхáлле и отбиваясь от первых ворвавшихся внутрь — зарубив там троих. Вдруг он почувствовал ту же усталость, что и сам Сигвар, презрительно зривший на затворённые двери из Красной Палаты, откуда вот-вот прибегут их убийцы — не желавший на старости лет как отстраивать заново всё им созданное, так и молить о пощаде всех тех, к кому сам жене знал снисхождения прежде.

— Как ты сказал, отец — буду ли я стоять подле тебя, когда час придёт? Вот я.

Сигвар сжал в пальцах ладоней руку своего старшего отпрыска, точно подбадривая его.

— Спасибо, сын… Только зря ты собой теперь жертвуешь. Лучше жить молодым, кто начать всё сумеет нано́во. Уходи, пока время осталось. Тебе есть защищать кого нынче…

— Не хочу умирать я — но и тебя оставлять не хочу. Зря тебя я бранил иногда — ты не узой мне был, а щитом для семейства.

Гормумолк, слыша топот за дверью и ругань собравшихся там, налегавших плечами на хлипкие створы.

— То, к чему мы привязаны сильно, иногда нас и губит. Только щит я в бою не бросал никогда! А всех Скъервиров всё равно не перебьют до последнего, вы́блюдки…

В доски створок снаружи с размаху ударил таранный торец от бревна, хрустнув треском щепа́вшихся буковых плашек дверей.

Горм умолк на мгновение, взглянув на спокойного точно тот камень родителя — безучастно, без страха смотревшего смерти в лицо.

— Детей я наделал, отцом им не став. Ёрлом не стать мне уже — так хоть твоим сыном побуду…

— Ты и так мне сын, Горм. И иных доказательств не нужно… — голос Сигвара дрогнул.

Младший из Скъервиров ногою толкнул тяжкий стол для письма, преграждая им вход у дверей, куда выбегут вскоре противники, и отошёл от трещащих с ударами створ чуть набок, выбрав место не в самом проходе, где скоро уж ринется све́рзнувший древо препоны противник — и будет с разгона спиною и боком к нему в это время, открывшись железу его кроволивца.

— Веселятся, что хитростью взять удалось им и Когтя… Ну так пусть сначала попробуют дёшево взять тебя, потаскухины дети! За такие голо́вы цена дорогая — слышите, вы́блюдки?!

За дверью в ответ раздавалась лишь брань. Створы лопались, с каждым ударом крошась на куски, постепенно срываясь с пазов и гвоздей.

Сын Сигвара стал перед отцом, заслоняя собой от смотревших на них тёмным смертным проёмом закрытых дверей, за которыми был уже слышен нарастающий топот множества чужих ног, разгонявшихся с новым ударом тарана о хрупкие створы. В руке у него неподвижно застыл приопущенный жалом к ногамкроволивец. Горм вдруг вспомнил о Дис и о сыне — и о прочих, кого он любил, и кого породил — и с надеждой подумал о том, моля всех жизнедавцев, чтобы страшная ночь не затронула все их дома в ходагейрде, обошла стороной, если он сам не в силах их всех защитить, сделав собственный выбор.

— Мы всегда выбираем между плохим и тем большеплохим — так ты сказал? Ну и пусть…

Выбитые торцом бревна двери с грохотом распахнулись, и меч его взвился в удар.

Храфнварр на первую четверть ночи́ передал своё ве́ршенство укрепью верному Агилю, дав себе сколько хоть выспаться даже не сняв всей брони, чтобы затем бдить до сáмого утра в опаснейший час. Однако сон подле семьи был недолгим.

— Прямой, измена! Враг в укрепи, чтоб их порвало! — загрохотал в доски двери тяжёлый кулак Агиля. Голос помощника был совсем слабый, как и сила удара. А где-то снаружи ужераздавались столь близкие крики, стоны ниц оседающих раненных и топот множества ног — и своих, и чужих. Звенело железо, ржали кониврывавшихся в укрепь врагов.

— Беги к этому Лейфу, живо! — сурово приказал он всё понявшей без слов жене, подавая ей на руки спящих дочерей — и посмотрел на сына, обратившись к взволнованно слушавшему отца десятилетнему мальчишке:

— Стереги мать! Встретишь врага — бей!

И дал ему в руки короткое метальное копьё.

Много бед выпало на короткий век Гвенхивер из кийна Кинир с того рокового дня, когда она пытаясь спасти жизнь младшего брата сделала выбор и растворила ворота Дуб-э́байн-сле́йбхе перед конным заго́ном Ножа. Но страшнее чем эта ночь смерти её сердце ещё не узрило…

Дворы и переходы Верхнего городабыли полны людей из Дейнова рода и многих прочих семейств старых недругов Скъервиров. Часть стражи они зарубили, прочих пленили в покоях стерквéгга спящими и безоружными, и уже брали приступом входы в Хатхалле, выбивая тяжёлыми брёвнами двери и волоча к окнам лестницы. Те немногие из людей её мужа, кто ещё мог сопротивляться, за стеной острых пик отступали по переходам стен прочь из стерквегга, поняв, что удержать егобудут не в силах, даже погибнув тут все до единого от рук большего числом противника. Так успели уйти с семьями раненый клином в плечо Агиль Подкова и прочие старые его товарищи, спустившись по съёмным лестницам с дальней клычницывниз в Среднее городище, укрываясь от преследователей среди тёмных безлюдных проездов междудомов и многочисленных торжищных лавок.

Гудел словно растревоженный улей прежде спящий Высокий Чертог, откуда уже доносились отчаянные вопли избиваемой стражи, прислуги и всех обитателей. Гвенхивер не видела, как воины вершившего малоюСеверной укрепью Вепрева Копыта из орна Дейна рубили мечами и кололи пиками бывших там Скъервиров и их людей без разбора. Она не знала, что было со старою Соль, с её верной подругою Сигрит и добрым к ней Брейги — и всеми детьми их, и прочими тут. Не видела, как северяне из воинства Хугиля жалили сталью мечей уже мёртвых родителей Гудрун — а саму её резким ударом в лицо повалили на пол, избивая ногами и заглушив её горький отчаянный вопль, не давая той вырваться, разрывая на ней одеяния. Не видела, как тщетно пытаясь спастись от безжалостной гибели выпал из оконицы горящего книжного схо́рона прямо на камни младший из сыновей Сигвара Ульф, а в Красной Палате были схвачены защищавший отца старший Горм и сам Коготь — и как пронзённые жалами копий ещё живые были взняты на их долгих древках ввысь над ликующими под кровавым дождём победителями рухнувшего в эту ночь в небытие правящего семейства, чья суровая трёхвековая власть над дейвóнскими уделами и домами завершилась с такой же жестокостью, с какой прежде вершила и она сама, пожав нынче бурю, в которой гибли виновные и невинные…

Ничего этого она не узрела. Гвенхивер следуя за догнавшим их мужем торопливо несла на руках перепуганных дочерей, когда уже у раскрытых безмолвным провалом дверей в нужный хугтанд им встретились четверо — трое мечников и копейщик в одеждах домов Лэгрисвейнов и Гунноров — преградив их дорогу на волю.

— Держи этих! — донеслось до неё из разрываемой отблесками смоляка темноты.

— Не уйдёте, вы́блюдки!

— Эй, Ничейный — ты где там? Сюда!

Храфнварр оттолкнул от себя ближе к матери юного Бродди, прикрывая его за своею спиной. Метким выпадом с перехватом лезвия правой рукою в пальчатке Прямой свалил первого, захрипевшего кровью из губ, чью броню в стык полос на груди проколол его меч.

Резко взвилось в броске древко пики противника, устремляясь железом вперёд. Отступив на шаг вбок он сумел отстранить крестовиной его смертоносный удар, устремив копьё вниз — затем выкинул жало блодварпэ вперёд и пронзил им гортань безоружного недруга — за мгновения сразу надво́е убавив число тех, пытавшихся их окружить.

Ловко кружась в узком месте меж стен он не давал двум последним напасть на него одновременно, сам тесня их и атакуя, всё время укрываясь за одним как за щитом от второго — и закрывая собой от семьи. Пара резких ударов тяжёлым навершием в голову оглушили противника, едва не свалив того с ног, сбив с макушки открытый шелом, загремевший по камню проезда. Однако внезапно ступня Храфнварра резко запнулась во тьме о лежавшего ниц им убитого первого — и пытаясь сдержатьравновесие он чуть привскинул левицу…

Этого краткого мига заминки хватило, чтобы последний противник преодолел вдруг ослабшую этим защиту Прямого. Резко шагнув к сыну Торда он метко ударил его кроволивцем в раскрывшийся бок прямо под руку, пробив жалом полосчатку вместе с подбойкой.

Гулко лязгнул о камни упавший из резко разжавшихся пальцев клинок с меткой славного мастера Хроссмунда — заглушив звук осевшего тела — откатившись под ноги замершей в оцепенении женщины.

— Из Скъервиров этот выползок тоже… кончай! — сплюнув кровь из разбитого рта в дикой ярости прохрипел потерявший клинок в сшибке третий, запыхавшийся и оглушённый ударом Прямого по голове.

— Так это же…

— Да срать мне на то — добивай его, гада!!!

Мечниквскинул в руках перехваченный в обе ладони за черен багровый на жале клинок, размахнувшись в удар.

Крики и мольбы не трогают этим сердца что людей, что богов — это дочь Ллугайда прежде постигла давно, когда Нож её силой увёз из сожжённого дома с пленёнными братьями. Лишь упорство и твёрдая воля берут собой верх над чужою жестокостью. Но в этот миг выдержка изменила ей, и женщина словно оцепенела — не в силах спасти здесь того, кто хоть был и одним из числа сокрушивших судьбу её Скъервиров, но кто за своё благородство потом стал ей мужем и отцом ихдетей — и кто стал любим ею.

Так и застыв на месте с испуганными дочерьми на руках она не в силах была сделать и шага, чтобы попытаться защитить упавшего под ноги убийцам Храфнварра, округлившимися от ужаса глазами глядя на вскинутый в руках окровавленный острый клинок — точно не веря в происходящее… что так не должно быть — но так есть…

Этот шаг без раздумий сделал юный Бродди. Перехватив копьё жалом вниз мальчик вскинул ввысь древко и сильно метнул его, как и учил прежде отец, целя в державшего теперь над ним меч — попав прямо в бедро сквозь кольчужные кольца с подбойкой.

— А-а-а-а… — тот, сгибаясь и падая ниц, выронил блодва́рпэ из пальцев, пытаясь выдернуть из глубокой раны жало копья, пробившего ему бедренную жилу, откуда алевшим потоком на камни струёй побежала горячаякровь — тщетно стараясь заткнуть её гибельный ток.

— Ах ты… ты… Скъервиров выщенок… — теряя сознание прохрипел он от боли и смолк, распростёршись на камни.

На миг ошалев от увиденного последний из недругов вскинул к удару подхваченный из-под ног кроволивец, в ярости бросаясь на кинувшегося за клинком Прямого мальчишку.

— Зарублю, сучонок! Убьююю!!!

Но тут опомнившаяся Гвенхивер спустила испуганных дочерей с рук на землю, оттолкнув их к стене, и проскользнув сбоку от кинувшегося на безоружного сына врага вырвала древко из тела четвёртого — и так же резко, с размаху всадила его остриё прямо в спину последнему. От неумелого удара о полосчатую броню жало копья обломалось по втулке — но она уже не останавливаясь продолжила бить выронившего клинок и тщетно пытавшегося защититься руками ещё живого дейвона.

— Что же ты делаешь, женщина?! Что же ты… да постой же! Стой, Скъервирова сука! Сто-о-ой!!! Аа-а-а-а-а… — испуганный вопль перешёл в дикий визг страшной боли и хрип, когда Гвенхивер безжалостно колотила его прочнымм древком по голове и уже обвисавшим рукам, не взирая на алые брызги, летевшие прямо в лицо — с каждым ударом всё ниже и ниже пригибая слабевшего недругак камню, пока тот с размозжённым лицом не затих там забитый до смерти.

Видно рок её был таковым — вожделеть всем мужам дома Скъервиров… и лишь смерть приносить им вокруг себя некогда…

В этот миг к ним из тьмы вышел пятый противник, сжимая в ладонях залитое кровью копьё. Белой меткой на синем сверкнула во тьме на груди распростёршая крылы парящая птица. Взняв своё остриё он шагнул к без боязни встречавшего недруга мальчику.

Глаза Бродди и Бундина встретились. Сыновья двух отцов, из которых один твёрдо знал кто он есть — а второй от того всё стремился укрыться — и кто даже не знал друг о друге. Парень, забрызганный кровью, вдруг встретил взор мальчика с долгим тяжёлым клинком в его ручках, в коем не было боязни — взор, готовый убить без раздумий и колебаний. Взор, такой как и собственный — может быть…

И теперь волей рока — и собственным сделанным выбором — Бундин вдруг вразуме́л, что стремясь убежать от себя стал таким как они. Злозачатый во гневе, рождённый в слезах, сам не зная кто есть — он теперь выбрал ту же дорогу, вслед за Хугилем нынче творя тут всё то, весь тот груз позабытых убийств его предков — от чего его сердце стремилось укрыться вдали, позабыть, просто жить. И монетку ту кинул он сам — оказавшись зачем-то теперь в этом месте резни и погибели, став таким же убийцей… уже дважды предатель себя и иных.

Бундин устало швырнул наземь пику, развернувшись и прочь уходя из залитого кровью убитых прохода меж стен. На ходу сорвав с плеч накольчужницу с символом Альви сын Иннигейрд молча направился к выходу, повстречав там двоих из товарищей, бежавших сюда на шум стычки — а за ними уже среди тьмы показались другие, ведомые Жалом, пихавшим за пазуху толстый монетный кошель. Он с безразличием вырвал из ножен клинок и с размаху свалил сталью первого — разрубив ему шею с ключицей. Второй лишь успел вскинуть древко секиры, укрывшись за ним от клинка — но от ложного выпада Бундина скрыться не смог, получив удар прямо в живот и осев как мешок. Затем третий.

Он вспомнил, что мать его всё же любила… Суровая, твёрдая, с волей прочнее железа — она ласкала и крепко сжимала ребенка в объятьях — и лишь ночами вдруг горько и тихо без звука лила свои слёзы, взирая на сына — точно тщетно пытаясь узрить в нём черты́ одного из двоих, хоть кого-то, понять…

Все рождаются голыми в кро́ви — и грехами отцов не обвешаны. Лишь потом мы становимся теми, по какой нам дороге стремиться милей. Но он точно сам будет из тех, кому несть этот груз их злодейств нет стремления больше. И плевать кто он есть для других — он сам тот, что он делает в жизни, живя по чести́ — как сейчас… Видно так было нужно — избрать этот путь, погрузиться в ту кровьи быть здесь, в это самое время — для себя, и для этих детей, что тревожно застыли за ним подле матери с телом отца на забрызганный алым камнях.

Уже Трижды Предатель — и пусть… И до ворот из залитого кровью стерквегга, за которыми был целый мир, была жизнь, оставалось не так уж и много — лишь какая-то сотня шагов — и всего лишь семь-восемь рассыпанных по́ двору порознь противников — прежних товарищей, с коими путь лишь во тьму. Он сумеет. Он должен. Так надо…

Когда шаги северянина стихли во тьме, мать обернулась к ребёнку.

— Веди Айне и Айфе, сынок, — твёрдо сказала она не потерявшему мужества мальчику, державшему правой ладонью за ручки испуганных малых сестёр и стиснув в леви́це отцовский клинок. Отдышавшись от усталости дочерь Ллугайда оглянулась по сторонам — нет ли поблизости тут и других их врагов, чьё железо гремело во тьме, не достигнув бежавших к спасению, препынённое кем-то у самых ворот, где кипел смертный бой, до сих пор не стихавший.

Гвенхивер схватила лежавшее тело супруга за ворот брони, и с усилием потащила к воротам в стене, откуда был выход к спасению в Среднее городище — рывок за рывком, шаг за шагом… Она не знала, был ли жив ещё Храфнварр или уже мёртв — она просто тащила его за собой, тяжёлого точно скала, оставлявшего из раны в боку багровеющий след по камням, не желая бросать одного.

Путь в наполненной ужасом бойни ночной темнотеходаге́йрда до дома служившего верно ей многие годы красильщикаЛейфа был страшно далёк и опасен, но забрызганная кровью Гвенхивер с трепетавшим под сердцем ребёнком во чревеот усталости стиснула зубы — веря, что сил у неё на то хватит, пусть и ноша её тяжела — и продолжала тащить тело мужа вперёд…